У Галана оказываются бутерброды, взятые в столовой. Женщина благодарит и, не успевает Галан отойти, поспешно начинает жевать их. Она не нищенка. Нет, таких, к сожалению, в Вене много. То и дело к ним подходят почтенные австрийцы в старомодных сюртуках, снимают канотье, котелки, просят папиросу. Другие собирают на глазах у всех окурки. А ведь, говорят, Вена до Гитлера была одним из самых дешевых городов Европы!

Кто-то из летчиков, все еще находившихся под впечатлением «Большого вальса», пробует разговориться с жителями Вены об этой картине. Мигом собирается толпа. Старики, юноши, девушки пытаются узнать, о чем идет речь. Все старания не приводят ни к чему. Луиза Рейнер, Жан Дювивье, Милица Корьюс — все это пустые звуки для венцев. Неожиданно в общий разговор врывается понятная для многих здесь польская речь. Говорит по-польски скромно одетая, среднего роста, загорелая девушка с высокой прической. Она становится переводчиком. И тут Галан узнает, что «Большого вальса» Вена, которой, собственно, в значительной степени посвящена эта кинолента, еще не видела.

Сохранилось командировочное удостоверение.

Это удостоверение было выдано вскоре после прекрасного майского дня, когда по Львову разнеслась весть о полной капитуляции гитлеровской Германии и такой желанной Победе.

…Радостные, сияющие лица повсюду: и на взгорьях Высокого замка, и в уличной толчее на Академической аллее с ее несравненными тополями. Люди обнимаются, поздравляют друг друга, целуются, все — военные и штатские. Но кое-где встречается хмурое, настороженное лицо, и глаза такого типа увиливают от прямого взгляда. Можно заранее сказать — это сообщник или единомышленник тех бандитов, что, зарывшись в лесах в бункерах, отрытых для них немцами, некогда сотрудничали с ними, потом надеялись, что все переменится, что во Львов вернутся немцы и они, «рыцари Степана Бандеры», выйдя из лесов, из своих бандитских логовищ, займут теплые местечки в протекторате, заменившем их хваленую «самостийну Украину».

Вечерний салют в честь Победы обрывает, начисто зачеркивает и эти надежды вражеских пособников. Теперь дело только во времени, чтобы фашистская «пятая колонна» с ее подпольем была окончательно стерта с лица украинской земли. Зарницы этого самого желанного из всех салютов Великой Отечественной войны то вспыхивают над древним городом и над его седыми холмами, то гаснут на секунду, чтобы снова загрохотали орудия и подожгли весеннее, такое радостное небо над Львовом. Во время этого победного салюта стреляют не только орудия, расположенные вокруг Высокого замка, там, где некогда было княжье городище основателя Львова, сына Данилы Галицкого князя Льва. Стреляют все люди, у кого есть оружие.

Озорство охватывает в этот вечер всех. Писатели сидят за праздничным столом у прокурора Львовской области, старого коммуниста, генерала юстиции Ивана Павловича Корнетова вместе с комендантом города подполковником Милевским — стройным, подтянутым офицером. Заслышав первый залп салюта, все выбегают на балкон и, охваченные общим волнением, сознанием величия совершившегося, тоже начинают палить из пистолетов и автоматов в то розовеющее, то багровое небо: областной прокурор, комендант города, и военный корреспондент Всесоюзного радио, и другие гости.

Никогда не забыть Галану ту шальную ночь, когда неудержимое веселье выплеснуло всех на улицы города и они до утра шумели, смеялись — отмечали величайшее событие в истории человечества, ради которого стоило перенести все: муки, кровь, холод, пот, грязь страшной войны…

Вечером 29 мая писатели уже стояли у пограничной заставы в Мостиске. Здесь находился экипаж двух грузовиков, едущих в Бреслау за получением трамвайного провода и другого оборудования, полагающегося по репарациям для восстановления львовского трамвая. Большинство из отправляющихся туда — рабочие Львовского трамвайного треста, но в списки их экспедиции по указанию Львовского областного комитета партии и его секретаря — генерал-майора И. Грушецкого — было включено и несколько представителей пишущей братии. В том числе и Галан.

Сержант-пограничник делает беглую перекличку, прячет копию списка в карман и кивает, давая понять, что граница открыта. Урчат грузовики, и через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут уже проносятся мимо улицы Перемышля, его оборонные форты еще австрийских времен.

Ярослав Галан — коренастый, приземистый — в не очень аккуратно заправленной новой, топорщащейся гимнастерке (за такую заправку строгий старшина сразу дает наряд!). Ветер развевает его светлые волосы; он пристально разглядывает каждый дом, каждую улочку. Все видят — он очень волнуется. Еще бы!.. Ведь именно на улицах Перемышля начиналась его молодость, и надо было свершиться великой Победе советского народа, чтобы он смог снова вернуться сюда, но уже не как преследуемый полицией враг буржуазного общества, а как полноправный гражданин страны, сломившей хребет Гитлеру.

Заночевали они в Ярославе, беседовали в маленьком кафе с польскими партизанами из Армии Людовой, которые сражались вместе с советскими партизанами, нашли участника боев в республиканской Испании из батальона Домбровского; а на следующий день обе машины задерживаются в Кракове, у Сукениц, возле памятника Адаму Мицкевичу. Писатели идут разыскивать доброго знакомого — польского писателя Ежи Путрамента. Ежи Путрамент тогда редактировал газету «Курьер Польски».

Он радушно встречает гостей в своем редакторском кабинете, обнимает их. Путрамент в форме майора польской армии, рука у него на черной перевязи. «Что такое?» — «А, пустяк, прострелил в кафе пьяный хулиган! Это чепуха, мелочи. Самое главное — мы уже в своей стране».

Дыхание Победы чувствует Галан и на улицах Златой Праги, которая хранит еще следы баррикад и недавних боев с гитлеровцами. Повсюду писателей останавливают сияющие чехи, девушки в национальных костюмах, которые не разрешалось им носить в дни оккупации, юноши, одетые в тропические костюмы, заготовленные здесь для армии Роммеля. Они пожимают Галану руку, говорят «спасибо», зовут к себе в гости, хотя город живет еще бедно — все выдается по «указкам», некоему подобию наших продовольственных карточек, даже знаменитые чешские шпикачки, что жарятся на раскаленных жаровнях на перекрестках улиц.

Галан хорошо знал Прагу. Не случайно сюда бежал от преследований польской полиции один из соратников Галана по журналу «Викна», поэт и композитор, автор поэмы «Пролом» Степан Масляк. Он провел в Праге лучшие годы своей жизни и, вернувшись во Львов в 1945 году, отблагодарил братскую славянскую страну тем, что перевел на украинский язык либретто «Проданной невесты», дал отличный перевод «Далибора» и других либретто чешских опер, которые и поныне идут на украинской сцене, а потом сделал перевод на украинский язык гениального творения чешской прозы — «Похождения бравого солдата Швейка».