Признаться, я и сам иной раз не брезговал переодеваниями: это удобное искусство в нашем огромном городе: стоит надеть потертый костюм и потерять вид джентльмена, как на улицах тебя никто не замечает; самое приятное, что перестают надоедать всякие оборванцы, от которых в наше время нет прохода приличному человеку.

Однако и это имело свои дурные стороны: шатаясь по докам и портовым районам, Холмс всегда рисковал подцепить какую-нибудь опасную болезнь и, я полагаю, именно его изыскания, связанные с перевоплощениями, которые он проводил на самом дне общества, привели к тому, что милейшая миссис Хадсон, наша долготерпеливая хозяйка, заболела сыпным тифом. Я еще помню случай, когда Холмсу пришлось лечиться от чесотки, которую он подцепил, общаясь с какими-то подозрительными типами. 

Прошло несколько лет с тех пор, как я познакомился и стал жить в одном доме с Шерлоком Холмсом; все это время наши дела практически не пересекались; я могу лишь отметить, что для человека того сорта, каким полагал себя Холмс, его ненаблюдательность по отношении ко мне была поистине невероятной.

Его доходы росли по мере распространения его славы, и он, похоже, считал, что и мои доходы тоже увеличиваются пропорционально. Так, в принципе, оно и было, хотя объяснить, откуда у меня берутся деньги, я бы не смог. Однако меня никто не спрашивал, и я делал вид, что как-то ухитряюсь прожить на свою пенсию и выигрыши в бильярд. Должен признаться, что с 1883 года у меня появился еще один источник дохода – в тот год приняли мой первый рассказ, между прочим, имевший несколько скандальный резонанс, и с той поры я не то чтобы привык к чекам в своей скромной почте, но по крайней мере не впадал уже на несколько дней в очарованно-бестолковое состояние, когда обнаруживал столь приятное вложение. К слову сказать, первые мои рассказы совершенно не относились к Холмсу и его расследованиям, и первое из его приключений, которое я несколько претенциозно назвал "Этюдом в багровых тонах", издательство обещало опубликовать в 1887 году, о котором я хочу сейчас рассказать.

В этом году я вновь встретил мисс Верити Линдсей.

Произошло это так: я шел по Оксфорд-стрит, направляясь домой, и увидел, что в нескольких шагах от меня молодая дама, увлеченно разглядывавшая витрину магазина, уронила зонтик. О, если бы я не был таким джентльменом и прошел мимо, сделав вид, что не заметил этого! Впрочем, зная теперь Верити, могу уверить вас, что я бы все равно не минул ее сетей: уж если она чего-то страстно желала, то добивалась этого с упорством, достойным лучшего применения.

Я не успел опомниться, как меня поблагодарили за услугу, восторженно узнали, отвели в тихий уголок и закидали вопросами об общих знакомых. Что делать? Я был обречен. Я проводил Верити до дому, познакомился с ее квартирной хозяйкой и не успел опомниться, как после чая и кексов оказалось, что я просто обязан сопровождать Верити и ее подругу – довольно милую девушку, надо признать, но тихую, как мышка, – в театр. Чувство самосохранения настоятельно советовало бежать куда-нибудь на край земли, в Йоркшир или Корнуолл, но, к сожалению, Верити это предвосхитила.

О, Верити была шантажисткой, а меня, увы, было чем шантажировать. Я уже упоминал о неприятной истории в Эдинбурге – оказалось, Верити в курсе нее и даже владеет некоторыми доказательствами, которые я так опрометчиво оставил на месте преступления. Главной уликой были мои часы – вернее, часы моего отца. Верити показала мне их издали, но когда я попытался их отобрать, выкинула в окно, под которым стояла подруга – серая мышка. Мышка вскочила в поджидавший ее кэб и мигом исчезла. Итак, не имея другого выхода, я сдался на милость победителя.

Верити нужен был я. Я не подозревал у себя никаких романтических черт, однако же оказалось, что в глазах Верити обладаю их полным набором. Она страстно желала заполучить меня в мужья – и тогда, в Эдинбурге, и сейчас, случайно встретив меня в Лондоне, она не поверила глазам, так считала меня умершим, но все же проследила меня до самого дома, а потом подстроила случайную встречу. При этом ее не смущали мои уверения, что жить нам придется на какие-то жалкие двести фунтов в год – мою пенсию; она была весьма высокого мнения о моих способностях и пребывала в уверенности, что нищенствовать мы не будем.

Что ж, мы поженились. Холмс на нашей свадьбе не присутствовал, у него были какие-то дела на континенте, однако, не забыл поздравить нас телеграммой.

Как я и ожидал, семейная жизнь не принесла мне удовлетворения, однако же я не предполагал, что она окажется совсем нестерпимой.

Верити совершенно не умела управлять прислугой, служанка была настоящей неряхой, кухарка ничуть не лучше и вдобавок прикладывалась к бутылке с постыдной регулярностью, а готовить хоть мало-мальски пригодную пищу не умела: вся ее стряпня была удивительно безвкусной и жирной, и разве что в кофе я не находил кусков жареного бараньего сала. Верити, к слову сказать, обладала отменным аппетитом, хотя и оставалась стройной, несмотря на количество поглощаемой еды; при этом ее не очень беспокоило качество. Мне же после перенесенного в Индии брюшного тифа домашние обеды представлялись чистейшим ядом, поэтому я был вынужден постоянно питаться в клубе. Видит Бог, я бы там и ночевал…

Верити курила. У нее имелась маленькая трубочка – примерно на одну-две затяжки – и с очень длинным мундштуком; ее табак благоухал духами и французским вином, но никак не табаком, когда она курила, мне казалось, что я нахожусь в индийском храме. Поймите меня правильно, я не против того, чтобы женщина курила; когда я был еще студентом, я проходил практику у одного врача, жена которого после обеда оставалась с нами и, пока мы под портвейн выкуривали по трубке, сама курила сигару. Однако должен признаться, что у Верити манера курить была неимоверно раздражающей: она размахивала своей трубкой, чубук мотался перед моими глазами, и я порой всерьез жалел, что так и не обзавелся очками – впрочем, спасли бы мои глаза эти очки!

К тому же Верити занималась теософией, и вот этого я понять не мог. Женщина-теософ для меня нечто более противоестественное, чем черный свет или горячий лед. Слушать разглагольствования о высоких материях было поистине невыносимо. Я сам человек не без образования, и то, что излагала Верити, начитавшись сомнительных брошюрок, представлялось мне такой чушью, что постоянно хотелось начать возражать, впрочем, приходилось удерживаться: при малейшей попытке противоречить в столь важных для нее вопросах, Верити теряла самообладание и готова была чуть ли не плеваться. Увы, должен признать, моя жена далеко не всегда вела себя, как настоящая леди.

В довершение ко всему Верити клеветала на свою мать, намекая знакомым, что является дочерью русского Великого князя. Когда она начала требовать от меня, чтобы я называл ее изысканным именем Вера, моему терпению пришел конец.

По счастью, у нее имелась тетка, которую Верити обожала до такой степени, что стоило той чихнуть, как моя жена срывалась с места и ехала ее проведать. Я человек не мелочный, однако же, должен заметать, что любящая племянница, выходя замуж, не получила от тетки в подарок даже грошовой ложки. Я заподозрил было, что эта старая скряга обещала Верити щедрое наследство, однако после проведенного мою расследования выяснилось, что старая леди живет весьма скромно на небольшою ренту и никакими сокровищами не обладает. Я благословлял старушку и ее слабое здоровье: они стали причиной многих счастливых деньков, которые я встречал с такой радостью, как школьник каникулы; к примеру, после свадьбы жена подарила мне три недели свободы, которые я использовал самым лучшим образом: съездил в Лион, чтобы забрать оттуда заболевшего Холмса, изнурившего себя очередным расследованием, доставил его в Лондон, еде живого от нервного и физического истощения – уверен, что за два месяца он вряд ли более пяти раз как следует поел, а потом напросился в гости вместе с ним к полковнику Уэйтеру, моему бывшему афганскому пациенту, который снял дом в Суррее. Это была восхитительная неделя, и даже то, что Холмс и здесь нашел преступление по своему вкусу, не испортило эти дни.