- Да. Все мои родственники - жена, дочь, внучка - ненормальные люди, - удрученно покивал профессор.
- А чем страдает господин Луи де Маар? - спросил Мегре.
- Людоедством, - ответил Перен кратко. - Подцепил его при дворе императора Бокассы, вы это знаете.
Люка смущенно опустил глаза.
- Делу чем страдал? - выдавил Мегре, сладив с секундной растерянностью.
- Месье Волкофф страдал гиперсексуальностью, проще говоря, был сексуальным маньяком. Я пытался его лечить, он противился и, в конце концов, ушел в лес, выломав решетку в своем номере на втором этаже.
- Катэр?
- Катэр здоров, если, конечно, гомосексуальность не есть болезнь. Практически здоровы, если не учитывать пограничных состояний, и остальные служащие Эльсинора.
- Говоря о пограничных состояниях, вы имели в виду себя?
- Все мы люди... - проглотил профессор очередную пилюлю.
- Никакой он не пограничный! - вдруг встал Катэр. - Он маньяк, свихнутый на театре! Несколько лет назад ему попалась книжица, в которой описывался театр времен Нерона[32]. Этот император, драматург и постановщик превращал казни христиан в торжество, сочетая пытки с искусством. Им ставились драматические пьесы, в заключение которых герой или герои действительно предавались смерти. Например, Данаиды насиловались и убивались, Орфей разрывался на части медведем, Геркулес сжигался отравленным платьем, и так далее. Этот исторический факт поразил воображение профессора так, что он принялся ставить аналогичные пьесы, говоря, что они гораздо гуманнее электрошока, превращающего человека в растение. Я собственными ушами слышал, как он говорил вашему Люке:
- Ну, сами посудите, все средства исчерпаны, остается только одно - выжечь у больного какую-то часть мозга. А вместо этого я ставлю пьесу, и Мартен Делу, бросающийся на медсестер и кузнечиков, умирает во сне, предварительно удовлетворив свою страсть и страсть маньячек.
- И посмотрите, комиссар, все теперь довольны, - продолжал Катэр, изумляя Мегре речью, ставшей вполне интеллигентной; видимо, роль голубого садовника была всего лишь театральной ролью. - Вы только посмотрите на их лица! Они довольны ускорением своих никчемных жизней, хотя всеми средствами и пытаются скрыть это. И весьма довольны, ведь им теперь есть что вспомнить. И все они мечтают, все надеются, что следующая пьеса будет не менее интересной, и следующий герой-любовник превзойдет почившего... Да, все довольны, все, кроме меня, которому выпала роль жестокого убийцы. Убийцы, которого вынудили положить камни во чрево жертвы только лишь потому, чтобы прочтение сказки «La petit Rouge Shapiron» было буквальным. А вы, Мегре, меня разочаровали. Вы до сих пор не догадались, что профессор, раздраженный вашим отказом поступить в его труппу, все же добился своего. Добился обманом, и вы помимо своей воли сыграли в этой постановке роль простака...
- Зря вы все это сказали, уважаемый Катэр, - прервал Садосека Мегре. - Я знал, что профессор Перен – большой любитель разыгрывать спектакли и дураков. Потому и принес сюда эту книжицу. Есть еще одна, об Афродите-Астарте, любопытная книжица, о ней речь впе...
- А вы знаете, какая у Перена любимая поговорка? - перебила его мадмуазель Жалле-Беллем. - «Мужество – это, в том числе, и готовность сойти в могилу под руку с собственными пороками»!
- Занятно, хоть и невпопад сказано,- изобразил Мегре некое подобие улыбки. И, смотря уже на Перена, проговорил:
- Да, пожалуй, я ошибся – тюрьма постановщику нашей драмы не светит. Похоже, остаток своих дней вы, профессор психиатрии, проведет в психиатрической клинике.
Профессор растерялся, ответила Генриетта:
- Это вряд ли, - высокомерно сказала она. - Профессору не светят ни тюрьма, ни психиатрическая клиника. Вы, Мегре, наверное, не знаете, что среди высших лиц департамента, да и не только департамента, он слывет избавителем от жен-мегер. Сейчас в клинике пребывает семнадцать пациенток с диагнозом «эпилептическая злобность». Вы их не видели, ибо они квартируют в закрытом Четвертом корпусе - у русских там была гауптвахта. Сомневаюсь, что семнадцать лиц, среди которых есть прокуроры, судьи и министры, приветствовали бы их выписку, тем более, возраст пациенток - видели бы вы их! - колеблется от шестидесяти шести до семидесяти пяти лет, в среднем составляя семьдесят.
Мегре понял, что с ножом для колки льда замахнулся на айсберг. Старшая медсестра, решив, по всей вероятности, отомстить за унижение профессора, желчно проговорила:
- Да, кстати, комиссар, вы забыли спросить, чем страдаете лично вы, а также почему люди, ничем не похожие на судью Данцигера и следователя Лурье...
Люка, доселе сидевший спокойно, бультерьером сорвался с места, вместе с креслом опрокинул женщину на пол, мгновенным движением руки обнажил плечо, вонзил зубы, рыча, стал рвать плоть...
31. Только под своим именем
Выручили старшую медсестру санитары, скрывавшиеся за дверьми гостиной. Мигом спеленав Луи де Маара, они ремнями привязали его к креслу, механически, как заводные, удалились. Все это время свидетели эксцесса оставались недвижными. Мегре лишь показалось, что в комнате стало чуть светлее от их расширившихся глаз.
Профессор, очувствовавшийся первым, кинулся к Вюрмсер. Когда рана была обработана и пластырь налеплен, та поднялась на ноги, застегнула кофточку на сохранившиеся пуговицы, запахнула халат и, как ни в чем не бывало, уселась в свое кресло.
- Когда-нибудь вас съедят, - сказал ей Мегре. Он чувствовал себя использованным одноразовым полотенцем. Использованным одноразовым полотенцем, летящим не в потустороннюю жизнь, а в мусорное ведро.
Старшая медсестра Вюрмсер не ответила.
Профессор шагнул к Мегре. Внимательно посмотрел в глаза. Послушал пульс. Сказал:
- У вас повторный инфаркт, комиссар. Жить вам осталось минуты.
- Профессор... - проговорил Мегре, с трудом проговорил, и без того зная, что умирает.
- Что?
- Вы же... погубите свою клинику... Вы же талантливый врач, прежде всего, талантливый врач... Богатый врач... Зачем вам эти...
Мегре хотел сказать «органы», но заболело сердце опять, сильнее, и он замолк.
Профессор раздосадовано покачал головой, и вновь за него ответила старшая медсестра Катрин Вюрмсер.
- Он ничего не может с собой поделать, Мегре, ничего не может поделать... - сказала она. - Вы же знаете, Мегре, многие известные артисты, фанатики своего дела, погибали на сцене, погибали, не в силах ее оставить. Так и мы не можем ее оставить.
- Господи, какая глупость... - сказал профессор Перен.
- Вы торгуете органами ваших пациентов... - невзирая на умиравшее сердце, высказал Мегре то, что хотел высказать.
- Не надо больше слов, комиссар, - лицо профессора почернело. - Вы вконец запутались. И потому давайте все это заканчивать.
- Давно пора, - буркнул Катэр.
- Что ж, давайте, закончим, - сказала мадам Пелльтан. И обратилась к старшей медсестре:
- Госпожа Вюрмсер, покажите комиссару Мегре Книгуего жизни. Он должен умереть самим собой.
Старшая медсестра вынула из сумки с багровым крестом книжицу, склеенную из множества писчих листов, частью пожелтевших, поднялась, положила на колени комиссара. Тот тяжело опустил глаза к фотографии, владевшей верхним правым углом истории болезни. Из нее на него смотрел комиссар Мегре сорока пяти лет. Зрелый, лобастый, глаза цепкие, волевой подбородок устремлен вперед-вверх, к новым победам. Перевел глаза на подпись под фото.
Ксавье Аслен...
Угасающий взгляд посильными дозами впитал фразы анамнеза:
помощник бухгалтера
производству резинотехнических
изделий
вступился в таверне за некую
Рейчел Жанлис
тяжелую черепно-мозговую травму
впоследствии приобрел
систематизированный бред Мегре
искал убийц девушки
эмоциональный фон соответствует содержанию