Телега покачнулась, когда бородатый залезал на нее, потом послышалось что-то вроде «цко!», и под перестук копыт по утоптанной глине мы поехали. Куда-то вдаль, но мне было абсолютно все равно.

Мастер Панари Коста сидел нервно, как сухого гороха в штаны просыпал. Его никак нельзя было назвать человеколюбивым, скорее напротив – человеков в большинстве своем мастер терпеть не мог. Если бы люди вдруг взяли и почти все  умерли, он уж точно бы не расстроился. Лишь пожал плечами и удовлетворенно кивнул. Сам, конечно, такое устраивать не стал бы – грех большой. Ладно там одного-двух, ну пятерых в землю вернуть – это тоже вроде грех, но по размерам приемлемый. Ну что такое пять людишек, когда их вон сколько воздух переводит. А почти всех на земле – это все же очень много на душу брать. Но вот если кто другой такое устроит, то мастер Коста в обиде не будет. Главное, чтобы он сам среди померших не оказался.

Эта поездка в Алри вроде ничем примечательным не отличалась. Отвез заказ покупателю – эка невидаль, если эти дураки еще и за доставку платят, сколько сам Панари выдумал. Взамен в этом пахотном углу мастер загрузился купленными почти за бесценок сломанными агрегатами, благо неграмотные крестьяне сложные инструменты портили легко и часто. Все это можно было починить и всучить потом им же или другим таким масари.

Дополнительного человеколюбия эта поездка мастеру не прибавила, лишь утяжелив немного кошелек. Хотя, надо признать, сделка вышла с приличной выгодой, и лишние золотой король и девяносто серебряных принцев – и это уже с учетом скупленного лома! – могли только радовать. Но благодарности к арлийским масари это не прибавило: Панари Коста лишний раз убедился, что люди глупы. А он умный, хотя, как ни неприятно это признавать, не такой, как хотелось бы. И недостаток ума порой оборачивался очень неприятными неприятностями.

Сейчас мастер не мог решить, умно он поступил или в очередной раз плюнул вверх. Незнакомый оборванец в телеге мог означать и то, и это, и в другой раз Панари проехал бы мимо, отодвинув бродягу к обочине (и лучше ногами, чтобы руки не пачкать), но тут любопытство взяло верх.

Вообще, если так уж начистоту, то оборванцем этот странный человек не выглядел: да, весь в пыли, и пахло от него не очень, как если бы он бежал целый день по жаре и не мылся после. Ну, так жара и была сейчас, купели поблизости не наблюдалось, а, судя по виду бедолаги, бегать ему и на самом деле пришлось немало. Но одет незнакомец был хотя и необычно, но добротно. Тут тебе и хорошие портки из плотного сукна, интересного кроя сорочка без рукавов, ткань которой мастер определить затруднился. Боты были совсем чудными, таковых Панари не видел никогда, даже похожих. Он и не понял пока, как они развязываются, потому как шнуровки не заметил.

Но все это мастера Косту, конечно, подивило бы, но вряд ли сподвигло на проявление сострадания к незнакомцу. В конце концов, непонятную одежду с бродяги можно было бы и снять осторожно, а попробуй тот сопротивляться – так такого дохлого можно и пощечиной успокоить. Уж пощечины у Панари тяжелые, много кто подтвердит.

Однако то, что охватывало запястье незнакомца, чуть не отправило мастера в духов пляс. Сердце и впрямь забыло стукнуться в груди, пропустив пару разочков, а дышать стало тяжело.

– Это что? Это твое? – Панари ткнул чудесным браслетом чуть ли не в глаза бродяге.

Но тот лишь прохрипел в ответ, а зрачки, каждый размером с горошину, закатились почти внутрь головы. Толку от такого собеседника не было, уж понятного ответа точно не дождешься.

Панари Коста был мастером механики. Указом Магистрата это являлось титулом, хотя и не благородным. Мастер-механик пуаньи, конечно, не становился, но приобретал статус, близкий к нему – пуйо. По правде говоря, многого из этого титульные не извлекали. Да, можно было селиться в первом круге любого города, но не на принцевых улицах. Сам мастер и его дети, буде таковые имелись бы, не подлежали «кителеванию» – в солдаты их могли забрать лишь в самом крайнем случае, хотя оборонительные задания должны были бы выполняться в срок и бесплатно. Но тут уж ничего не возразишь: отечество в огне и все, чем могут, помогают. Да, еще и судебные вольности, как забудешь о них. Любое вещное дело с участием Панари рассматривалось бы арбитром не ниже окружного, земельные могли его только вежливо просить прийти, но никак не разбирать тяжбы без его на то согласия. А если, не приведи Творец, случится мастеру быть обвиненным по Злодейскому уложению, то доставят его не как всех – к простым арбитрам, нет. Панари Коста будет держать ответ перед пуаньи-соло, для которого он равен настоящему благородному. Так что и повесить пуйо нельзя, как и колесовать. Только торжественное отрубание головы или каменный мешок. Хотя сам мастер не видел особой разницы в способе, которым его, обереги Творец, вдруг могут упокоить.

Так что какого-либо сильного душевного подъема от осознания своего титула Панари Коста не испытывал. Куда важнее было то, что он был мастером именно механики, с чего и кормился долгие годы. Работу свою пуйо любил и отдавался ей полностью, полагая, что довольствоваться достигнутым пониманием и знанием приличному творцу не пристало. Можно, конечно, всю жизнь сооружать плуги с отвалом, которые сразу бы и сеяли. Фермеры покупали их охотно, хотя стоили такие изделия совсем не дешево.

Но ведь скучно. Душа требовала полета, в голове каждый день вот уж сколько лет свербела мысль, что надо сделать что-то такое, что не делал до тебя никто. Хотелось именно творить. Потому-то мастер Коста и взвалил на плечо бесчувственного незнакомца: на запястье тот носил вещь, которая даже на первый, самый беглый взгляд смотрелась результатом Высочайшей Механики. Сразу было непонятно, что это и зачем, но тонкость работы и мельтешение крохотных деталек завораживали.

Способностей к Тонкому Искусству у мастера почти не было, хватило только на то, чтобы, хотя и напрягшись, отстоять право на титул. Ох, какие придирчивые были экзаменаторы, но Панари сдюжил и свой проект защитил. Со времен, когда он был тощим студиоузом, умения и таланта не прибавилось ни на ноготок, но хотя бы и не уменьшилось как у ленивых механиков. Но в странном механизме незнакомца ничего кроме мертвого металла не было, это уж мастер мог сказать точно. Не чувствовалось ни искорки, ни мельчайшего всплеска, при этом шестереночки двигались, палочки крутились.

– Оторви да съешь… – выругался Панари. – Кто ж такое делал-то? И как?

Он положил бродягу между двумя рамами от сломанных плугов. Подумал и накрыл бесчувственное тело грязной рогожкой. Ему-то хуже все равно не будет, такого чумазого только и остается драить жесткой щеткой в щелоке, а вот мастеру будет спокойнее, если чужой глаз не будет чесаться о необычную одежду.

Господин Коста отряхнул ладони и воровато оглянулся. Вокруг была тишина, а рядом только одиночество. Мастер сплюнул и забрался на козлы. Рыжая Сольфо дождалась легкого хлопка вожжами по спине и неторопливо поцокала по дороге.

«Что же это за тип такой? – думал Панари. – Ой, намучаюсь я с ним, запомни, Отец, мое раскаяние и прости потом».

Что-то было в подобранном человеке такое, что заставляло мастера боязливо поеживаться. Нет, не одежда – мало ли откуда его сюда занесло. Вон, в Самросе мужики вообще в юбках с кружавчиками ходят, да бороды до этих юбок отращивают. Вроде бы и стыдоба, но убереги Увина тебя посмеяться над самросами, если их десяток в кабаке сидит. Дерутся отменно, словно собаки-арсеи.

Так вот, одежда мастера смущала в последнюю очередь. Даже странный механизм на руке вызывал только интерес, удивление, желание разобраться и понять, что это и как работает. Но среди всего этого странного, но объяснимого, присутствовала, как говорят, капелька перламутра – мифической краски, означающей тайну и сокровенное знание.