— Господи, сбереги от лихих людей караван мой на Казань, сбереги и сохрани животы рабов твоих… Спаси и сохрани…

— Господи, не обессудь, послал людей к иноверным, не прими обидой, что якшаюсь с ними, ведь и они тобою созданы, только не просветлены еще. Помоги в трудах, Господи, всем, кто в пути, молю, помоги…

Окончив моление, Аникий Федорович ополаскивался и стремительно одевался. Хотя и нечасто покупал себе новое платье, но исподнее его каждое утро привычно у кровати лежало свежестиранным — чистоту блюл Строганов истово…

В горнице Строганова уже ждали на столе стакан морса и хлебная лепешка. Возле стола — ночной дежурный дьячок.

— Доброго утра, Аникий Федорович!

— Доброго, доброго, — с маху проглотив с видимым удовольствием полстакана любимого брусничного напитка, Аникий взял другою рукой лепешку, но допрежь, чем куснуть, спросил привычно:

— Ну, как ночь-то прошла?

— Слава Богу, хозяин. Пожаров не было, о татях тоже никто не донашивал. Гонец вот только от чердынского воеводы прискакал. В людскую отвели попотчевать. — И, помолчав немного, стесненной скороговоркой добавил: — Вот на второй варнице, сказывают, цирен прохудился, и в ночную варку соль в дырье ушла…

— Что?!

Весть была страшная. Цирен — четырехсаженная огромная квадратная жаровня, в которой шла выварка соли из рассола. Она была не просто сама по себе дорогостоящей вещью — ремонт и замена ее сейчас, в самый разворот сезона варки соли, грозили немалыми потерями.

От послемолебенного умиротворения и следа не осталось. Стакан полетел в угол.

— Сколько варей было до того в том цирене?..

— Да седьмая шла…

— Кто варь вел?

— Тимошка Лучок…

— Я в варницу пошел. А ты немедля сведай — кто циренные полосы ковал, кто цирен склепывал да чье железо на все пошло…

Уже рассвело, и весь обширный строгановский двор был заполнен людьми. Но еще издали, завидя расстроенного хозяина, челядь разбегалась, чтобы, не дай бог, не подвернуться под его горячую руку. Стремительно прошагав двор, взъяренный Строганов влетел в стоящую неподалеку варницу.

На первый взгляд все здесь было нормально. Работа шла заведенным порядком. Ярыжка вылил в ларь ведро с рассолом и, заглядывая туда, как бы раздумывал — бежать за следующим ведром или уж на две-то вари с лихвой натаскано. Под циреном в печи грудкой были сложены дрова и приготовлен запал. Возле устья печи громоздилась впрок наготовленная поленница. Повар, стоявший у печи неподвижно и молча, как раз когда вошел Строганов, широко осенил себя крестным знамением:

— Ну, пора палить.

Он уже было пригнулся, чтобы разжечь припал, как на него сзади коршуном напрыгнул хозяин. Не ждавший, естественно, такого наскока, повар выпрямился, резко развернулся.

Распаленный Строганов пальцами, которые от переполнившей его злобы намертво скрючило, резко рванул рубаху на широкой поварской груди. От неожиданности инстинктивно шатнувшийся повар растерянно заморгал прижженными от многих варок ресницами. Но, увидев за хозяйским плечом мелькнувшее лицо ночного приказчика, видимо, сообразил, откуда налетел на него злой ветер. Он обдернул рубаху и нарочито спокойно спросил:

— Ты че, хозяин, не с той ноги встал?..

Строганов опешил:

— Тебе что, Тимошка не передал, что цирен прохудился?!.

Повар коротко ухмыльнулся.

— Да не тек он вовсе, хозяин. Нормальный цирен-то, только один гвоздь и отскочил, ну и вытекло немного. Дырка-то всего ничего. Дак я никого не баламутил, только кликнул Семена-кузнеца. — Он укоризненно повел глазом в приказчикову сторону. — Семен вот только новый гвоздь вставил и набил полоску. А весь цирен — добрый, еще всего-то семь варей делано.

Аникий Федорович хотя и успокоился заметно, но еще дышал неровно:

— А ну, пойдем, поглядим на эту полоску.

Они вскочили в обширное чрево железной коробки, дно которой было составлено из плотно сбитых друг с другом железных полос и обрамлено тоже толстыми железными бортами. Действительно, в полосе у передней стенки цирена синевой выблескивала шляпка нового гвоздя. Полоски были старательно сбиты без просвета между ними. Аникий спрыгнул на землю, пролез под цирен и посмотрел на аккуратную заклепку снизу. Подергал ее пальцем. Пошатать пытался. Не подалась. Посопел. Все было сделано верно и надежно. А главное — дорогая вещь оказалась не ломью, а вполне исправным инструментом, пожалуй, годным еще на 15–20 варей. Он разогнулся и успокоенно коснулся поварской руки.

— Добро сделал, добро.

Он занырнул рукой в карман старенького своего кунтуша и невзначай нащупал там утреннюю лепешку, неосознанно сунутую туда при вести о беде. Достал лепешку:

— На вот те пряника мово, поешь, не серчай. Да начинай с Богом.

И отступил в сторону, давая мастеру простор.

Засуетились ярыжки, до того зачарованно наблюдавшие стычку хозяина с мастером. Повар вновь перекрестился, строго сказал:

— Благослови, Господь. — И, запалив печь, сделал туда первый под сов дров.

Пламя загудело, заплясало огоньками по заброшенным поленьям. Чуть выждав, чтобы циренное чрево прогрелось, он жестом послал ярыжек прибрать, прочистить его огромное жаркое пространство. Танцуя на раскаляющейся жаровне обутыми в деревянные постолы ногами, ярыжки споро подмели вениками из березовых прутьев сор на цирене и вывалили его. Полицы уже выкаливались. Настала пора следующей операции. Ярыжкам поднесли в кулях тесто из ржаной муки. Они брали его мелкими горстями в рот и, жуя, насыщали слюной. Только когда тесто было хорошо прослюнено, оно становилось годным для затирки им щелочек между полицами циреня и просветов возле гвоздей.

Наконец все щели промазаны, и ярыжки мигом соскочили с пышущего жаром циреня. Но не отдыхать присели, а враз дернулись к ведрам и, наполнив их в ларе с подготовленным рассолом, стали ждать команду мастера.

— Вали! — крикнул повар.

Вот рассол покрыл дно цирена, и Аникий стал внимательно всматриваться в пламя — не гаснет ли где оно, не пошаливает ли от просачивающегося раствора. Нет, все шло нормально: рассол стал закипать. Строганов повернулся и, успокоенный, вышел из варницы… Солнце уже стояло довольно высоко, и тут Аникий вспомнил, что еще с утра прискакал воеводин гонец, а он его еще не принял.

— Позови гонца в горницу, — сказал он приказчику.

А перед тем как встретить гонца, решил Строганов заглянуть в кузню, эту основу основ солеварного дела. Хотя весть о сломе циреня и оказалась малым испугом, захотелось ему проверить — всё ли там в порядке. Варка рассола требовала немалых подготовительных операций, самыми важнейшими и дорогими из них были кузнечные работы по изготовлению циреня, на что шло очень дорогое привозное железо. Цирен стоил раз в десять более, чем все остальное оборудование варницы. Надо было еще раз оценить наличный запас циренного материала да заодно и проследить, как идет у кузнецов работа: впереди весь варочный сезон, мало ли что может статься.

В кузне, как было с самого начала поставлено во всех строгановских мастерских, работа кипела безостановочно целый день. Сновали ярыжки, опоясанные длинными клеенками, подавали поднос, заготовки, оттаскивали готовые поковки. Шипела, пузыря в чане с уксусом, только что брошенная туда раскаленная железная полоса.

Аникий Федорович остановился возле одной из наковален. Плотные, плечистые, полуголые, потом лоснящиеся подмастерья и молотобойцы играючи махались пудовыми болванками. Степенные бородатые кузнецы тонко вызванивали маленькими молоточками вперебой с громовым уханьем пудовых молотов, выводя точными, расчетливыми ударами затейливую вязь из раскаленных железных полос.

— Что это? — Заинтересованный Строганов тронул сзади кузнеца за оплечье фартука. Тот не остановил работу, пока несильными последними ударами не довел остывающий металл до какой-то лишь ему видимой ровности его поверхности. Лишь потом с достоинством разогнулся и повернулся к хозяину: