Одним словом, ему действительно было над чем подумать.

О последних днях их любви и радости рассказал брат Анны:

«Прошло лето, подходила золотая осень. В начале августа Анна получила разрешение на въезд в Советский Союз.

— Будешь, Анечка, хлопотать о моем выезде к тебе, если не на постоянное жительство, то хоть на время, в гости, — просил Ярослав.

Почти целых две недели Галан давал Анне советы и поручения. Что она должна сделать, куда пойти, как вести себя. Анна гордо ходила по селу в сопровождении девчат, завидующих ее счастью. Еще бы — едет на Советскую Украину учиться!

Старые и молодые просили не забывать о них.

— Сделай так, Анечка, — просили ее, — чтобы мы уже на следующий год все могли ехать к тебе в гости.

11 августа 1932 года было хорошее, погожее утро. Солнце выкатилось из-за леса, позолотило горы, леса, село и речку Лючку, блестевшую под солнечными лучами, как растопленное серебро. Перед хатой стояла подвода с запряженным конем. Подвода выехала с подворья, покатилась по битой дороге и исчезла за поворотом».

Ярослав и Анна не знали тогда, что расстаются навсегда…

На улицах Львова еще не появились первые прохожие, когда к дому, где располагалась редакция «Викон», прибыл усиленный наряд полиции.

Сорванная злобной рукой, мелкими осколками разлетелась по мостовой стеклянная вывеска журнала. Подгоняемые тучным коротышкой в клеенчатом плаще, полицейские взломали двери и бросились в комнаты. Вскоре через раскрытые окна полетели на асфальт кипы редакционных бумаг, версток, связки папок.

Журнал «Викна» перестал существовать…

Даже для опытных подпольщиков требовалось небывалое мужество, чтобы пережить страшные 1932–1935 годы.

В луцкой тюрьме полиция производила массовые расправы над заключенными. Министр юстиции Михайловский, цинично заявляя, что «тюрьмы должны быть местом массового истребления революционеров, а не коммунистическим университетом», вводит новый тюремный режим. Полиция разгоняет массовую организацию «Сельроб» и закрывает в 1932 году все легальные революционные газеты и журналы на Западной Украине. Вводятся полевые суды, и в 1934 году создается один из самых первых страшных концлагерей мира — Береза Картузская. Все эти события были звеньями одной цепи мер, которыми панское правительство, флиртующее с Гитлером, думало задушить «красную заразу» в Галиции. Экономический кризис привел к массовой безработице. В 1932 году только в одном Львове, по официальным данным польской статистики, явно преуменьшенным, было свыше четырнадцати тысяч безработных, среди них две тысячи пятьсот человек интеллигенции.

Найти работу во Львове Галан не мог. Направление правительственных и националистических органов печати не позволяло Галану сотрудничать в них, а демократическая и революционная пресса была разгромлена. Тогда он решает покинуть Львов и переселиться к родным Анны, в Нижний Березов. Здесь Галан живет с 1932 по 1935 год.

Со временем, в 1937 году, начальник уездной полиции в Коломые, суммируя деятельность Галана в Нижнем Березове, будет рапортовать своему варшавскому начальству:

«…Компартия поручала Галану проведение некоторых мероприятий, как организация на Покутье комитетов голодающих и осведомление о результатах их работы… Галан принадлежит к группе западноукраинских революционных писателей и пересылал свои коммунистические произведения в альманах, издаваемый в СССР…

Также Галан переписывался со своей женой Анной, которая выехала в СССР, в Харьков, в медицинский институт. В своих письмах к жене Галан писал о чистке во Львовской коммунистической организации… о поражении своих личных врагов внутри партии, считал это большим личным успехом… В других письмах Галан через посредство жены пересылает редакции одного советского журнала свои поэтические произведения, в которых есть информация о промышленности, безработице и просвещении в Польше…»

О каких произведениях толкует озабоченный сим прискорбным обстоятельством начальник уездной полиции?

Основная масса произведений этого периода не найдена. Между тем известно, что в 1932–1935 годах Галан работал весьма интенсивно.

Из письма к П. Шан от 16 февраля 1934 года мы узнали, что Галан написал и отослал в Советский Союз девять статей и рассказ. В письме, отправленном через два дня, говорится о рассказе «Мертвые плачут», который 19 января 1934 года был переправлен в Харьков. Корреспонденция Галана зачастую перехватывалась полицией и в СССР не доходила. Неизвестна судьба пьесы «Говорит Вена», написанной в январе 1935 года. Видимо, она также была перехвачена полицией, так как в архивах Станиславского отделения полиции сохранилась сопроводительная записка Галана, адресованная дирекции Театра имени Революции (Харьков): «Шлю вам на рассмотрение свою новую пьесу „Говорит Вена“. Пришлось писать ее в маленьком селе в чрезвычайно тяжелых условиях, и поэтому в ней немало недостатков».

Все эти данные говорят о том, что в Нижнем Березове Галан ни на минуту не оставлял литературных занятий и всеми возможными способами пытался переправить свои законченные вещи в советские издательства и журналы, поскольку возможность напечатания их в Галиции была исключена.

Впрочем, эта формула не во всем точна. Кое-что из написанного Галану все же удается пробить через цензурные рогатки.

В полулегальной украинской газете «Наш голос», издававшейся в Дрогобыче подпольной коммунистической организацией, находим рассказ, подписанный инициалами Я. Г.

И удача — вторая жена Галана, Мария Александровна Кроткова-Галан, вспомнила:

— Ярослав Александрович рассказывал, что в 1935 году он опубликовал в дрогобычской газете рассказ «Савку кровь заливает» о подневольной жизни прикарпатского села в годы панской Польши. Хорошо бы его найти. В архиве Галана я сама видела эту газету с рассказом, отчеркнутым им самим.

Читаем рассказ. Стиль Галана!

Священником в селе, где живет Савка, служит бывший офицер УГА (Украинской Галицийской Армии), «человек с будущим», любимец самого епископа. Имеет свыше двухсот моргов земли, из них сорок пять — собственной. «Почти каждую неделю политику разводит — о голоде на Украине и о царстве антихриста. Во время пасхальной исповеди выдает исповедовавшимся удостоверения: без них не похоронит и не обвенчает. Разве что за восемьдесят-сто злотых. В частности, священник не любит браков „на веру“. Таких и перед смертью не станет исповедовать.

А покойников, слава господу, у священника хватает. И большей частью самые молодые. Главным образом детвора и молодежь. Мрут от чахотки. Бывший австрийский жандарм, а теперь мельник — господин Панивочка говорит, что виной тому огненные гуцульские танцы. Вспотеет человек, танцуя, выскочит во двор, и спустя несколько дней уже одна труха зашелестит в его груди. Бывает, конечно, и так.

Но большей частью умирают такие, что не могут уже гулять».

Дыхание неотвратимой очистительной бури чувствуется в селе: «И чуть ли не все село бредит одной упрямой мыслью: должно стать иначе. И рассыпается в пыль вся та мудрость, которую годами проповедовал священник…» Должно быть иначе!

«Не спит по ночам пан комендант, и до самого рассвета тревожно мигает по всему селу его фонарик; и не знает комендант, что Савке не спится от мыслей и что Савка видит свет, и от этого света Савку еще сильнее заливает кровь.

Не знает также комендант, что Андрею, сыну Савки, в его тяжелом, мертвом сне снится иной мир и снятся тракторы…»

Не нужно было быть сверхмудрецом, чтобы понять, какие тракторы снились по ночам селянам Галиции.