— Дак, Аникий Федорович, ты же сам мне давечь указал для монастырского храма решетку изладить. Вот я, помолясь, такой узор и удумал. А втору-то половину я уж до конца отковал. Вона, в углу стоит…

— Покажь-ка, покажь.

Они подошли к узорчатой железной решетке, которая должна была встать в предалтарных вратах. В строгом и прихотливом сплетении чугунных полосок никак не ощущалось тяжести металла. Решетка казалась легкой, изящной. Строганов аж замер, восхищенный:

— Спасибо тебе. На славу постарался, мастер…

Аникий широко перекрестился:

— Угодное Богу с любовью творишь. Воздастся тебе…

Тут, оглядевшись, Аникий приметил приказчика, который в углу пересчитывал сваленные там железные греблы.

— Сколько у тебя припасов готовых для циренов?

Служка, видно, не нуждался в записях. Он быстро и точно назвал число готовых полиц, циренных ножек, дужек, молотов, двустенных и одностенных гвоздей, других припасов. Цифры Строганова удовлетворили. Похоже, на добрый десяток циренов припасов заготовлено. Однако не укрылось от хозяйского глаза и то, что служка вроде бы чего не договорил. Он поощрительно посмотрел на него: сказывай, мол, чего боишься…

— Что хочу сказать, хозяин. Вот припасено у нас и полиц, и грабель, и прочая, и вроде здесь все у нас ладно. Но, сам знаешь, не в одну варь ныне у нас железо идет. — Он для убедительности стал загибать пальцы. — Посельники крестьянствовать к нам едут — сечь лес, пахать, боронить, железо надо. Теперь исковой солевой промысел — это и на соляные трубы, чтоб пробить, и на обустройство их. Опять же лодьи и каменки, соль и товары возить — много строим. Везде железо надо. И почти все оно, железо-то, привозное, дорогущее.

Все, что говорил сейчас приказчик, Аникий Федорович, конечно же, знал и не раз обдумывал сам. Особенно мысли эти скреблись в нем, как приходилось платить за ох и не дешевые же карельские крицы, не стыдясь, заламывали цену и свои, и заморские гости за тамошнее железо. И уже лет с десять, как выпросил Строганов у царя дозволения искать в своих землях железные и медные руды. Даже рудовщика велел на работу зазвать. Да все как-то не получалось свое железо варить. Но и приказчик, похоже, о том же знает. К чему же он клонит?

— Чаю, хозяин, деньги-то за то железо мы зряшные платим, — выпалил приказчик, будто откровение.

«Эка новость», — ухмыльнулся про себя Аникий, но виду не подал, слушал дальше.

— Так я, хозяин, знаю, как те деньги сберечь!

— Как же, поведай…

— Сыскал я человека, татарина тутошнего, он говорит, что здесь они исстари железные крицы варили. А варили из тутошних руд!

Как ни важна была новость, но и она для Строганова не была новостью. И до него такие слухи доходили. Только звон-то звоном, а вот где колокол бьет?

— Я и подумал, хозяин, — как бы прочитав Аникиевы мысли, продолжил приказчик, — молоть-то языком они все горазды, да все ли знают, о чем молотят? Решил я свести с тем татарином дружбу. В дом звал, медом угощал. И как недавно сено косить место искать поехал, того татарина и зазвал с собой. Так он меня к такому месту и отвел. И на том месте, хозяин, в траве яма есть, а вокруг ее каменье рудное набросано. Вроде и впрямь кто-то копался.

Строганов сосредоточенно обдумывал услышанное. В общем-то на такие закопушки и раньше его людишки натыкались, но почти все оказались мелконькими, руда была вся уже выбрана. Но все равно находка стоила проверки, и послать туда рудовщика следовало. И приказчика тоже следовало отличить. О хозяйском добре радение поимел, да и сметлив, умеет к местным татарам подходец находить. Но хоть и эта весть может оказаться без большой прибыли, пускать ее дальше не следовало. До руды здесь много охотников.

— Вот что, — Аникий произнес, строго и четко выговаривая слова, но так, чтобы слышал их только приказчик. — Ты мне сказал — и забудь. И татарин твой чтоб забыл. А если не забудет, то твое дело — чтоб о том более никто не узнал. Все понял ли?!

— Понял, батюшка!

— Теперь вот что. Скоро Яков в Москву поедет. Там он будет высматривать нужных нам людишек. Поедешь с ним. Поищешь рудовщика толкового… И вот еще. Я сейчас с Григорием собрался до обеда поглядеть на место, что он приметил. Говорит, добрая соль там будет. Посмотрю, может, и впрямь там трубу заложить можно. Потом поеду на пристань — гляну, как новые лодьи освящать будут. Если узнаю, какая нужда в железных поделках у Григория и на пристани будет, тебе об этом утром завтра скажу. Ты подойди перед отъездом с Яковом-то. Понятно?

— Да, батюшка…

— Вот и ладно. Однако заговорился я с тобой, гонец-то воеводин, поди, уж и заждался меня.

Гонец действительно заждался. Когда в горницу стремительно вошел Строганов, он мирно спал, развалясь на пристенной лавке, и даже слегка всхрапывал. Но от стука распахнутой и затворяемой двери проснулся и мигом вскочил и выпалил:

— Воевода Лачинов велел сказать: обедать у тебя будет!..

— И всего-то?..

Гонец несколько помешкал, а потом негромко добавил:

— К нему от царя гонец приехал с грамотой. Вот он как прочел грамоту-то, тотчас и велел мне седлать и гнать сюда.

— Добро. — Аникий достал из огромного буфета, стоявшего у стены, пузатый лафитничек с заморским вином, налил взятый там же серебряный кубок. — Вот, выпей с дороги, притомился, поди. А кубок себе оставь — от меня на память.

И тут же хлопнул в ладоши.

В дверях возник дворовый.

— Проводи гонца отдохнуть. После кликни сюда хозяйку. — И уже вдогон уходящему слуге: — Да скажи Григорию, чтобы был готов. Сейчас поедем.

Почти тотчас в комнату вошла, придерживая оборки опашника, Софья, супруга Аникия. Он подошел, ласково огладил ее плечо.

— Воевода, Софьюшка, к нам на обед жалует. Скажи дочери, чтобы за поваром проследила, ну да она знает как. А стол накроешь в большой ослюдяной горнице, где клетка проволочная попугайска. Да поставь поболе ковшей серебряных. И часы немецкого дела туда же принеси. И сама приодень, что покраше.

— Хорошо, Аникий Федорович.

Софья, вторая Аникиева жена, хозяйкой здесь стала, когда Строганову было уже под пятьдесят годков. Так и не привыкла звать его по-другому — только полностью по имени-отчеству.

— Ну а я с Григорьем поеду, пора уж.

У крыльца столпилась кучка всадников. Григорий — средний сын Аникия Федоровича — был уже в седле. Возле него пятеро казаков. Один конюх держал в поводу лошадь для хозяина, другой стоял у ее стремени и, когда Строганов подошел, привычно помог ему взгромоздиться в седло. Казаки оправили луки, сабли, колчаны. У двоих были приторочены небольшие заморские пищали.

— Далеко ли ехать, Гриша?

— Нет, версты полторы всего.

— Ну что ж, тронем, благословясь.

Аникий Федорович хорошо помнил, как на него — еще совсем несмышленыша, осьмнадцать лет едва сравнялось, суровый отец, не слушая ничьих предостережений, не колеблясь, возложил всю тяжесть ведения строгановского хозяйства в Соли-Вычегодской, очень скоро ставшего огромным, многосложным. Аникий помнил, как он поначалу совсем по-щенячьи барахтался в заливавшем его мире хлопот, как отец его жестко жучил за ошибки и в то же время постоянно поучал — не чинясь, ко всякому мастеру приглядываться, уметь уловить его умение. И перенимать лучшее. «Будешь чваниться — и сам дураком помрешь, и хозяйство в распыл уйдет», — сколько раз говаривал отец.

В той же науке сызмала держал Аника и своих сыновей. Вот Григорий — ладный соледобытчик будет. Умеет и место приискать, и трубу заложить. Но лишний раз его проверить — и делу польза, и самому сыну подмога.

Григорий тем временем принялся увлеченно рассказывать, как вышел он на знатное место.

— Надысь ездил я глухарей стрелять. Выехал на большую поляну. Вдруг лошадь моя морду вниз потянула да землю — хвать! Ну, я и оглянулся. Место низкое, болотное, почти вовсе безлесное. Я дале гляжу — а копыт-то, копыт вокруг наслежено и землица как пожевана. Я соскочил, хвать клок — и впрямь солона землица-то оказалась. Огляделся — вижу ключик небольшой. Вода-то сбегает, а по бережкам — соль белеется. Ну я и порешил: может, стоит заложить здесь трубу. Мастера с инструментом да ярыжками я еще намедни туда послал. Коли благословишь, завтра молебен отслужим и буровить там начнем. А дорогу туда пробить…