Здесь жил и сражался Юлиус Фучик — соратник викновцев.

Галан поднимается на Градчаны, к собору святого Витта, и, осмотрев этот величественный, грандиозный храм, никак не уступающий собору Парижской богоматери в Париже, спускается в знаменитую уличку Алхимиков.

Беседу с писателями в предместье Кладно командование поручило провести Василию Андрееву — заместителю командира 6-го механизированного корпуса танковой армии генерала Ледюшевко.

Засиделись далеко за полночь.

С веранды второго этажа дома хорошо был виден город, его огни, шахты. Выпит чай, а беседам нет конца… Галана интересует все: как действовали в боях те части, которые освобождали украинскую землю, где они сейчас, чей танк первым ворвался в Прагу 9 мая 1945 года, каково здоровье генерала Дмитрия Лелюшенко и удастся ли увидеть его, не встречались ли наши части с украинскими, русскими, чехословацкими партизанами, каково отношение служителей церкви к нашим бойцам.

Рассвет, а спать он так и не ложился. Принял душ. Вместе с Андреевым пошли осматривать город.

Кладно — город шахтеров, здесь самый революционный чешский пролетариат. Здесь вырос в стойкого революционера будущий президент Чехословацкой Республики Антонин Запотоцкий. Тихо и чисто было здесь в это июньское утро. Висели плакаты: «Ать жие Руда Армада», «Ать жие Советски Сваз!»

Андреев советует в полдень побывать в Праге.

У Андреева в Праге образовался круг знакомых, преимущественно из трудовой интеллигенции; с ними он и хотел познакомить своих новых друзей.

Но прежде всего он повез их в западную часть столицы, чтобы показать последнее гнездо власовцев. Здесь в ночь с 8 на 9 мая советские вооруженные части дали последний бой им, большинство их уничтожили, а те, что остались в живых, подняли руки вверх. Власов несколькими днями ранее был взят в плен. На калитке одного из домов сохранилась еще надпись мелом: «Штаб первой роты. Командир роты — штабс-капитан Митин».

Галан завязывает оживленную беседу с подошедшими чешскими товарищами. Он куда-то исчезает, заходит в дома, возвращается обратно и все время делает пометки в блокноте.

Из ворот одного дома вдруг выходит человек с бегающими, хитрыми глазами и идет в сторону советских товарищей, неся в руках сверток. Первым протягивает руку подошедшему Галан. Он берет сверток, разворачивает, и… с грязной газетной бумаги на него смотрит Степан Бандера! Галан комкает лист, бросает под колесо машины и в ярости кричит:

— Дави!

Человек куда-то исчезает.

— Сволочь! — произносит Галан в сторону и садится на заднее сиденье. Глаза его злы, кулаки сжаты. — С ними еще придется драться. И сюда залезли…

Чехословацкие товарищи: инженеры, врачи, журналисты, бывшие воины армии Людвига Свободы встретили Галана с распростертыми объятиями. Настроение его резко изменилось. Гнетущее состояние от встречи с недобитым бандеровцем исчезло. Завязалась беседа. Появилась бутылочка коньяка и традиционные чешские рюмки-наперстки. И пошли поздравления:

— Наз-дар!

— Наз-дар бра-а-а-ти-ку-у!..

В последующие шесть дней Галан и его спутник днем, как правило, работали над изучением боевых исторических документов, предоставленных Андреевым в их распоряжение, а вечером уезжали из Кладно в Прагу к своим новым друзьям, расспрашивали о боевых действиях русских, украинских, чешских партизан, о злодеяниях украинских националистов и власовцев.

Галан очень интересовался действиями служителей церкви в годы оккупации Чехословакии. Галан радовался, когда ему удавалось установить какой-нибудь неизвестный ранее факт или адрес какого-нибудь матерого гитлеровского преступника.

— Пригодится, — бормотал Галан. — Им еще нужно за все, что они натворили, ответить…

Подошло воскресенье. Накануне генерал Свобода прислал полковнику Андрееву приглашение принять участие в траурном митинге в честь погибших в селе Лидице. Галан, Андреев и их спутники выехали туда рано.

Начиналось прекрасное утро. До основной магистрали ехали медленно. Галан все время смотрел по сторонам, был весел, разговорчив. Он говорил, что сейчас как-то не верится, что все это вокруг еще недавно топталось кованым немецким сапогом…

Вскоре подъезжали к ровному полю с небольшой возвышенностью справа и кустарником.

На поле — множество людей. Был выстроен почетный караул из воинов Советской Армии. Из первой машины вышел тогдашний президент Чехословакии Эдуард Бенеш и медленно прошествовал навстречу начальнику почетного караула. Выслушав рапорт офицера, президент, держа шляпу в руке, вышел на середину строя и поздоровался на ломаном русском языке:

— Здравствуйте, товарищи красноармейцы! Как залп, воздух рванул ответ:

— Здравия желаем, господин президент!

— Да, «господин»!..

Как непривычно Галану было теперь это слово! Забылось, стерлось оно.

Пока шла церемония, к Андрееву подошел генерал Людвиг Свобода. Осведомившись, как идут дела с погрузкой и отправкой танков и грузов и не нужна ли помощь, он просил передать привет генералу Лелюшенко и пожелать ему здоровья. Пользуясь случаем, Андреев представил генералу своих гостей. В том числе и Галана.

С разрешения генерала чехословацкий офицер проводил советских товарищей на трибуну, усадил на отведенные им почетные места.

Трибуна — деревянное строение, закрытое по бокам досками и сверху легкой кровлей. Все было обито черным крепом. Впереди перед трибуной на скамейках сидели двадцать два человека, все в черном. Те, кто остался в живых из всего расстрелянного гитлеровцами населения большого и красивого села Лидице.

В момент уничтожения Лидице этих людей по счастливой случайности там не было. Потому они избежали участи своих родных и близких. Головы их опущены, платки прижаты к губам, плечи вздрагивали.

Всем раздают фотоснимки села Лидице — каким оно было до уничтожения. Белые домики, сады, виноградники, асфальтированная дорога. Сейчас на этом месте груды битого кирпича, сожженные деревья, кустарник. «Вот он, фашизм в действии!» — думает Галан.

От трибуны к возвышенности — центру бывшего села, проложена ковровая дорожка протяженностью около ста метров. В конце ее — бак с горючей жидкостью и высокий металлический крест. В баке — огонь, языки пламени лижут крест. Ярослав Галан что-то пишет в блокноте, его взгляд устремлен вдаль, на дым и крест, все это напоминает ему растерзанный Львов.

Огонь, дым, крест!..

Начался митинг.

Вокруг трибуны — море народа. Кругом мертвая тишина, и речь оратора тиха, только слышен треск огня.

Но вот речь оратора окончена. Правительство и приглашенные в скорбном молчании медленно идут по ковровой дорожке к кресту. Звучит траурная мелодия. Раздается команда: «Слу-у-у-шай, на-кра-ул!» И опять все тихо. Низко опущены головы, слышны рыдания…

Галан глухо говорит:

— Сколько же надо нам провести таких траурных митингов, чтобы почтить память всех погибших людей и разрушенных городов и деревень?

И сам себе отвечает:

— Много, ох как много…

Погас огонь в баке. Уже не лижут языки пламени железный крест, все медленно расходятся. Идет к машине и Галан. Грустен и мрачен Ярослав Александрович, мысли его далеко — на родной Украине…

Писатели пробыли в гостях у Василия Андреева еще два дня. Работали с материалами, дважды наведывались в Прагу. Генерал Свобода сдержал слово. Он принял их у себя в министерстве и два часа отвечал на вопросы.

Но вот командировка окончилась, наступил день расставания.

Мотор машины уже работает. Галан благодарит Андреева, обнимает его, берет с него обещание, что при первой же возможности он приедет во Львов.

Зарубежная поездка продолжалась с 9 июня по 5 июля 1945 года. Галан побывал в Перемышле, Кракове, Дойчлисе, Горнау, Радебойле, Дрездене, в Вене и в Венгрии, в районе озера Балатон.

По материалам поездки им были написаны статьи «В Вене» и большой очерк «Они сражались за Львов», где рассказывалось о бойцах и командирах Советской Армии, освободивших столицу Западной Украины. Галан, по его словам, «заглянул в глаза смятенной Европы».