1) фантастический замок, одинаково пригодный как для “Руслана”, так и для “Роберта-Дьявола”; 2) герцогский зал, зеленый, с желтыми разводами; 3) павильон рококо; 4)павильон розовый; 5) изба; 6) лес; 7) дикая местность… Словом- милая, старая, наивная, ни о каких художественных заданиях не мечтавшая антреприза, которая или прогорала, или, едва сведя концы с концами, покидала столицу, уступая место другой.

И вот, в этом привычном, тусклом мире засиял неожиданный свет… Как сейчас, вспоминается нечто уже тогда необычайное.

Идет “Роберт-Дьявол” Мейербера”. На сцене беспорядочная толпа каких-то джентльменов, разодетых в костюмы, под которыми подразумеваются рыцарские одеяния; “пейзане” в широкополых шляпах и “пейзанки” в коротеньких голубых юбочках; монахи; снова джентльмены “другим манером”. Солисты, чьи имена не сохранила память и чей след затерялся где-то в огромных пространствах России; мелькнули они, словно падающий метеор, иные из них, быть может, вспыхнули на короткое мгновение неподдельным блеском искусства и… погасли. И на этом бесцветном фоне… что за великолепный облик! Головой выше всех на сцене; бедное лицо; волна густых черных волос, в беспорядке упавших на плечи; из-под резко очерченных бровей сверкание незабываемых глаз; в каждом движении, в каждой позе присутствие какой-то силы, какого-то огня, безмерно могучего и чудесного. Вот вышел из палатки, стал. Как просто, как естественно и как уже тогда скульптурно! Вот его взгляд остановился на девушке, которая что-то с жаром говорит герцогу, обреченному а жертву аду. Эта девушка подозрительна; бывало, такие, как она, спасали погибших… Надо быть настороже и не спускать глаз с этой непрошеной невинности… И всей своей неподвижностью, игрой горящих глаз, устремленных на Алису, он ясно дает понять Зрителю, какие мысли пробегают сейчас а его голове…

А вот кладбище. Молчаливые ряды могил, заросшие бурьяном, освещенные бледным светом луны. Заброшенная колоннада монастыря, и между полу развалившимися колоннами медленно движется “он”, высокий, весь черный, жуткий, призрачный, и мощный голос его гремит:

Восстаньте из гробов!

Я вам повелеваю…

Бархатные звуки широкой волной льются в зал и замирают в сладком piano, и разрастаются в грандиозное forte…

И гробницы раскрываются одна за другой; бледные тени грешных монахинь, сделавших монастырь приютом дьявольских страстей, отовсюду встают из гробов и неслышно скользят, поспешая на властный призыв своего повелителя.

И когда из задуманной игры ничего не выходит, когда нечистая сила посрамлена, -с какой великолепной мощью бросает он, проваливаясь в преисподнюю, свои последние слова:

А! ты победил, карающий Господь! Кто это был? Шаляпин.

ДЕТСТВО, НЕВЗГОДЫ И ПЕРВЫЕ ШАГИ

Медленно катила свои воды великая Волга. Жаркими лучами с голубой высоты ласкало ее солнце. В темные ночи светил ей месяц, мерцали бесчисленные звезды. А по обе стороны могучей реки то расстилались необозримые степи, пестревшие цветами, желтевшие спелым колосом, то темною стеною вставали дремучие леса, густые, непроходимые, приют диких зверей да лихих разбойников, хранившие в чаще своей жуткую тайну.

Бежали годы, медленно проходили столетия. Орлы, поднявшись с насиженных гнезд на Жигулях, медленно реяли в высоте. “Сарынь на кичку”-грозно разносилось над водной гладью, порой трещала перестрелка, раздавались чьи-то стоны, порою, точно вольная птица, взвивалась к небу, навстречу солнцу, широкая, плавная, то унылая, то лихая, то сердце щемящая, то пронзающая душу буйным весельем русская песня.

Бежали годы, медленно протекали столетия,

Где-то в глуши, в тени лесов, под прикрытием скал, залегла великая сила, ожидая поры, когда можно будет вырваться на простор, пройтись по белому свету. Где-то на таинственных скрижалях чьей-то вещей рукой было вырезанозаповедано: быть отсюда, с широкой Волги, богатырю-певцу, князю русской песни.

В городе Казани, в семье крестьянина Вятской губернии, Ивана Шаляпина, служившего писцом в уездной земской управе, родился 1 февраля 1873 года сын Федор. Случилось все просто и тихо, не было никаких особых знамений, которые предвещали бы, что этот крестьянский сын сделается велик и знаменит, возвеличит русское искусство, заставит все страны мира склониться перед своим талантом. Каким бы нужно было быть ясновидящим пророком, чтобы, глядя на мальчика Федю, сына скромного управского писца, играющего со сверстниками в бабки, месящего уличную пыль босыми ногами, предсказать ему головокружительную мировую карьеру. Страшная, чудодейственная сила, долгие годы накоплявшаяся в ряде поколений, чтобы сосредоточиться в нем, дремала, и кто знает, пробудилась ли бы она к творческому бытию, если бы не причудливое сцепление случайностей на пестром пути его скитальческой жизни?

С чего же началось? Прежде всего обнаружилось, что богатырская натура, в которой таились неуравновешенные, первобытные творческие силы, не укладывалась ни в какие рамки. Не было той дороги, по которой Шаляпин, даже в самые юные годы, мог бы двигаться спокойно, не сворачивая в стороны. Обстоятельства выдались нерадостные. Жизнь не баловала молодого Шаляпина, и неизвестно, чем богачеслезами или смехом, горем или радостью-были его детские годы. Он был предоставлен самому себе, и должен был одиноко сносить всякую беду, всякую неурядицу, какая бы ни свалилась на его юную голову. Кругом себя он видел лишь обыденную мещанскую обстановку, бедную, незамысловатую жизнь, нудную, угрюмую жизнь задворков провинциального города, где царят особые нравы, сложившиеся под влиянием угнетенного миросозерцания людей, которым жизнь судила быть ее рабами, в конец загнанными, запуганными, влачащими свои дни в беспросветной бедности. Нужда, -вот чем повиты детские и юношеские годы Шаляпина. Всякий день приносил новое огорчение. За что бы Шаляпин ни брался по воле своих родных, все валилось из рук, все было одинаково неудачно, точно пророчески намекая, что не здесь его призвание, что не уместиться ему в этих тесных пределах. Отдают мальчика Федю в приходскую школу. Казалось бы, чего еще надо? Сиди в классе, усваивай грамоту, начальные правила арифметики, тем более, что без этого ведь не проживешь. Но поди, втолкуй недисциплинированной натуре: “ученье-свет, не ученьетьма”, заставь ее преклониться перед прописной моралью, уверовать в ее силу, когда душа непрестанно влечется к чему-то другому, когда она ощущает неодолимую потребность изливать свои тайные стремления в звуках или красках, найти исход смутному чувству. Таким исходом для молодого Шаляпина явилась скрипка, на которую он с жадностью набросился, не взирая на то, что на каждом шагу ему приходилось платиться за свое невинное увлечете. Скрипка мешала, как следует, заниматься науками и тому, кто на ней пиликал, и тем, кого это пиликанье развлекало. Случай довольно обыкновенный. В какой угодно школе, будь она захолустной или столичной, все, что проявляется у воспитанника особенного, выходящего из общего уровня, всегда почитается назойливым, мешающим делать то дело, которое указано в правилах и руководствах.

Еще до поступления в приходскую школу Шаляпин обучался сапожному ремеслу у своего крестного отца, владевшего сапожной мастерской. По окончании школы, ему снова пришлось взяться за изучение этого ремесла, но уже вод чужим руководством. Легко себе представить, что из этого ровно ничего не вышло. Известно, какая тут обстановка: не столько обучают ремеслу, сколько бьют и заставляют исполнять разные, порою довольно унизительные, поручения. После сапожного мастерства Шаляпина стали обучать мастерству токарному, а там отправили в находящийся в 60 верстах от Казани заштатный городе Арске, где отдали в министерскую школу; но он кончил тем, что попросту бежал из этого города и вернулся в Казань.

После всех мытарств, Шаляпин поступил на службу туда же, где занимался отец, т. е. в уездную управу, переписчиком бумаг, сначала без жалованья; впоследствии он получал 8 рублей в месяц… И потянулись для мальчика длинные, унылые дни. Сегодня управа, завтра управа, и никакого просвета впереди, никакой надежды на иное, более светлое будущее. А между тем в юной голове уже роились неясные мечтания, и кто знает, в какое безбрежное царство фантазии уносился думами мальчик Шаляпин. С одной стороны - уездная управа, с ее скучными бумагами, которые надо переписывать, склонившись над грядным столом, с утра до вечера. А с другой… уже что-то смутно намечалось. Скрипка явилась первой вехой на пути, еще неосознанном будущим гением. Затем, когда Шаляпин был еще в школе, у него обнаружился прекраснейший дискант, благодаря которому он попал в духовный хор, а через некоторое время добрался до архиерейского. Вот где коренится начало шаляпинского пения. Но, конечно, ни ему самому, и никому из окружающих его в ту пору не могло и в голову прийти, какое громкое, полное славы будущее ожидает маленького певчего.