Всякий имеет право теперь сказать, что акты эти доказывали противное, т. е. подлинность местоблюстителей восточных патриархов на соборе 867 года. Но переговоры собора с мнимыми местоблюстителями или, точнее, — тремя авантюристами: Петром, Василием и Леонтием не кончились на том, на чем мы кончили рассказ. Переговоры эти еще продолжались несколько минут. Папские легаты предложили им, во–первых, подписать известную западную формулу, а во–вторых, произнести анафему на сочинителей актов собора 867 года; эти требования были поставлены как условие, на котором эти лица могут быть приняты в общение с Церковью. Но они стали увертываться почему–то от исполнения этого предложения: может быть, они не чувствовали расположения к деятельности собора. Леонтий неопределенно отвечал: «Книги этой я не знаю и не подписывал ее». Собор сказал: «Анафематствуйте того, кто сочинил и переписал акты (Фотия. — А. Л.)». Но они снова стали увертываться и заявили: «Мы совсем не знаем этих актов, да и тот, кто их сочинил, уже анафематствован». Собору не понравились эти уклончивые ответы. Сановники сказали: «Если вы не анафематствуете сочинителя, то этим вы показываете, что вы соучастники его; говорят вам: анафематствуйте, иначе с вами будет поступлено по законам» (т. е. как же это?). Легаты, со своей стороны, сочли нужным запугать противящихся; они объявили: если противящиеся сейчас же не анафематствуют сочинителя, то их отправят на суд в Рим: такова же воля папы Адриана. Результат таких угроз был самый успешный. Леонтий и Василий, которые, собственно, и проявляли протест, с поспешностью анафематствовали акты собора и сочинителя их (т. е. Фотия).[257] Кажется, удовольствовались этим и не потребовали от упрямцев подписи пресловутой формулы. После этого Ваанис сказал коротенькую речь, в которой говорилось: «Видите, как открывается истина и свет начинает блистать во тьме (Хороша истина! Хорош свет! — скажем мы. — А. Л.)». Затем, по требованию легатов, прочтено было одно правило Латеранского собора в Риме, бывшего при папе св. Мартине I; оно направлялось, по намерению легатов, против Фотия, как допустившего будто бы фальшивых местоблюстителей на собор 867 года. В этом правиле говорилось, что если кто, по подобию еретиков и раскольников, повинен будет в подделке документов, сочинений, соборных актов и в принятии фальшивых местоблюстителей, тот, в случае нераскаянности, подлежит осуждению навеки. В заключение по делу об актах собора 867 года предложен был всем митрополитам, заседавшим на соборе, такой вопрос: подписывались ли они под вышеуказанными актами, — и митрополиты, не медля ни минуты, отвечали: нет, они никогда не подписывали здесь своих имен. Прямой ответ митрополитов, членов собора, который они имели притязание считать Вселенским собором, мог бы быть истолковываем во вред Фотию, но этого делать не следует. Весьма справедливо по поводу этого допроса митрополитов говорят, что если в самом деле хотели удостовериться в том, подлинны или не подлинны были подписи митрополитов, то это нужно было сделать несколькими часами пораньше, когда акты еще не сгорели в огне;[258] тогда можно было предъявить самые подписи митрополитам и при виде этих подписей задать им вопрос: это их рука или нет? И ответ на вопрос, весьма вероятно, получился бы другой, примерно такой: «все мы согрешили и все просим прощения…»

Деятельность восьмого заседания собора делится на два отдела: один, как мы видели, посвящен всецело делу Фотия и фотиан и другой — вопросу, не имевшему отношения к главным задачам собора. Происходит суд или, точнее, увещание последних иконоборцев (а такие еще встречались в Константинополе) обратиться к православной вере. Император заявил на соборе: «Я приказал, согласно воле легатов, привести сюда главу теперешних иконоборцев, Феодора Критянина: как угодно поступить с ним собору?» Легаты отвечали, что следует послать к нему, Феодору, и его приверженцам нескольких императорских сановников с предложением: если хотят они войти в пристань спасения, то должны отказаться от инокоборческого заблуждения, в противном случае их ожидает отлучение от Церкви. Восточные местоблюстители выразили согласие с легатами, и потому император распорядился так: послал патрикиев Вааниса и Льва к Феодору для объявления ему воли собора. Все дальнейшее действие происходит где–то вне соборных заседаний, а где именно, в актах не сказано, но, несомненно, вблизи от места соборных заседаний. На предложение собора глава иконоборцев не сказал ни «да», ни «нет», очевидно, он не соглашался отказаться от заблужения. Ввиду этого Ваанис старался подействовать на него убеждением; он дал ему монету с изображением императора и спросил его: почитает ли он такую монету? Феодор отвечал, что он принимает ее со всяким уважением, так как царскую монету следует почитать и не бесчестить. Тогда Ваанис прибегает к тому аргументу, которым часто пользовались иконопочитатели в полемике с иконоборцами: «Если ты, — сказал сановник, — изображение смертного владыки не презираешь, но почитаешь, как же ты осмеливаешься пренебрегать богочеловеческим образом Господа Христа, изображениями Богоматери и всех святых?» Феодор отвечал на это: «Об изображении императора я знаю, что это действительно его образ; но относительно изображения Христа — этого я не могу знать; да и не знаю притом, принятие изображения Христа согласно ли с Его учением и составляет ли что–нибудь угодное Христу?» Он, Феодор, просил отсрочки для того, чтобы убедиться: действительно ли Христос повелел принимать Его изображение? Ваанис возразил: «Собор собрался не за тем, чтобы вести с тобой прения, но чтобы увещевать и научить тебя». Затем тот же Ваанис довольно подробно раскрывает мысль, что Феодор обязан подчиниться воле пяти патриархов. Он говорил: «Где ты найдешь прибежище, где найдешь помощь? Бог основал свою Церковь, — продолжал Ваанис, — на пяти патриархах и определил в Евангелии (?), что они никогда не падут, потому что они главы Церкви. Ибо слова Евангелия: «Врата адовы не одолеют ю» явно показывают, что если две из этих глав падут, то должны искать прибежища у прочих трех; если три падут — у двух прочих; если же четыре падут, то та единая, которая сохранится у Христа Бога нашего, снова соберет всю Церковь.[259] Теперь все эти главы Церкви в согласии, — заключает свои слова Ваанис, — и ты не можешь находить себе никакого извинения». После этого Ваанис возвратился на собор и доложил ему о результате поручения. Ответы Феодора были прочтены вслух (очевидно, при Ваанисе был стенограф, записывавший слова иконоборца). Собор оставил без внимания этого Феодора и приказал позвать в заседание прочих иконоборцев. Рождается вопрос: почему Феодор не был вызван перед лицом собора, а прочие иконоборцы удостаиваются такой чести? Такая разница, кажется, зависела от того, что о Феодоре, вероятно, заранее было известно, что он останется упорен, а о прочих также заранее, напротив, было известно, что они готовы отказаться от своей ереси. Собор не хотел вести бесполезного диспута с первым, но охотно согласился выслушать раскаяние последних. Отсюда и разница. Согласно воле собора, на заседание вошли трое иконоборцев: клирик Никита, юрист Феофан и какой–то Феофил. Все они без замедления объявили о своей готовности отказаться от ереси и анафематствовать глав этого заблуждения. Для этой последней цели они по очереди поднимались на амвон [260] (tribunal, βήμα ΰψηλον) и отсюда возглашали анафему главам иконоборчества с присоединением имени Феодора Критянина. Затем император подозвал их к себе, расцеловал их и сказал им приветствие. Заседание близилось к концу. Провозглашены были многочисленные анафемы против различных иконоборцев, со включением Феодора Критянина·, затем с точностью повторено было анафематствование против Фотия и его сторонников, то самое, какое провозглашено в конце седьмого заседания. Наконец возглашены обычные многолетия и вечная память.[261]