Почерк врача был непонятным, небрежным. Какие-то крючки, каракули, палочки, никак не складывающиеся в слова. Тая захлопнула карточку, посмотрела на часы. Было четверть одиннадцатого. Она осторожно поднялась и, взявшись за спину, стала ходить туда-сюда по коридору. Сейчас она почти жалела, что настояла на своем.

– Добрый день. Я на десять тридцать, – сообщила подошедшая женщина. – Вы на сколько?

– На десять. Они там, видите ли, кофе пьют.

– Опять просидишь два часа! Никакого порядка! – недовольно сказала женщина и села на диван, на то место, где только что сидела Тая.

Дверь в кабинет чудом распахнулась и возникшая на пороге медсестра строго объявила:

– Ковалева, проходите!

В кабинете врача стоял едва проветренный сигаретный запах.

– Так, Таисия Андреевна. Вы почему месяц на приеме не были? – с явным раздражением спросила доктор.

– Я хорошо себя чувствовала, вот и не приходила.

– Валь, ты слышала? – спросила врач медсестру. – Я тут ответственность за их жизнь и здоровье несу, а они по месяцу на прием не приходят! А потом права качать будут. Выкидыш будет, кто отвечать будет? Сама сдохнет, кто отвечать будет? Вы же по судам врача затаскаете! – отчеканила Ильинская, теперь в упор глядя на Таю. – Чего глазищами хлопаешь? Марш на кушетку. УЗИ сделаю.

– Только не говорите, мальчик или девочка. Я не хочу знать заранее, – попросила Тая.

– Не о том ты думаешь! Я тебе русским языком объясняла: на прием раз в две недели! У тебя восемь месяцев беременности с хвостом! До родов всего ничего! – глядя на экран монитора, делала нравоучение врач. – С плодом все в порядке, – без перехода сообщила она.

– Доктор, точно все в порядке? – недоверчиво уточнила Тая.

– Да уж, я сказала… – снимая перчатки, нехотя подтвердила врач – Вытирай живот, поднимайся.

Маргарита Павловна вымыла руки, села за стол и вновь обратилась к медсестре.

– До чего меня эти первородящие достали! Только ноги раздвигать умеют, а ответственности никакой! Валь, дай мне ее анализы, померь давление, живот и взвесь.

Изучая маленькие квадратные листки результатов анализов, врач все больше и больше хмурилась.

– Как вы чувствуете себя? – спросила она пациентку, опять переходя на «вы».

– Слабость. Пройду немного, хочется присесть. И ноги…

– Что ноги? Отекают?

– Нет. Просто тяжесть.

– А что вы хотели, милочка? Беременность – это серьезное испытание для всего женского организма. Тут и не беременная, а под конец дня ноги гудят. Как у вас с аппетитом?

– Знаете, Маргарита Павловна, раньше мне постоянно хотелось есть. Я могла есть все время. А сейчас…

– Что сейчас?

– Я заставляю себя есть. У меня плохой аппетит.

– Плод набирал массу, вы хотели есть. Физиология требовала интенсивного питания. Сейчас вам главное – не разжиреть. Это может затруднить роды. Мне не нравится ваш гемоглобин. Низковат. Ешьте больше фруктов, овощей, пейте свежевыжатые соки. Только свежевыжатые, а не из магазинных пачек. Понятно? Больше гуляйте. Тяжесть в ногах на таком сроке бывает почти у всех. Ноги могут даже отекать. Это не страшно. Делайте гимнастику для беременных. Вы в группу подготовки ходили?

– Нет.

– Я точно уволюсь! Валь, ну глянь, дура на дуре! Для кого мы эту подготовку организуем? Время для кого свое тратим? Не оплачиваемое, между прочим.

– Извините, я пойду, – упавшим голосом произнесла Тая и, осторожно встав со стула, направилась к двери.– Чтобы через две недели на приеме была! Принцесса, твою мать!

Пасмурный майский день стекал по стеклам гостиной маленького частного отеля на берегу Темзы. Блестела набережная, умытая дождем. Темно-красные даблдекеры одного за другим, вместе с зонтиками, проглатывали бесконечных пассажиров. Сигналила черная длинная баржа на Темзе, обгоняемая серыми крохотными лодочками. Цвели каштаны. Не успевшим охрипнуть голосом громыхал молодой весенний гром. Биг-Бен отсчитал четыре часа пополудни.

– Черт бы побрал эту английскую погоду…

Развалившись в массивном кожаном кресле Обнаров задумчиво крутил в руках пузатую рюмку виски.

Потрескивал камин, наполняя гостиную уютным живым теплом. Приближался five o’clock[45] , и деликатно, чтобы не потревожить гостей, хозяин отеля трудился возле бара.

– Приступ русской хандры? Давай, Костик, будь! – Сергей Беспалов звонко коснулся бокала Обнарова своим бокалом, бросил содержимое в рот, следом отправил тоненький, прозрачный ломтик лимона. – Огурцов бы соленых сюда. Не могу я лимоном закусывать! – пожаловался он. – Спрашивал огурцов, говорят – нету.

Обнаров закурил, сделал маленький глоток виски и с отсутствующим видом стал опять глядеть на дождь.

– Вот чего я терпеть не могу на этом острове, так это их овсянку по утрам! Как ты ее глотаешь, я поражаюсь! Сейчас бы щец с большим куском мяса или супчику, да с потрошками! А, Костик?

– Черт бы побрал эту английскую погоду… – задумчиво, точно сам себе, повторил Обнаров.

– Чего ты заладил: «погоду, погоду». Ты хочешь об этом поговорить?

– Второй день сидим, ничего не делаем. Время впустую. Черт бы побрал этот дождь!

Беспалов улыбнулся, потянулся, сполз пониже в кресле, на американский манер положил ногу на ногу и стал раскуривать толстую «гавану». С непривычки, затянувшись, закашлялся и, обиженно глядя на сигару, сказал:

– До мозгов продирает. Как они курят эту дрянь?

– Воспитанный на «Приме» с «Беломором» быть Ротшильдом не может… Подожди чуть-чуть, дубина, пусть сигара немного остынет. Сигара не курится в затяжку. Не затягивайся в легкие. Понятно? Удерживай дым во рту, наслаждайся вкусом, букетом. Потягивай сигару, как хорошее вино.

Беспалов поерзал в кресле, недовольно произнес:

– Костя, ты с виду приличный мужик. Откуда ты все про все знаешь?

– Я не знаю, когда закончится этот проклятый дождь. Нужна хорошая, солнечная погода. Осталось всего три съемочных дня на натуре в солнечную погоду, и я мог бы вернуться домой. Черт бы побрал эту английскую погоду!

Беспалов снова глотнул сигарного дыма и опять закашлялся.

– Не могу. Будешь?

Обнаров отрицательно качнул головой.

– Я вообще не понимаю, почему ты взялся курить сигару на пустой желудок?

– Блин! Чего делать то? Давить жалко.

Обнаров вновь сделал маленький глоток виски и вновь безучастно стал смотреть на дождь.

Беспалов попытался потушить сигару, ткнув ею несколько раз в пепельницу, но «гавана» не сдавалась. Поплевав на пальцы, он попробовал пальцами затушить тлеющий табак, но, обжегшись, жестко выругался.

– Серый, ты как маленький! Отложи ее. Через пару минут сама погаснет. Нет, ты посмотри, все льет и льет! Льет и льет! – прокомментировал Обнаров внезапный порыв ветра, принесший с собой столько воды, что стекло перестало быть прозрачным. – Обидно. Если бы было солнце, через три дня я был бы дома.

– И чего бы ты там делал, дома?

– Я здесь от безделья страдаю, а она там одна… Ей рожать через две недели.

– Прекрати мытарить себя. Я вижу, эта баба крепко взяла тебя в оборот!

– Выражения выбирай.

– Ничего, если я спрошу: «Ты себя в зеркале давно видел?»

Обнаров хмуро глянул на друга. Во взгляде читался вопрос.

– Ты осунулся, похудел, перестал спать. С тебя осталось половина тебя. Тебе костюмеры запарились мундиры ушивать. Ты постоянно звонишь ей, ты постоянно переживаешь за неё, ты постоянно думаешь, как там она. Ты, как баба, ходишь по магазинам, ты приобрел кучу барахла для малыша, для его мамы. Ты ненормальный!

– Нормальный как раз. И, клянусь, через три дня я брошу все и уеду.

– Тебя распнут. Тебя неустойками задушат. Ты попадешь на бешеные бабки!

– Мне все равно. Она там одна…– Опять пошло-поехало! Бабы созданы для того, чтобы рожать! Чего ты паришься? Сидишь, насупившись, как сыч, и паришься. Я не узнаю тебя! Ты не принял ни одного приглашения наших английских коллег побывать у них в гостях. Мы ни разу не сходили в стриптиз-бар, мы ни разу не были даже в обычном ночном клубе! Мы не посетили ни одного развлекательного центра, ни одного театра, ни одной экскурсии. Мы торчим в этом опостылевшем отеле, в четырех стенах, точно затворники. Мы даже ни разу не выпили по-настоящему!