— Прибавьте к этому, что она сильно исхудала. К тому же она в полном сознании, что только усугубляет положение. Она и меня–то еле терпит.

— Она совсем не говорит?

— Нет. Только делает знаки левой рукой. По существу, она отрезана от мира… Зайдете на минутку?

Они поднялись по ступенькам и остановились в прихожей.

— Я снял этот дом, — снова заговорил Дюваль, — потому что он стоит на отшибе. Соседей у нас нет. Машины почти не проезжают. Здесь тихо, как в больнице.

— Дом сдавался со всей обстановкой?

— Да.

— Вам это, наверное, недешево обходится.

— Приходится идти на жертвы… Вот гостиная.

Он распахнул дверь. Войдя, она тут же заметила фотографию на круглом столике.

— Да это же Фабьена! — воскликнула она. — Никуда от нее не денешься.

— Разве вы с ней знакомы?

— Вы спрашиваете… Еще бы! На свое несчастье.

— Присаживайтесь и расскажите мне все по порядку.

Она одернула юбку, чтобы та не смялась, и осторожно присела на диван.

— Только не говорите мне, что вы ничего не знаете!

— О чем вы?

— Разве Вероника не рассказывала вам, из–за чего мы с ней поссорились?

— Она избегала разговоров На эту тему.

— И правильно делала. Надо вам сказать, что Веронику вырастила я. Мать вечно болела. Она умерла от туберкулеза. Я пожертвовала всем ради этой девчонки. Она ведь меня на тринадцать лет младше, ну, я и относилась к ней как к дочери. Характерец–то у нее не из легких, ну да мы кое–как ладили. А потом она познакомилась с этой Фабьеной. И прямо влюбилась в нее… Только не подумайте ничего такого! Вероника — вполне нормальная женщина. Я просто хочу сказать, что она восхищалась Фабьеной до неприличия… Только и говорила об этой Фабьене… И во всем стремилась ей подражать. Но, на беду, у той водились денежки, а у нас–то не густо… Ведь я работала, мсье.

Она вынула носовой платок и теперь комкала его в руке, являя собой живую картину скорби.

— И давно они так дружат?

— Уже много лет! Вам, Рауль, трудно себе представить, что это такое. Извините меня, я говорю то Рауль, то мсье… Как только все это вспомню, просто голова идет кругом. Стоило Фабьене купить себе браслет, как Веронике хотелось точно такой же. Фабьене нравилась какая–то книга, и Вероника сходила от нее с ума. Ну, а меня они и знать не хотели. Я ведь не их поля ягода. Фабьена приглашала Веронику на вечеринки… Вы ведь понимаете, что это такое. Вероники никогда не бывало дома. Она возвращалась Бог знает в котором часу. Так она и познакомилась со своим мужем… с первым… Шарлем Эйно… Он был вроде как помещик, намного старше ее… Мсье якобы занимался скотоводством. Уйму времени он проводил в Америке…

— В Америке?

— Ну да, в Америке. Нет, вообразите себе!.. Он садился в самолет, как я сажусь в такси… впрочем, я никогда не беру такси… Слишком дорого. Вероника мне об этом рассказывала нарочно, чтобы позлить. «Чарли в Ныо–Йорке» — так она говорила. Тогда они обе помешались на этом типе. Чарли то, Чарли се… Чарли купил Мятного Ликера. Чарли купил Ночную Красавицу… Это значит, лошадиные клички. А вы сами, Рауль, играете на скачках?

— Никогда не играл.

— И правильно делаете. Вижу, что вы разумный человек.

— А этот мсье Эйно был очень богат?

— Откуда мне знать? Я–то всегда как говорю: в таком деле, как у него, честным путем много не заработаешь…

— А Фабьена… она замужем?

— Нет, насколько я знаю. Но ведь мне они говорили только то, что хотели. Да я по сию пору уверена, что они с ним… ну, вы понимаете?.. Ведь из–за чего–то Вероника с ним развелась… И это очень быстро произошло, можете мне поверить.

— Но тогда бы подруги поссорились. Вы так не думаете?

— Ах вот вы о чем… Мне это тоже приходило в голову… Ну а что, если мы с вами отстали от жизни, бедный мой Рауль?

Теперь она улыбалась, радуясь, что ей удалось заронить зерна сомнения в душу Дюваля. Почти умиротворенно она продолжила:

— Когда я поняла, что Веронике я больше не нужна, я устроила свою жизнь. Пора было и о себе подумать, как вы считаете?.. Вот я и вышла за славного парня и перестала видеться с сестрой. Да она и не пыталась меня удержать. Какое там! Между нами, только честно, — заметьте, что я не люблю лезть не в свое дело, — но скажите, разве вас она сделала счастливым? Ведь нет?.. Она же страшная эгоистка!.. К тому же, наверное, между вами всегда стояла Фабьена.

Она не спускала с Дюваля своих черных глаз, в которых, словно угли, тлела злоба.

— Да нет, — отозвался Дюваль, — Фабьену я и в глаза никогда не видел.

— Ну так скоро она даст о себе знать, будьте уверены. Вас не так легко найти, уж я–то знаю. Но она что–нибудь придумает; и вам еще повезет, если она не посеет между вами раздор. Хотя, конечно, калека…

У нее вырвался короткий сухой смешок.

— Вряд ли ей теперь вздумается кому–то подражать!

Спохватившись, она тут же добавила проникнутым печалью голосом:

— Как мне жаль ее, бедняжку.

— Что–то я не совсем понял, — признался Дюваль, — отчего эта Фабьена имела на нее такое влияние?

— Ну, вы ведь мужчина. Вот вам сразу и лезет в голову: друзья, товарищи… А будь вы женщиной, вы бы знали, что такое безнадежное соперничество. Для Вероники Фабьена была как бы образцом для подражания.

— Пусть так! Но зачем же перенимать ее вкусы!

— Вкусы? Скажете тоже! Не только вкусы, но даже ее манеру одеваться, разговаривать, курить… И смех, и грех. Только так оно все и было. Осечка за осечкой. С этого и пошли наши ссоры. Ну, теперь с этим покончено. Так даже лучше… Что же вы думаете делать дальше? Вам надо работать… Вы не можете оставаться здесь вечно… Я не хочу навязываться, но если вам нужна моя помощь… Увы, я уже привыкла ухаживать за больными. И, если понадобится, стану присматривать за ней, как прежде.

— Благодарю вас, — отрезал Дюваль. — Возможно, когда–нибудь… Но пока, повторяю, не стоит ее утомлять.

— Вы правы. Со мной у нее связаны дурные воспоминания.

— Вот–вот. Выпьете чего–нибудь?

Она вытащила из сумки мужские часы и посмотрела на них.

— Нет, спасибо. Но если бы вы подбросили меня до вокзала, я как раз бы вовремя доехала до Туре, чтобы поспеть на поезд, идущий в Бордо.

— С удовольствием.

Они поднялись. В прихожей она остановилась и указала на второй этаж:

— Она там, наверху?

— Да.

— Мне бы так хотелось взглянуть на нее…

— Послушайте–ка, — сказал Дюваль, — как только дело у нас пойдет на лад, я вас непременно извещу.

— Бритая… вся в шрамах, — прошептала она мечтательно. — Простите, как вы сказали?

— Я говорю, что сообщу вам, как только она пойдет на поправку.

— Ну–ну… А если явится Фабьена, не пускайте ее сюда. Я вижу, вы умеете настоять на своем. Не стесняйтесь, будьте с Вероникой построже. Ей нужна твердая рука.

Дюваль усадил ее в машину. Она оглянулась на дом.

— Для вас двоих он слишком велик, — решила она.

— У вас с собой есть вещи?

— Только чемодан. Он в камере хранения.

Дюваль закрыл ворота на ключ.

— Боитесь, что ее украдут! — заметила она. — Знаете, а ведь я вас совсем не таким представляла. Мне известны вкусы Вероники.

— Вам кажется странным, что она за меня вышла?

На малой скорости он съехал вниз.

— Пожалуй, да, — призналась она, поразмыслив. — Вы так не похожи на… на того, другого.

— А какой он из себя, этот ваш Чарли?

— Высокий, плотный, краснолицый, смахивает на англичанина. Я его видела только один раз, и то мельком. Уж будьте уверены, меня ему не представляли.

— Насколько я знаю, он платит Веронике очень приличные алимёнты.

Едва Дюваль выговорил эти слова, как сердце у него тревожно сжалось. Об этом он тоже толком не поразмыслил. Как выплачивались эти деньги?

— Он–то? Что–то не верится. Я смотрю, она вам о себе ничего не рассказывала.

— Ничего.

— Вот чудачка! Во всяком случае, я не думаю, чтобы ей много присудили, раз у них не было детей. И знаете что? Мне даже кажется…