Трудно, почти невозможно поверить в то, что это было на самом деле, могло быть.

Неужели это происходит с ним, с Ветлугиным? Неужели это он лежит ничком на льдине, мерно покачивающейся от толчков других, соседних льдин, ест снег, чтобы утолить жажду, скупо — раз в день — отмеривает мокрое крошево из сухарей, изредка, преодолев дремоту, встает на колени и окидывает взглядом горизонт?..

Все время клонило в сон. Какая-то серая пелена висела перед глазами, и не было сил стряхнуть ее, разорвать...

И вдруг Ветлугин проснулся — внезапно, будто от толчка. Что-то важное произошло или происходило вокруг. Он не мог понять, что именно, и в растерянности ворочался с боку на бок на своей льдине.

Призывный клич несся сверху!..

Обреченный человек поднял голову.

Постепенно пелена перед глазами рассеялась, Ветлугин увидел, что над головой его летят косяки птиц.

Куда они летят? Зачем?..

Ветлугин приподнялся, упершись руками в лед, провожая птиц долгим взглядом.

Крылатые силуэты их один за другим проносились на фоне огромного багрового диска. Солнце заходило. Полярный день кончался.

Тут только вспомнил Ветлугин, что уже наступила осень, а это перелетные птицы. Они возвращаются с островов Ледовитого океана на материк, в теплые края!..

О, почему не может он полететь вслед за ними?! Почему за плечами у него нет крыльев, которые подняли бы его на воздух и понесли на юг над скованным льдами морем?..

Желание лететь, догонять птиц было так велико, что Ветлугин рывком поднялся на ноги и раскинул руки, словно бы у него и впрямь выросли крылья.

И тогда он увидел землю!

Она была недалеко от него — неширокая темная полоска.

Ветлугин с изумлением огляделся.

Ледяные поля тесно сдвинулись, сомкнулись, стояли неподвижно. Неужели их, наконец, прибило к берегу?

Да, в этом не было сомнений. Странствие по морю кончилось!

Ветлугин побрел по льдинам к темной полоске. Голова его кружилась. Колени дрожали. Но он стиснул челюсти, подчиняя воле измученное тело.

И все время сопровождал его победный клич, как бы струившийся с неба. Этот клич подбадривал, подгонял.

Если же впереди возникали нагромождения льдин, которые закрывали темную полоску, стоило лишь поднять голову, чтобы проверить направление. Летящие на юг караваны птиц не давали Ветлугину сбиться с пути, отклониться в сторону. Он шел к земле по воздушному следу!..

Спотыкаясь, Петр Арианович выбрался на отлогий берег и упал ничком, разбросав руки, ощупывая землю, жадно вдыхая ее родной запах.

Да, это была земля! Он спасен!

Живуч человек!..

Отлежавшись и отдышавшись, Петр Арианович начал осматриваться. Где он?..

За спиной скрежетали и стонали льдины (поднимался ветер), толпясь у берега, будто злясь на человека, который сумел убежать от них, вырвался из плена. Впереди гигантскими ступенями поднимались горы.

Что это были за горы? Надо думать, плато Бырранга. Стало быть, он, Ветлугин, находится на Таймыре, на северо-восточном берегу Таймырского полуострова?..

Вот куда «привезла» его плавучая льдина!

На этом сравнительно связный текст обрывался.

4

Дальше был сумбур.

Савчук только крякнул с огорчением, и рука его традиционным русским жестом потянулась к затылку.

В самом деле, что могли означать взятые порознь слова: «петлей на шее ребенка», «поспешил на помощь», «много высоких деревьев», «вероятно, вулкан», «покрытые лесом», «называя себя «детьми солнца», «попытка бегства» и, наконец, «пленником Маук»?..

Промежутки между этими обрывками фраз, досадные пустоты, заполненные пунктиром, были слишком велики, чтобы даже Савчуку удалось перебросить между ними смысловые мостики.

«Петлей»? «Вулкан»? «Пленником Маук»?..

Ничего нельзя было понять!..

Савчук внимательно пересмотрел нумерацию страниц: не затесалась ли вначале еще одна, не прочитанная им? Нет, текст обрывался на словах: «пленником Маук».

Этнограф медленно сложил письмо, переадресованное с мыса Челюскин, спрятал в свою полевую сумку. Мы, будто оцепенев, следили за его движениями.

Первым стряхнул с себя оцепенение Бульчу.

Подбирая полы сокуя, он проворно вскочил на ноги.

— Я правду сказал! — закричал охотник.— Там лес, деревья! Этот человек видел деревья!..

Он потоптался на месте, словно бы собираясь пуститься в пляс. Потом, не зная, как выразить нахлынувшие на него чувства, поднял свое ружье и выпалил из двух стволов в воздух.

— Утихомирься, Бульчу! Сядь! — закричали вокруг. Старого охотника чуть ли не насильно усадили на землю.

— Он жив! — сказал я, обращаясь к Савчуку и Лизе.— Что же вы молчите? Понимаете ли значение находки на мысе Челюскин?.. Петр Арианович жив!

— Был жив,— поправил Савчук.— Был жив в момент отправки письма…

— А когда оно отправлено?

— Даты нет. Но думаю, что вскоре после прихода Ветлугина в горы Бырранга.

— О, значит, более двадцати лет назад!

— Да, срок немалый!

— Что же произошло с ним после того, как он добрался до гор? — спросила Лиза, переводя взгляд с меня на Савчука и опять на меня.

Савчук развел руками.

— Мы это узнаем, Рыжик, уверяю тебя,— сказал я, осторожно беря ее за плечи. (Она была сейчас такой растерянной, робкой, присмиревшей, совсем не похожей на привычную шумную, решительную Лизу.)—Мы придем с тобой в горы и узнаем все от самого Петра Ариановича. Не может быть, чтобы он не дождался нас!..

Лиза благодарно прижалась ко мне.

— Но черт бы побрал этих торопыг!— с раздражением пробормотал Савчук, снова вытаскивая из сумки копию письма и погружаясь в ее изучение.— О нелепые, бестолковые!..

— Кого это вы так?

— Друга вашего, товарища Звонкова с остальными гидрологами! Кого же еще?! Нет, можно ли быть такими бестолковыми, такими торопыгами? Сушить бересту! Боже мой!.. И к черту было спешить? Переслали бы нам подлинник письма. Кто их, скажите, просил разбирать текст, соваться не в свое дело?.. Бересту сушить? Вот уж именно: «…коль пироги начнет печи сапожник»!..

Я даже не пытался вступиться за своих собратьев по профессии. И я и Лиза разделяли с Савчуком чувство раздражения против неуклюжих полярников, своей торопливостью испортивших драгоценный текст.

Никто из нас не вспомнил в тот момент, что без «неуклюжих полярников» мы вообще не получили бы письма.

А сам Андрей по скромности не подчеркивал этого обстоятельства.

Да, это было свойственно ему: так вот, выйдя из тени, подать руку помощи без лишних слов, деловито и просто, а потом снова шагнуть в тень, в сторону, избегая всяких изъявлений благодарности, как будто услуга подразумевалась сама собой.

Мы с Лизой опомнились сравнительно быстро. Конечно, наш Андрей был молодец, парень хоть куда, верный, надежный друг! Подумать только: ведь он даже не знал, что Лиза участвует в экспедиции Савчука!

Ответ, переданный на мыс Челюскин, был составлен в самых теплых выражениях. Правда, Савчук остался при особом мнении. Он, хоть и подписал ответ, долго еще не мог простить Андрею загубленного текста и при упоминании его имени принимался мрачно бубнить под нос: «Торопыги, бестолковые!.. Бересту сушить!..»

Когда летчик пустился в обратный путь, всем личным составом экспедиции овладело странное изнеможение: не хотелось двигаться, разговаривать. Наступила реакция после нервного напряжения, после необычайно сильной душевной встряски.

Долго бездельничать было, однако, некогда. Я сел к рации и под диктовку Савчука принялся отстукивать сообщение в Москву о письме, переадресованном нам с мыса Челюскин.

А еще через несколько часов мы с удовольствием слушали радиограмму Института этнографии, адресованную «Всем советским полярникам, всем жителям тундры и всем морякам, находящимся в настоящее время в арктических морях!».

Радиограмма была составлена в самых энергичных и сжатых выражениях. Она призывала искать плавник, меченный сигналом SOS, поясняя, что дело идет о спасении русского путешественника и группы горцев, по каким-то причинам затерявшихся (или заблудившихся) на плато Бырранга.