Дойдя до конца блока, Дэнни поднялся к учебному классу по лестнице. Крыло «Ф» было построено позже, чем сам паноптикум, но в том же суровом стиле. Даже хаотичное нагромождение комнат не нарушало обшей картины. Здесь, несмотря на фальшивую лепку и угнетающие украшения викторианской архитектуры, во всем царила практичность. Так мог бы выглядеть замок Гарменгаст, превращенный в дом престарелых.

Поднимаясь по винтовой лестнице, Дэнни заглядывал в комнаты. Тут шла групповая психотерапия, там готовили к адаптации на воле досрочно освобожденных. Заключенные «особой категории» уверяли друг друга, что все будет в порядке – для них. На самом верху Дэнни нашел учебный класс. Он остановился, заглянув в окошко на двери. Внутри стояли четыре перекошенные парты, на трех из них – старые механические пишущие машинки, а на четвертой – примитивный компьютер. Две парты были заняты, за одной сидел Сидни Крэкнелл, за другой – Филипп Гринслейд.

Оба постоянно подвергались оскорблениям со стороны других обитателей крыла «Ф» – почти так же, как Дэнни. Оба получили пожизненный срок: Крэкнелл – за весьма специфическое управление детским домом, где он применял на практике свой извращенный метод воспитания детей, считая его самым лучшим; Гринслейд – за похищение в стиле клэптонского дела, пытки, изнасилование и убийство одиннадцатилетней девочки. Внешне они были очень разными. Крэкнелл – настолько дерганый, мрачный и усохший, что непонятно, как ему вообще можно было доверить детей; а Гринслейд казался приветливым – открытое лицо, светлые волосы и ярко-синие глаза какого-нибудь общительного трактирщика с запада страны. Впрочем, он и был трактирщиком. Дэнни задумался, почему эти два антипода проявили, как и он, интерес к курсу, связанному с электричеством.

Вместе с ними в комнате находился третий мужчина, скорее всего преподаватель. Крупный, под метр девяносто, он стоял спиной к двери. На нем были кожаная куртка до бедер и черные джинсы. Когда он обернулся, Дэнни увидел лицо типичного сына Ирландии: два больших розовых уха, полные, чувственные алые губы, римский нос и покрытый бугорками лоб. Суровый внешний вид мужчины контрастировал с головой в форме картофелины, пролежавшей в земле несколько месяцев, причем, судя по его широким плечам и сильным рукам, он сам выкопал эту картофелину и водрузил на свой мощный торс. На вид ему было около сорока лет. Из-под свисающей густой каштановой челки выглядывали глубоко посаженные, любопытные серые глаза, излучавшие в равной мере интеллект и свирепость. Пока Дэнни наблюдал за ним, мужчина заметил его и жестом позвал в комнату. Дэнни вошел.

– Вы – кто? – У мужчины был довольно высокий голос, но твердый и уверенный, с чуть заметным ирландским акцентом.

– О’Тул, сэр.

– Здесь неуместно обращение «сэр», О’Тул. Я предпочитаю «мистер», обращайтесь ко мне мистер Махони. Думаю, вы знаете мистера Гринслейда и мистера Крэкнелла?

– Вряд ли, ну, в общем, да, в некотором роде… – Дэнни хотел сказать «в связи с их репутацией», но опасался, что это не будет одобрено. Крэкнелл уже хихикал над ним.

– Пожалуйста, мистер О’Тул, соизвольте занять свое место. Группа у нас небольшая, но, надеюсь, эффективная. – Пока Дэнни протискивался за парту, ирландец продолжал: – Я придерживаюсь принципа анонимных алкоголиков, так что, если хотя бы двое проявили инициативу к творческому письму, уже можно проводить занятие.

В ответ на это замечание Крэкнелл хихикнул, Гринслейд любезно промычал, а Дэнни обратился к преподавателю:

– Мистер Махони?

– Да, мистер О’Тул, чем могу помочь?

– Вы сказали «творческое письмо»?

– Правильно.

– Это что-то вроде рассказов?

– Да, рассказы, короткие или длинные, которые являются частью циклов либо самостоятельными произведениями; новеллы всех видов и жанров; даже романы, хотя новичку я бы не рекомендовал браться за длинные повествовательные формы; одним словом, рассказ и вы, мистер О’Тул, рассказчик. Угу?

Дэнни задумался, перед тем как ответить. Электричество и пишущая машинка – довольно странное сочетание для учебного курса; он может надолго стать посмешищем, трудно будет избежать острот со стороны заключенных «особого» крыла. Однако творческое письмо – неплохой выбор, писатели – как полагал Дэнни – довольно хорошо зарабатывают, особенно если занимаются рекламой или чем-то близким к этому. Начальник тюрьмы непременно одобрит усердие Дэнни в области творческого письма, переведет его из «особого» крыла и защитит от подручных Сканка, которые наверняка попробуют подобраться к нему в общем отделении тюрьмы.

– Мистер Махони, этот курс, мне кажется, будет соответствовать… – Дэнни изо всех сил пытался подобрать слова, Махони терпеливо слушал. – Я имею в виду, будет одобрен… Ну, то есть получит одобрение начальника тюрьмы.

Теперь Крэкнелл уже открыто хохотал, но Махони резким взглядом заставил его замолчать.

– Мистер О’Тул, я не могу отвечать за начальника тюрьмы или Министерство внутренних дел. Сомневаюсь, что они видят в творческом письме перспективу для реабилитации. Но могу заверить вас… – он хлопнул ладонью по парте Дэнни, чтобы подчеркнуть значение своих слов, – все заключенные, посещавшие мой курс творческого письма, получили выгоду от этого. Я не утверждаю, что создал Анри Шарьера,[4] который после двадцати лет пребывания на Острове Дьявола добился необычайного успеха, опубликовав два популярных романа, – один из них был экранизирован и автора в фильме сыграл Дастин Хоффман, – но и у меня есть скромные успехи. Один из моих студентов, который обучался в прошлом году, теперь регулярно издается, а еще годом ранее участник нашей команды получил Вульфенденскую премию за «Лучшее тюремное литературное произведение». Для Уондсуортса это была хорошая реклама, и тогдашний начальник тюрьмы конечно же проявил благосклонность к заключенному, выполнив его пожелание, – перевел в крыло «Б» тюрьмы общего режима, гмм?

Дэнни его речь убедила.

– Уилл Смит, – выпалил он.

– Не понял, о чем вы говорите, мистер О’Тул?

– Уилл Смит. Я имею в виду, что он должен играть меня в фильме о моей жизни в тюрьме – по крайней мере, я никогда не видел, чтобы Хоффман играл черных, в юбке его представляю, но никак не чернокожим мудилой. Несколько лет назад меня мог бы сыграть Уэсли Снайпс, но теперь это должен быть Смит. У него больше юмора и более сексуальная внешность.

Курс творческого письма Джерри Махони посещали только три студента, и все трое были сексуальными насильниками. Однако они являли собой три самых распространенных типа писателей. Гринслейд был неустанным тружеником пера. Махони уже прочел его историю, пока они ждали О’Тула. Она вполне годилась для четырехразрядного женского журнала с его надуманными персонажами, слащавой сентиментальностью и анахроническими выражениями: «И так как это был…», «Бледные пальцы рассвета…» и «Глубоко в его сердце…», которыми пестрел рассказ Гринслейда. Единственным положительным моментом было то, что история, написанная мужчиной, чье подсознание напоминало своим мраком черную дыру, не производила угнетающего впечатления. Автор, возможно, абстрагировался от того, что писал, манипулируя героями, словно деревянными марионетками, принося их в жертву фантазии.

Крэкнелл олицетворял собой другой стереотип – навязчивого графомана. Стоило ему начать действие, и он уже не мог остановиться. Он первым добрался до учебного класса, притащив с собой вверх по лестнице – несмотря на хромоту, ставшую предметом непрекращающихся попыток апеллировать в Европейский суд по правам человека, – две тяжеленные сумки, полные омерзительных рукописей.

– Мои романы, – пропыхтел он, когда вошел в дверь. – Вернее, эти, как их… я говорю романы, но на самом деле это все – только часть такой большой… подобно… как ее…

– Сага? – простонал Махони, видевший прежде нечто подобное, причем много раз.

Крэкнелл сиял.

– Да, именно это слово, сага, хотя не очень они на нее похожи, в моих романах вы найдете много викингов и троллей; здесь саги о далеком будущем. О! Мне это нравится, хорошо звучит: «Саги о далеком будущем», – такой общий заголовок на корешках всех книг, а на обложках – отдельные названия или как-то по-другому…