Сейчас он все испортит. Но он уже ничего не мог с собой поделать. Напрасно повторять себе, что в их неудаче нет ничего странного, иначе и быть не могло… Он поднялся и ушел в ванную. Ему хотелось окунуться в воду, чтобы успокоиться и попытаться забыть другого, того, кто, конечно же, в постели обращался с ней грубо, как скотина, и о котором она, возможно, сожалела в эту минуту. И разве все то, что он ей дарил — восхищенная нежность, удивлявшая его самого преданность, — не оказалось нелепым и почти смешным? Доброта? Еще один способ остаться в дураках! Толком не вытершись, набросив на плечи полотенце, он вернулся к Клер. Она даже не попыталась натянуть на себя одеяло — так и лежала распластанная, словно жертва насильника. Он сердито поправил одеяло.

— Клер… Послушай меня… Сейчас у нас с тобой ничего не получилось… Может, все дело в твоей болезни… Или я оказался не на высоте… Но мне вдруг пришло в голову, что существует и другая причина…

Он властно взял Клер за руку и пробежался пальцами по артерии, нащупывая то местечко, в котором билась сама жизнь, и кровь, пульсируя, выдавала все ее тайны…

— Возможно, ты не слишком довольна собой, — продолжал он. — Или скрываешь от меня что–то постыдное. Поэтому–то ты и не испытала удовольствия… Если дело в этом, нам раз за разом придется терпеть неудачу. Понимаешь? Мы останемся чужими друг другу.

Она так и не открыла глаз, но пульс заметно участился.

— Мы разочаровали друг друга как любовники… Но ведь мы с тобой отлично ладили! Потому–то я и имею право знать… В твоей жизни есть кто–нибудь?

Теперь он заговорил совсем как его мать! Он передернул плечами.

— Ты замужем?

Она попыталась вырваться, но не смогла. Он крепко держал ее за руку. Пальцами он ощущал биение истины.

— В этом все дело, верно? У тебя кто–то есть… и это не муж… Но тогда где же он, Господи? Где он скрывается? И что ему нужно?

Он отбросил от себя руку Клер, словно испорченный прибор.

— В конце–то концов, чего вы от меня хотите? Какого черта вы сняли этот дом?

Скомкав полотенце, он швырнул его в угол, так яростно натянул на себя рубашку, что она порвалась на плече, и вдруг застыл. Зазвонил телефон. За все время их пребывания в «Укромном приюте» это был первый звонок. Телефон не смолкал. Он настойчиво звал Дюваля в гостиную.

— Сейчас вернусь, — сказал он. — Не волнуйся. Наверное, просто ошиблись номером.

Он спустился вниз и снял трубку.

— Полиция Блуа… Мсье Дюваль?

— Да, это я.

— Мы по поводу аварии, в которую попала мадам Дюваль… Есть новости… Не могли бы вы узнать у мадам Дюваль, была ли та машина, с которой она столкнулась, белого цвета?

— Сейчас узнаю… Подождите, пожалуйста.

Он положил трубку на стол, но сам не встал. Похоже, они кого–то задержали для допроса. Пока он все отрицает, но, если его припрут, он вполне может рассказать, что в «триумфе» ехали две женщин. Как бы там ни было, стоит ли подводить бедолагу под монастырь? Им положено искать преступника — пусть сами и ищут! У них с Клер есть дела поважнее. Он подождал еще немного, прежде чем ответить.

Алло… К сожалению, жена не помнит

— Ничего не поделаешь… Спасибо, мсье Дюваль. Мадам Дюваль не лучше?

— Так себе…

Он бросил трубку. Почему это он обязан с ними церемониться? Он никому не позволит лезть к нему в душу. Он плевал на их расследование! Ему самому надо кое в чем разобраться… Этим он сейчас и займется.

Но когда он увидел, как ужасно побледнела Клер, у него не хватило сил.

— Звонили из полиции, — сказал он. — По поводу аварии. Вот настырные, сволочи… Клер, любимая, прости ты меня. Я сейчас сорвался…

Он нагнулся и прильнул губами, к ее беспомощным устам.

— Да, я ревнивый, мнительный, злой, мстительный, буйный… Я мог бы продолжить… У меня полно недостатков. Тебе со мной не повезло. Но я люблю тебя. Может, это тоже недостаток. Имей в виду, никто тебя у меня не отнимет. Я своего никому не отдам. Но знаешь, если бы ты просто рассказала мне все, что тебе известно… я мог бы сообразить, что к чему. Может, я напрасно вообразил себе невесть что? Откуда мне знать? Ты могла бы меня успокоить, я так устал от всех этих сомнений. Ну открой же глаза, Клер. Не оставляй меня одного.

Он встал, снова вгляделся в ее оцепеневшее лицо.

— Ладно… Отдыхай… Я пойду накрою на стол.

Вообще–то ему очень нравилось это время дня. Каждую совместную трапезу он старался превратить в маленький праздник. Мадам Депен готовила им лакомые блюда, он же забавы ради покупал редкие вина и ставил в вазу цветы, которые рвал в саду, вперемешку, так как не знал их названий и не умел составлять букеты. Но эта их молчаливая размолвка убила в нем прежний задор, и теперь, когда он уже не разговаривал за двоих, наступила тишина — та мертвенная тишина, которая бывает в доме, где есть умирающий. Невыносимая печаль и горечь вдруг овладели им. Он уже сожалел о том, что произошло: куда лучше им было раньше! И тут же сам себя высмеивал: вот он уже и впал в дешевую сентиментальность, стал слащавым, словно больничная сиделка Жанна. Ну, переспал он с Клер, был у нее не первым, и что дальше?.. Разве она обязана перед ним отчитываться? И неужто он впрямь вообразил, что волен дарить ей наслаждение, что она в его объятиях растает от благодарности? Кретин! Видно, рассказы пациенток не пошли ему впрок. Любовь! Да он знал о ней все! О самых низменных ее сторонах. О самых подлых личинах. Сколько израненных ею тел прошло через его руки, прежде чем пасть жертвой новых страстей! А теперь вот и сам подцепил этот вирус. И именно тогда, когда свалившееся на него наследство могло бы навсегда избавить его от унижений. А тем временем жандармы не спускали с него глаз. Расследование, начавшись в Америке, продолжало идти своим чередом, все осведомлялись друг у друга, и так будет продолжаться до бесконечности. Да он просто смешон! Он отнес наверх фаршированную дораду[10]. В другой раз они бы от души повеселились, выбирая косточки. Но сегодня в этом занятии было что–то зловещее, и в конце концов рыбу пришлось выбросить.

Дюваль вышел в сад. Уже стемнело. Август подходил к концу. «А что, если, — подумалось Дювалю, — любовь похожа на фрукты? Возможно, существуют весенние и летние ее сорта. Любовь могут уничтожить осы, она может опадать с деревьев или заваляться на полке… Ну, а моя любовь… суждено ли ей созреть?» Обернувшись, он заметил отблеск настольной лампы в комнате Клер. Попытался представить себе сад с голыми деревьями, нескончаемые дожди, ледяную корку под ногами. Наступит следующий год… потом еще один… Ему пришлось прислониться к вишне. Когда догоревшая сигарета обожгла ему пальцы, он очнулся и вернулся в дом. Заснула ли она? О чем она думает? Неужели об их дурацкой ссоре? Надо сию же минуту пойти сказать, чтобы она выбросила эту чепуху из головы.

Она попыталась что–то написать. Бумага то и дело выскальзывала у нее из–под руки. Она старалась изо всех сил, пытаясь дорисовать начатую палочку. Дюваль мягко побранил ее:

— Завтра у тебя впереди целый день… А ночью надо спать. Ты ведь устала… Да и я тоже. Сегодня нам пришлось слишком много поволноваться.

Он хотел забрать у нее бумагу. Но она так отчаянно закричала, что у него сжалось сердце.

— Ну, если ты так хочешь закончить, я не стану тебе мешать. Что это за буква? Может, И?.. Попробуй–ка еще раз, вот тут, рядышком. А я подержу бумагу… Буква Б?.. Или Д?.. Ага, я понял: это П. По–моему, совсем неплохо.

Рядом с П она вывела Р. Ее дыхание участилось. Рот свело судорогой. Дюваль понял, что она и не думала упражняться, а пытается сообщить ему нечто жизненно важное — возможно, открыть какую–то страшную тайну.

— ПР? Может, это имя человека, которого я знаю?

Она упорно продвигалась вперед по своему тернистому пути, преодолевая каждую букву, словно крутой подъем.

— П… ПРО… Что это, название, города, откуда ты приехала?

Она не слушала его. Следующая буква далась ей особенно тяжело. Это была буква С.