Когда-то закат в небесном океане казался пугал ее, заставляя прятаться под палубу всякий раз, когда небеса начинали темнеть, а пушистые и легкие при дневном свете облака превращались в зловещие черные и серые тени, скользящие вокруг корабля. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что в ночном полете есть свои прелести. Если корабль идет свыше десяти тысяч футов, можно смотреть на звезды – на такой высоте они необыкновенно ярки и похожи на рассыпанный серебряный сахар…

- Скорость? – скрипуче спросил Дядюшка Крунч, все еще крутя бесполезную подзорную трубу.

- Четырнадцать узлов, - почти мгновенно отозвался «Малефакс», - Хлопотунья никогда не подводит в эту пору года. Более того, смею заметить, мы можем двать все восемнадцать, если поднимем грот-стень-стаксель и бизань-гаф-топсель. Это даст нам дополнительную парусность приблизительно в триста квадратных футов, а значит…

- Не поднимать. И спусти грот-брам-стаксель.

- Но это уполовинит нашу скорость! – запротестовал гомункул, - Мне казалось, капитанесса весьма четко сказала…

- Что бы ни сказала капитанесса, «Воблой» сейчас командую я, - отрубил Дядюшка Крунч, - И я говорю – спусти грот-брам-стаксель. Грот должен быть пустым.

- Мы будем плестись как хромой судак, - проворчал «Малефакс», не скрывая досады, - На таких славных ветрах грех не помчаться!

Дядюшка Крунч выпятил вперед свою бочкообразную бронированную грудь.

- Мы будем идти самым малым ходом, который только возможен. И поддерживать постоянный контакт с «Барракудой». Отвечаешь за это лично. Мы не будем удаляться от них больше, чем на восемьдесят миль.

- Страхуешь? – бесцеремонно осведомился гомункул, - С одной стороны, могу тебя понять. С другой, если капитанесса узнает, что ты боишься отпустить ее с поводка…

На мачтах, тронутые невидимыми руками «Малефакса», зашуршали паруса. Корди любила наблюдать за тем, как гомункул работает с парусной оснасткой. Было что-то чарующее в том, как тяжелая парусина ползет к реям, мягко собираясь в складки, как скользят, натягиваясь, леера и брам-фалы. Можно было представить, что по мачтам и реям снует целая команда трудолюбивых невидимок, действующих в полнейшей тишине…

- Она не узнает, - неожиданно мягко сказал Дядюшка Крунч, наблюдая за тем, как стягиваются брамсели на всех мачтах, - На формандской канонерке слабый гомункул, мы будем держаться дальше радиуса его обзора. Пусть Ринриетта думает, что идет сама. А мы будем ее прикрывать от случайностей в пути. Осторожно.

- Не доверяешь? – ухмыльнулся гомункул.

Корди ожидала, что Дядюшка Крунч опять разозлится, даже сделала украдкой полшага назад, чтоб не попасть в эпицентр яростной вспышки, но тот лишь хрустнул суставами своих громоздких механических лап.

- Упрямством она вся в деда, - пробормотал голем с усмешкой, похожей на скрип старой пружины, - А Восточный Хуракан был упрямее осетра. Я рассказывал вам, как мы с ее стариком тянули «Воблу» без парусов?

Корди с готовностью закивала головой. Истории о Восточном Хуракане она любила ничуть не меньше самой Ринриетты. Некоторые из них были жутковатыми, от других перехватывало дыхание, как от жесткого левентика[83], третьи вызывали у нее улыбку или недоумение. Дядюшка Крунч знал великое множество историй на все случаи жизни – и охотно пускал их в ход, если по близости обнаруживались слушатели.

- Было это под Айрондьюком, лет пятьдесят назад. Шли мы в низких кучевых, словно в пуховой перине, и тут вдруг выскакиваем нос к носу с каледонийским крейсером. Ну и началось… - Дядюшка Крунч сделал напряженную паузу. Несмотря на то, что его тяжелый скрипящий голос был лишен обычных человеческих интонаций, этого можно было легко не заметить, как только он начинал очередную историю, - Пальба жуткая. Само небо трясется, от ядер темно стало. У нас весь гандек в дыму, столько там пушек говорит. Да и каледониец старается, бьет метко, как на учениях, из «Воблы» только щепа и летит… Развернулся бы он к нам боком, тут-то нам со стариком и плавники склеивать впору. Сорок пушек, шутка ли… Но Восточный Хуракан был не из тех, кто покоряется ветру, пусть даже ветру Розы. Мы шли с небольшим превышением, футов, может, полсотни. Казалось бы, отрываться еще выше, сливать воду из балластных цистерн. Конечно, каледониец мог знатно попортить нам киль, с другой стороны, стрелять с преобладающей высоты всегда проще. Да только Восточный Хуракан так не считал. «Ниже! – заорал он, - А ну ниже, медузье отродье!»

- Зачем? – напряженно спросила Корди, теребя подол юбки, - Зачем он это сделал?

- Законы Розы, - пояснил «Малефакс», - Они диктуют соотношения скорости и высоты. Одно из них всегда можно обернуть в другое. К примеру, резко сбросив высоту, можно набрать недостающую скорость. И наоборот…

- А ну штиль! – рассерженно пропыхтел Дядюшка Крунч, - Я историю рассказываю, а не ты, сквозняк трюмный! Так вот, сбросили мы высоту, а тут еще Восточный Хуракан распорядился бизань-стаксель поднять, это на остром-то бейдевинде[84]… Ну и крутануло «Воблу» как балерину какую-ниюбудь, всем бортом к каледонийцу. Тут-то наши канониры весь залп и положили… Крейсер, понятно, в клочья. Одно колесо застопорилось, другое горит, мачты падают, порох взрывается… Через пару минут рухнул в Марево, как дохлый сазан. Вот такие штуки Восточный Хуракан умел выделывать! Вот за что его помнят и сейчас, семь лет спустя!

Корди задумчиво потеребила один из хвостов, свисающих ей на плечо.

- Ты, кажется, начинал что-то про упрямство, дядюшка. И про паруса…

Абордажный голем скрипуче засмеялся. Когда он смеялся, его грузный тяжелый корпус немного раскачивался, а внутри скрипели тугие пружины.

- И верно, совсем позабыл. Про упрямство… Принялись мы латать «Воблу», смотрим – а от парусов одни лохмотья и остались. Не зря каледониец по нам книппелями садил. Вообще начисто паруса сорвало. И запасной парусины – судак наплакал. Восточный Хуракан аж зубами заскрипел от злости. Что толку от корабля, если он болтается на ветру, а вцепиться в него не может? Еще один крейсер нас бы точно следом в Марево отправил… Другой бы, пожалуй, приказал спускать шлюпки да бежать, пока не поздно. Но только не дед Ринриетты. Тот был упрямец каких поискать. «А ну, господа пираты, скидывай портки! – заорал он вдруг, - Отведем мы эту рыбку в порт, даже если нагишом будете по реям плясать!»

Корди расхохоталась, придерживая руками поля шляпы. Дядюшка Крунч покосился на нее механическим глазом и еще больше выпятил усеянную заклепками грудь.

- Три дня работали швейными иглами, все пальцы искололи, а уж сколько дратвы перевели… Но поставили-таки под парус. Правда, шли мы обратно – и смех и грех. Части такелажа и паруса чьими-то портками сшиты, ремнями, рубахами, платками… Не корабль, а какое-то недоразумение в заплатках… Но дошли, хоть и со скрипом. На пристани нас встречали таким смехом, что пушки могли бы заглушить.

- Послушать тебя, вы со старым пиратом еще с сотворения мира облака месили, - проворчал гомункул, - Что ни день, то новая история… И ладно бы еще хоть половина были правдивыми!

- Мы со стариком-пиратом много повидали, - Дядюшка Крунч хрипло закашлялся, дребезжа сочленениями, видно, внутри его механической глотки отошел какой-то штифт, - Чего у него было не отнять, так это решительности. И Ринриетта по этой части вся в него. Покрасоваться хочет. Подышать пиратским ветром. Пусть. Не будем с ней спорить, пойдем тихонько по ее следу до самого Порт-Адамса.

- Без труда, - заверил его голем, - Будем держаться в восьмидесяти милях от канонерки, нас и не заметит никто. Ерундовая работа.

Дядюшка Крунч внезапно помрачнел.

- Только ты это… - он ткнул механическим пальцем в пустоту, - Про обязанности свои не забывай. Учти, магическая твоя душа, что ситуация у нас тут не простая. Мало того, что половины экипажа на борту нет, так еще и идем жаренный хек знает где. Карты видел?