– Классно! – тоненько вскрикнула Саша, и тут все очнулись и принялись хвалить картину на все лады.
Восторгались точностью линий, сюжетом, деталями и композицией в целом. Отмечали скупость и вместе с тем выразительность цветовой гаммы и ключевую роль контраста: лицо, рука женщины и жёлтый корпус гитары выступали из мрака, торжествовали над ним. А уж глаза гитаристки… Впрочем, гитаристки ли? Тут мнения зрителей разделились.
– Конечно, гитаристка! Да она же просто одно целое с инструментом! Вы что, не замечаете? Сразу чувствуется – профессионал! Артистка! – горячились старушки.
– А вот и не обязательно! – небрежно пожимала плечом Люси, ненароком задевая ведьминским взглядом Олега. – Попалась под руку чужая гитара… случайно. И схватила – так, для ракурса!
– Две гитары за стеной… – бархатно промурлыкал тот и тут же, прервав сам себя, замотал головой: – Не-ет, но рука, вы только гляньте… А?! Рука-то музыкальная!
В процессе обсуждения познакомились с последней парой гостей: ими оказались Настина одноклассница с мужем.
Постепенно застолье оживилось: тарелка с котлетами опустела, блюдо с рыбой обмелело, и Саша была откомандирована в кухню за новой порцией салата.
Пили за красоту, молодость, здоровье и личное счастье именинницы; за верных друзей, а также близких и дальних, однако не менее близких по духу родственников; за редкостных соседей; за удачу, смелость и успех; за то, чтобы однажды в тёмной подворотне на именинницу напали деньги и чтобы спастись от них… На середине тоста зазвонил телефон. Попросили Настю.
– Стасик, здравствуй! Приятно тебя услышать!
Что же это за голос такой, думала Зоя. Это же опера «Кармен», выходная ария героини, соло заслуженной артистки. И все вокруг невольно затихают, словно готовясь аплодировать…
– …Спасибо, спасибо! Но я отношу твои слова только на счёт дня рождения…
…или неразменный рубль. Всякое ничтожное, вскользь сказанное слово каким-то чудесным образом превращается в совершенный круг и сверкает-сияет, и звенит, звенит…
Настя положила трубку. Сказала растерянно:
– Стас приглашает меня в Питер. Говорит, что будет всюду носить на руках…
Люси смотрела на неё глубоким красноречивым взглядом.
Хорошо, что Настя его не видела.
Глава 14
Лестница вела всё туда же – на второй этаж, мимо обшарпанного лже-кожаного дивана в тёмный коридор с глухими дверями и фальшивыми звуками. Основной маршрут Зоиной жизни.
Как обычно, она преодолела его точно к восьми часам. Упорные призывы Ан-Палны являться к рабочему месту на четверть часа раньше и «готовиться к приходу учащихся» (непонятно как: массировать пальцы? разыгрываться? распеваться?) наталкивались на молчаливое, но столь же упорное сопротивление педагогического коллектива. По счастью, учащиеся также не проявляли особой пунктуальности и, в свою очередь, тактично позволяли педагогам если и не разогреть пальцы хроматическими гаммами, то по крайней мере расстегнуть и повесить пальто, а кому-то даже подкрасить губы, взбить волосы и сбрызнуть их лаком «Прелесть», приютившимся в недрах шкафа за пыльными стопками нот.
Сегодня, в пятницу, мир выглядел чуть более милосердным, чем в другие дни недели. Впереди обозначалась суббота – призрачный символ свободы, или по крайней мере символ возможности выбора: заняться ли с утра пораньше стиркой или отправиться на базар за картошкой, попробовать ли уговорить Пашку пойти вместе или сначала позвонить маме – может, и у неё кончились овощи, или всё-таки собраться наконец с силами и устроить генеральную уборку?
Кроме этих обязательных мероприятий маячили на заднем плане несколько дополнительных забот вроде: не пора ли чистить ковёр подаренной Ирусей чудо-пеной? заклеивать окна на зиму? наводить порядок в книжном шкафу?
Но все эти вопросы в пятницу имели приятный оттенок необязательности, поскольку часть упомянутых занятий можно было со спокойной совестью перенести на воскресенье, а часть – на следующую неделю или даже в область неопределённого будущего.
А помимо всего прочего разве не полагалось именно накануне субботы вспомнить о том, что существуют в мире также и развлечения – встречи с подругами, театры, книги, журналы по вязанию, парикмахерские, в конце концов?! Уже сама мысль о них бросала радужный отблеск на унылое рабочее утро пятницы.
Надо было отдать должное и ученикам: никто сегодня не пытался испортить Зое особое пятничное настроение. Близнецы Маришка и Иришка, пяти лет от роду, осваивали только самое начало репертуара пианиста и пока что с первозданным удовольствием исполняли «На зелёном лугу, их-вох» и «На горе-то калина». Глаза их сияли, каштановые локоны одинаково подпрыгивали на плечах, коротенькие пальчики то и дело попадали мимо, но дух соревнования не позволял остановиться, не доиграв пьеску до конца.
– Одна перед одной! А как гости придут – так весь вечер у нас концерт! – докладывала мама, красавица с такими же роскошными локонами до пояса.
И Зоино сердце согревалось робкой надеждой: кто знает, быть может, хоть в одной из девчонок ЭТО не угаснет?
Толстенький третьеклассник Илья играл сосредоточенно и серьёзно, но, как всегда, спотыкался на стаккато. Казалось, он цепляется за каждую клавишу, и резко отпустить её ему страшновато. Делать замечания этому ребёнку было бесполезно: все преграды в виде стаккато, трудных пассажей и быстрых темпов он в конце концов преодолевал самостоятельно, хотя медленно и порой мучительно. Он жил и познавал окружающий мир в своём собственном ритме, и всё, что могли сделать для него взрослые – это не мешать ему идти собственным путём, не отвлекаясь на чужой опыт.
– Но всё-таки попробуй с оттенками, хорошо, Илья? – попросила Зоя.
Он посмотрел на неё, взвешивая целесообразность предложения, и величаво кивнул.
«И как ему такому жить, бедняге? – сочувственно подумала Зоя, провожая глазами к двери плотную фигурку в синей курточке, с аккуратной нотной папкой. – А может, как раз наоборот: будут уважать! Солидный, слов на ветер не бросает…»
За Ильёй, будто для контраста, в классе возникла Анечка Жукова, эльф из эльфов. Чуть слышно поздоровавшись и грациозно освободившись от невесомого пальтишка, она подсела к пианино и прошелестела, не поднимая глаз:
– Гаммы и этюды?
– Как обычно, – подтвердила Зоя, чувствуя смутные признаки просыпающегося-таки раздражения.
Особенность Анечкиной манеры игры состояла в том, что в её исполнении любая вещь на любом инструменте, будь то старинное пианино или новенький концертный рояль, звучала не просто тихо, а едва уловимо. По неведомой причине эта вежливая девочка не выносила громких звуков. Если же Зоя, выйдя из себя, сердито приказывала ей встать и сама подсаживалась к клавиатуре, дабы показать, как веско и тяжело идёт тема фуги в басах или как звонко поют трели в сонате, Анечка цепенела и не дыша ждала окончания пытки. В нотах она демонстративно игнорировала пометки «форте», не говоря уже о «фортиссимо». Её трели не звенели, а шелестели, её темы в басах, крадучись, словно шпионы, на цыпочках пробирались от одной ноты к другой. За все четыре года обучения Зое с десяток раз удалось добиться от неё неуверенного «меццо-форте», и при этом у неё каждый раз складывалось впечатление, что ребёнок близок к обмороку.
«Нервная система! – безнадёжно думала Зоя, разглядывая идеально прямой пробор между двух белесых косичек. – И как только Марина с нами управлялась – и за психолога, и за сказочника, и за гипнотизёра?»
Уроки с Анечкой утомляли её больше других. И как удачно, что на этот раз не явилась следующая по расписанию новенькая Света. Зоя успела спокойно выпить кофе (чашка и кипятильник были припрятаны на такой случай на верхней полочке шкафа), и никто не помешал ей, и мысли её вновь пришли в равновесие и плавно устремились по субботне-воскресному руслу…
Давыдов явился, как всегда, неожиданно.
– Костик, ты сегодня раньше или опоздал? – рассеянно уточнила она.