После восьмого заседания наступает длинный перерыв в деятельности собора, продолжавшийся более трех месяцев. Причины, вызвавшие этот перерыв, были не малочисленны. Главной из них, без сомнения, была поразительная скудость в численном составе членов собора. Епископов, пожелавших признать Игнатия патриархом, было очень немного, поэтому и собор был какой–то жалкий. Притязания собор имел огромные, он выдавал себя за Вселенский, и, однако же, этот якобы Вселенский собор блещет отсутствием на нем епископов. Ввиду такого неловкого положения собора руководители собора приостанавливают соборную деятельность в надежде, что какой–нибудь переворот судьбы изменит течение дел к лучшему. Не мог же собор закончить свою деятельнось, имея не больше сорока человек. Ведь это было бы явным торжеством фотиан. Это одна причина. Другой, тоже важной, причиной было то, что доселе все не приезжал местоблюститель александрийского патриарха. Положение собора было не из красивых; на нем, в видах противодействия и обличения фотиан, постоянно говорилось о согласии всех восточных патриархов признать Фотия низложенным, и однако же, как нарочно, патриарх Александрийский не присылал своего местоблюстителя на собор. Что стали бы говорить фотиане, так могли рассуждать вожди собора, — если бы собор, именующий себя Вселенским, закончился, не имея сведений, что думает александрийский патриарх о низложении Фотия и возведения на кафедру опять Игнатия? Были и другие причины, которые обусловливали рассматриваемый перерыв, например, венчание на царство Василием второго его сына Льва, соединенные с этим празднества и т. д.

Перерыв продолжался до 12 февраля 870 года, когда произошло девятое заседание собора. Император не присутствовал на этом заседании, вместо него здесь находилось одиннадцать сановников. Число членов собора возросло, но все же было мало. Всего было, кроме руководителей собора иерархического чина, 26 митрополитов и немногим больше сорока епископов.[262] И это после трехмесячных ожиданий. Место заседания оставалось прежнее. На заседании 12 февраля прежде всего видим процедуру принятия в состав представителей собора местоблюстителя александрийского патриарха. В качестве такого местоблюстителя на собор прибыл александрийский архидиакон Иосиф. Хотя легаты да и весь собор достаточно знали о полномочиях, какими облечен был Иосиф от своего патриарха, но для соблюдения канонических порядков во всеуслышание прочитано было послание патриарха Александрийского Михаила к императору. Заранее мы должны сказать, что Иосиф был действительным местоблюстителем — не чета Фоме Тирскому и Илие Иерусалимскому. Но и здесь дело не обошлось без терний, уколы которых должен был осязательно чувствовать собор. Тернии заключались в том самом послании, которое прочитано было на соборе. Оно было такого содержания. В нем патриарх говорил о том, что, получив уведомление из Византии о спорах в ней из–за патриаршего престола, а также просьбу прислать уполномоченного для разбирательства дела, он назначает своим местоблюстителем Иосифа, которого, как желает патриарх, пусть примут со всей благорасположенностью. Далее патриарх сознается, что по причине отдаленности Александрии от Византии он почти ничего не знает о сущности церковного вопроса, волнующего столицу, и удерживается выразить свое суждение по этому вопросу (едва ли приятна была в Византии такая уклончивость или, по крайней мере, осторожность); вследствие чего он полагает, что император византийский, будучи сам верховным главой и учителем и будучи окружен столь многими епископами, архимандритами, клириками и монахами, лучше всех знает, что нужно для блага Церкви. Однако патриарх не вовсе отказывается от решения вопроса о патриархах Игнатии и Фотии. Далее следуют в послании такие мысли, которые показывали, что автор письма не на стороне собора. Он пишет: «В «Истории» монаха Александра[263] мы прочитали, что в Иерусалиме некогда было два патриарха одновременно. Тридцатилетний патриарх Нарцисс (в начале III в.), по любви к аскетизму, удалился в уединение, и когда он был там, в это время в Иерусалиме один за другим были такие патриархи — Дий, Герман (Германион) и Гордий. Когда патриаршествовал последний, Нарцисс возвратился из пустыни и стал управлять с ним Церковью совместно, а по смерти Гордия Нарцисс избрал себе сопатриарха Александра». Какой же получается отсюда вывод? Этот вывод изложен в послании патриарха очень неопределенно или, пожалуй, чересчур осторожно; автор говорит: «Вот что знаем из истории, и этого с нас достаточно». Но не нужно было особенной проницательности, чтобы понять, что патриарх хоть и не прямо, но ясно предлагает оставить на патриаршестве в Византии и Игнатия, и Фотия. Императору и собору едва ли могло нравиться подобное предложение. Из этого предложения открывается, что патриарх Александрийский знал больше о делах византийских, чем можно было это предполагать. Мы склонны даже думать, что Михаил в глубине души сочувствовал Фотию.

Казалось бы, что, принимая во внимание содержание этого письма, собор не мог извлечь никакой выгоды из факта прибытия александрийского местоблюстителя, — выгоды в борьбе с Фотием, но случилось не так. Благодаря давлению сверху, местоблюститель оказался на стороне собора, в числе врагов Фотия. Когда по прочтении письма на соборе члены этого последнего признали полномочия Иосифа достаточными, нового местоблюстителя спросили: соглашается ли он с тем, что решено на первых восьми заседаниях, то он дал ответ и устный, и письменный. Устно он заявил, что со всем тем, что сделано собором, он согласен. В существе дела он то же выразил и в записке, прочитанной на соборе. В этой записке он говорил, что внимательно перечитал деяния этого собора и присоединяет свой голос к решениям и по делу Фотия с Игнатием, и по поводу иконоборцев. С запиской было поступлено так: ее поместили между Евангелием и крестом.

Затем начались деяния собора. Прежде всего возымели намерение унизить и обесславить собор 861 года, который происходил под руководством фотия и был направлен против Игнатия.[264] Для указанной дели были вызваны на соборное заседание свидетели, дававшие показания против Игнатия в 861 году. Они были приведены и допрошены поодиночке. Первым явился протоспафарий Феодор, как он утверждал, по личному своему желанию. На допросе он показал, что на соборе 861 года он (будто бы ложно) утверждал о неправильном поставлении патриарха Игнатия на кафедре патриаршей, а именно он говорил на сейчас упомянутом соборе, что Игнатий сделался патриархом, не будучи законным образом избран.[265] Но вину своего поступка сваливал на голову умершего императора Михаила III, который будто бы насильственно заставил его свидетельствовать против Игнатия и который будто бы старался успокоить совесть свидетеля тем, что свидетель и в самом деле не знал, как происходило избрание Игнатия в патриархи, ибо он занят был в тот день придворной службой. Протоспафарий Феодор каялся на соборе в своем проступке и заявлял, что он исповедывал свой грех перед одним столпником, сорок лет подвизавшимся на столпе, принял от него епитимью и строго исполнял ее до настоящей минуты. Последовали вопросы: признает ли он теперешний собор законным и считает ли правильным восстановление Игнатия на патриаршестве? На оба эти вопроса Феодор отвечал утвердительно. После Феодора допрошен был консул Лев Критик, который тоже был свидетелем против Игнатия на соборе 861 года. Он, так же как и Феодор, утверждал, что будто давал показания во вред Игнатию по приказу Михаила III и Варды, которые, в успокоение совести свидетеля, внушали ему: «Ведь ты не был в Константинополе в день избрания Игнатия, а потому можешь заявить, что не видел, что в самом деле происходило избрание патриарха законным порядком». Затем Лев изъявил согласие подвергнуться покаянию и признал собор 869 года и Игнатия вполне законными. Но этим почему–то не удовлетворились члены собора, они потребовали от него, чтобы он анафематствовал как самого Фотия, так и всех осужденных собором; но на это Лев не сразу согласился. Он сказал, что анафематствуют только таких лид, которые отступают от веры, а Фотий православен, и потому он не может произнести анафему против него. На это легаты отвечали замечательной фразой, показывающей, как велика была ненависть этого собора к Фотию. Легаты объявили: «Дела Фотия горше всех ересей, ибо он орудие самого дьявола».[266] Лев увидел, что не стоит спорить с таким собором, и произнес анафему на Фотия и на всех, кого подверг анафеме этот собор. После того вызваны были на собор еще одиннадцать лиц, принадлежащих к образованному классу общества и тоже обвинявшихся в даче ложных показаний против Игнатия на соборе 861 года. Между ними видим спа – фарокандидата (византийский чин) Евстахия, прото – спафария Константина, спафария Фотия, какого–то отставного диакона Анастасия и т. д. Все они говорили одно и то же, что давать показания против Игнатия их заставило насильным образом правительство Михаила III. Одни из них при этом объявили, что они уже исповедывались в своем грехе и понесли епитимью, а другие — что они об этом не думали, но что они согласны подвергнуться церковному наказанию. Этим и кончился допрос наличных свидетелей против Игнатия. Ваанис вслед за тем сделал заявление, что одни из подобных свидетелей уже умерли, другие больны (?), третьи находятся в отсутствии.[267] Легаты и патриарх Игнатий выразили желание, чтобы допрошены были все свидетели, какие только будут отысканы, причем последний заметил, что между такими свидетелями были и лица непочтенных профессий: конюхи, иголыцики (acuarii), ремесленники, ветеринары, — но и тех, сказал он, нужно подвергнуть допросу. Но императорские сановники, по–видимому, пожелали замять этот вопрос; они сказали, что в короткое время нельзя собрать всех свидетелей и что, с другой стороны, не назначать же ради них другой собор. Поэтому они предложили такую меру: прочие свидетели, какие будут отысканы, будут отсылаемы на суд Игнатия с митрополитами, так, чтобы патриарх с митрополитами, рассматривая их виновность, и определял им церковное наказание. Игнатий согласился на такую меру. Вслед за тем соборный нотарий прочел определение касательно епитимьи, какую назначил собор для лжесвидетелей, доселе еще не понесших церковной кары. Епитимья назначена была семилетняя с некоторыми смягчениями по мере истечения этого срока. В определении говорилось: «Кто из лжесвидетелей доселе не нес епитимьи и не каялся в своем грехе, подвергается семилетнему публичному покаянию: два первых года они должны стоять (во время богослужения. — A. Л.) вне церкви (разряд так называемых «плачущих». — А. Л.), затем следующие два же года могут стоять в церкви вместе с оглашенными, но без права принимать евхаристию (разряд «слушающих» — A. Л.), причем в течение этих четырех лет они обязаны поститься, воздерживаясь от вина и мяса, за исключением праздников Господних и дней воскресных; в остальные три года они могут стоять в церкви с верующими (этот разряд кающихся так и называется: «стоящие в церкви с верными». — A. Л.), могут принимать евхаристию, но только в Господни праздники,[268] пост для них смягчается: они должны воздерживаться от вина и мяса только по понедельникам, средам и пятницам». Это определяется для тех, кто сознались в своем грехе и искали врачевства в Церкви. Далее здесь же говорилось: «А кто из виновных не хотел прийти на собор, покаяться и взять на себя епитимью, таковые отлучаются от Церкви и предаются анафеме — до тех пор, пока не принесут покаяния». Не оставлены без внимания и те, кои ранее собора приняли на себя епитимью (таких было мало; да и свидетельство их о самих себе подозрительно); таким, по окончании принятой ими на себя епитимьи, разрешено было приступать к таинству евхаристии.