В тот день, когда М. предложил мне кредит, а я пришел к мысли о необходимости переезда, мы встречались с ним в баре «Критерион»: выпили портвейну и перебросились несколькими словами, что со стороны казалось встречей двух едва знакомых людей, потом полковник рассчитался и ушел, а я чуть задержался, чтобы не показываться на улице вместе. Тут кто-то хлопнул меня по плечу; это оказался молодой Стэмфорд, который когда-то работал вместе со мной в одной лондонской больнице; надо признаться, я несколько растерялся и потому приветствовал его с куда большим воодушевлением, чем следовало бы. Мне казалось, что Стэмфорд слышал мой разговор с полковником и сможет впоследствии сделать неблагоприятные для меня выводы. Однако Стэмфорд, поощренный теплым приветствием, поздоровался со мной столь же радостно, хотя в прежние времена я несколько пренебрегал им, считая простодушным и скучным малым, и я подумал, что он и сейчас не обзавелся друзьями. Он сказал немного возбужденно, что был приятно удивлен, войдя в бар и сразу увидев меня, и я, улыбнувшись, предложил ему позавтракать вместе.

Наш разговор я достаточно подробно описал в других моих записках, с которыми уже знакома читающая публика, однако, могу заметить, что, предлагая в качестве компаньона своего знакомого, весьма усердно занимавшегося в лаборатории при больнице, Стэмфорд намекнул, что сам он воздержался бы от соседства с этим человеком: не то, чтобы у него возникали сомнения в порядочности этого мистера Холмса, однако же, оставались некоторые предубеждения по поводу его увлеченности наукой. Стэмфорду казалось, что в своей естественнонаучной одержимости Холмс может дойти до преступления.

Стэмфорд даже не мог предположить, что именно эти его слова еще более, чем все остальные причины, заставили меня желать более близкого знакомства с мистером Шерлоком Холмсом. Богатая фантазия – мой самый большой недостаток, и я уже начал соображать, что увлеченный химик может оказать неоценимую помощь в наших не вполне законных делах. Еще не видев мистера Холмса, я уже составил о нем впечатление как о дилетанте-фанатике, который не видит дальше колб и пробирок, демонстрирующих его завиральные идеи, и который может стать неплохим орудием в наших с М. руках. И факт, что он колотил палкой трупы, чтобы узнать, могут ли синяки появиться после смерти, чрезвычайно меня заинтересовал: было похоже, что придать его исследованиям определенное направление удастся без особого труда.

Увы, а может быть, и к счастью, действительность оказалась совсем не похожей на мои скороспелые измышления. Я полагал увидеть ученого червя, по самые глаза заросшего неухоженной бородой, а увидел высокого подтянутого, спортивного сложения молодого человека примерно моих лет, и во взгляде его, остром и пронзительном, не было и следа той рассеянности, которую я предполагал найти в описанном Стэмфордом фанатике науки. Напротив, я увидел человека, внешность которого выдавала живой и решительный характер; его энергичность еще более подчеркивала необычайную худобу; при его росте это могло бы показаться признаком болезненности. Я бы не назвал его, как пишут порой в романах, человеком приятным или симпатичным, однако, сразу же почувствовал к нему своеобразное тяготение; после первых же минут знакомства мне захотелось стать его другом. Не буду лукавить: я сразу понял, с каким невероятно интересным человеком столкнула меня судьба, и упускать возможность разглядеть его поближе я не собирался.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже на следующее утро мы с мистером Шерлоком Холмсом отправились смотреть квартиру на Бейкер-стрит, которую я из вполне понятных соображений в своих опубликованных записках наделил номером 221-б. Квартира показалась нам удобной, хозяйка – приятной и добросовестной особой, и мы тут же договорились о найме.

Я неоднократно описывал Шерлока Холмса и все же должен признаться, что до сих пор не был точен в своих описаниях. Эта недобросовестность имела достаточно серьезные основания. Прежде всего надо учитывать, что впечатление, которое я создавал в глазах публики, всегда имело для нас обоих большое значение; не в меньшей степени, чем на его невероятных способностях, авторитет Холмса основан и на моих рассказах, где я выставлял его, если вы можете вспомнить, только в самом выгодном свете; бывало, конечно, что я показывал его в ситуациях, когда его ум оказывался бессильным перед обстоятельствами, однако и в этих случаях он представал перед читателем во всем своем великолепии.

В этих записках, которые вряд ли когда увидят свет, я могу быть откровенным; здесь я могу высказать то, что не хотел делать достоянием общественности из личных соображений и, одновременно, попробовать несколько исправить то впечатление о себе и о нем, которое создал в глазах публики из-за соображений рекламного характера: не надо забывать, что были моменты, когда наше с Холмсом благосостояние зависело от того, какие клиенты заходили в нашу скромную квартиру на Бейкер-стрит: некоторое время, особенно на первых порах, мои побочные доходы были весьма невелики и почти полностью уходили на расширение дела. Впрочем, Холмс имел уже сложившуюся профессиональную репутацию задолго до того, как я начал издавать свои рассказы, правда, эта репутация была у него лишь в узких кругах.

Я неоднократно подчеркивал умение Шерлока Холмса делать выводы из мелких, иной раз незаметных фактов; это умение – буквально дар Божий, хотя он утверждал, что его можно достичь каждодневной тренировкой наблюдательности. Холмс гордился этой своей особенностью, и я порой подыгрывал ему, делая вид, что не понимаю, из каких фактов он делает свои блестящие выводы. Между тем, пожив с ним некоторое время, я научился – нет, не делать умозаключения относительно мелочей, но замечать, после подведения итога, те детали, на основе которых он сделал такие выводы. Увы, к моему стыду, я так и не научился делать подобные умозаключения самостоятельно; без острого взгляда Холмса очевидные, по его мнению, вещи часто ускользали от меня.

Безусловно, методы Шерлока Холмса заслуживают самого пристального внимания и требуют куда больших трудов, чтобы описать их, чем это делаю я. Иногда он кокетничал своим дедуктивным методом, утверждая, что им может овладеть любой, обладающий мало-мальской наблюдательностью и склонным к теоретическим размышлениям умом; однако в иные дни он признавал, что для этого следует иметь своеобразный талант. Я, что уж тут говорить, подобным талантом не обладал; наоборот, тесно пообщавшись с моим другом, я привык как-то принижать свои способности, подыгрывая ему, когда в процессе расследования ему требовалось поразмышлять вслух. Я прекрасно понимаю эту его привычку: и сам, бывало, иной раз размышлял, работая над очередным рассказом, обращаясь к моей милой Мэри. Постепенно я так научился подыгрывать Холмсу, чтобы его не сбивала с мыслей моя явная недогадливость, и в то же время оставалась возможность покрасоваться передо мной блестящими логическими выводами.

Мне приходилось учитывать его потрясающую наблюдательность и быть тщательным в мелочах; постоянное присутствие рядом пары столь острых глаз являлось для меня огромной дисциплинирующей силой и поводом для каждодневной тренировки в умении заметать следы. Холмс чуть ли не с первых дней знакомства начал демонстрировать мне свои практические знания геологии, когда после прогулок по Лондону мог без труда указать по пятнам грязи на башмаках и брюках, в каких районах города я побывал. Естественно, что мне пришлось иметь это в виду и в дальнейшем не говорить, что я весь день гулял по Гайд-парку, если мои брюки прямо-таки кричали о том, что я только что с вокзала Ватерлоо.

Другим предметом его гордости – и, на мой взгляд, несколько преувеличенной – было умение перевоплощаться с помощью грима и костюмов в каких-то подозрительных типов. Иной раз это получалось у него хорошо, отрицать не стану; однако же уверенность, что со своим более чем шестифутовым ростом он может переодеваться в кого угодно, казалась мне немного смешной. Как сейчас помню день, когда он вырядился старухой. Бывают, разумеется, старухи гренадерского роста, но знали бы вы, как они выделяются в уличной толпе, пусть даже и в Лондоне, где ко всяким зрелищам привыкли! Что же до способности превращаться в кэбменов или вокзальных носильщиков, тут я не могу не отметить его успехов: он часто оставался для меня неузнаваемым – но до той минуты, пока не открывал рот; после нашего многолетнего соседства ему достаточно было кашлянуть в битком набитой комнате, чтобы я знал, что мой друг здесь.