Григорий, вздрогнув, оборвал рассказ. Спокойный шум деревьев и звонкий пересвист птиц вдруг перерезал пронзительный клекотный свист. Мгновенно строгановская кавалькада оказалась окруженной десятком злобно орущих, дико визжащих людей, вооруженных кто длинным ножом, кто кистенем, кто рогатиной. Охнул казак, промедливший достать саблю — перешибленная дубиной правая рука его бессильно вытянулась вдоль тела. Зато другие не растерялись. Почти враз блеснувшие клинки стали разить во что ни попадя — руку, лицо, затянутое в шкуру тело. Григорий рванул из седельного мешка маленький заморский фузей, где у него всегда уже была вбита пуля и порох закреплен на полке. Вмиг выбил огонь — и грохнул выстрелом.

Заверещав, нападавшие так же мгновенно, как появились, отхлынули в окружавшие всадников кустарники. Под ногами разгоряченных схваткой лошадей остались два неподвижных тела, да третий, по виду татарин, зажав рассеченное плечо, стоял невдалеке, пытаясь унять обильную струю крови, хлещущую из рассеченной вены.

Еще не отошедший от запала стычки казак, шумно матерясь, занес над ним саблю.

— Уймись! — резко выкрикнул Аникий.

Казак повертел саблей, как бы раздумывая, затем нехотя вбросил ее в ножны.

— Обиходьте их, — снова скомандовал Строганов.

Казака с перешибленной рукой окружили товарищи. Оказалось — кость не перебита. Татарину же туго перемотали руку, потом, когда кровь перестала течь, примотали уже обе руки накрепко к тулову и, накинув аркан, привязали к лошади одного из казаков.

Вся схватка заняла считаные минуты.

Подобные стычки были в общем-то обыденным случаем для Строганова. На обширнейшие земли, пожалованные ему царем, никак не приходил покой. На русские городки, на села, построенные строгановскими поселенцами, то и дело наскакивали или не смирившиеся с русским приходом ватаги татарских и пермяцких князьков, или бродячие шайки, которых развелось по русским украйнам в пору бесконечных Ивановых войн великое множество. Страдали от них и большие караваны, снаряжаемые Строгановым и в Казань, и в Устюг, и в Москву, а уж нападения на небольшие группы путников были чуть ли не каждодневными.

Потому-то и на сей раз отряд почти и не обсуждал деталей стычки. Вскоре уже, молча, правда с большей долей сторожкости, продолжил свой путь.

Место, приисканное Григорием, оказалось действительно недалеко.

У костра, в который для большего дымления был набросан хвойный лапник, сидели мастер, ярыжки. Несколько поодаль держалась ватага плотников, которых, убежденный в успехе начинания, прислал сюда Григорий.

Аникий Федорович сразу приметил и бульканье ключика, и серебристые полоски соли на берегах тянущегося от него ручья. Он, опираясь на казака, сошел с лошади и, пригнувшись, выгреб из-под мха кусок красноватой глины. Поглядел на нее, лизнул. Солона. Прошел к костру и, положив в него с краю этот кусочек, присел тут же, замерев в напряженном слушании. Подсыхая, глина слабо затрещала. Осторожно, веткой, Аникий выкатил комок обсохшей, растрескавшейся глины. Подождал, давая ему остыть, и осторожно лизнул снова. Сейчас же глина, как терпкая смоляная щепочка, присосалась к языку.

Аникий выпрямился, передал комок сыну, тот тоже лизнул его и, сплюнув, удовлетворенно сказал:

— Крепко липнет, однако.

— Да, по всему видать, место благонадежное. — Аникий еще раз осмотрелся. — Ну, так и порешим: отслужить завтра молебен — и начинай с Богом…

Еще с утра надумал Аникий Федорович заглянуть на пристань, где строились лодьи для караванов с солью и другими товарами. По несколько в месяц посылал их Строганов на ярмарки и в Москву. Надобность заглянуть туда определялась еще и тем, что кроме обычных шитиков и дощаников хозяин весной повелел заложить два корабля, годных для плавания по морю. Строили корабли шведские мастера, нанятые специально для этой цели. Планы Аникий с этими кораблями связывал большие. Еще когда он хозяйствовал в Соли-Вычегодской, один помор, много плававший и по Печоре, и по Студеному морю, рассказал ему, что если плыть от устья Печоры на полночь, то приплывешь к большой земле, стоящей в Студеном море-окияне. И чего только там нет: и птица непуганая, и живность всякая — медведи, волки, песцы. А уж моржей, китов, нерпы — и вовсе несчетно. Аникий знал цены южных базаров на моржовые бивни и шкуры северных зверей. Давно затевал он поехать туда и, как бы для того, чтобы не забылась эта задумка, повелел в своей горенке настлать ковры из шкур белых медведей. И, никому никогда не проговариваясь, таил еще одно, что сказал ему тогда спьяну бывалый помор: мол, в земле той серебра в ведомых ему местах немало накопать можно…

К берегу Яйвы, где ставились строгановские суда, доехали скоро. На верфи, как и на всех строгановских заведениях, шла обычная, не крикливая, но очень спорая работа. Строганов, несмотря на отдаленность и малонаселенность своих владений, сбирал сюда мастеров со всей России и даже из-за ее рубежей. Кого выкупал из долговых ям, кого отбирал из пленных, но мастеров во все дела принимал отменных, ими дорожил и щедро их одаривал. И они дорожили работой на такого тороватого хозяина. Известно немало, как бы сейчас сказали, трудовых династий приказчиков, кузнецов, солеваров, поколение за поколением трудившихся в строгановских заведениях…

Строганов, остановив лошадь на взгорке, взглядом охватил всю панораму пристани. У трех только что отстроенных дощаников ладили мостки для совершения обряда окрещения судов. Священник из Романовской церкви уже стоял тут же и обстоятельно наставлял служек, кому и как держать икону, хоругвь, крест, как ходить с ними.

Дощаники строились подолгу — по году и более. Две сотни человек все это время безотрывно трудились над этим. Лес заготовляли строевой, доски с него топорами творили (работа эта была огромная — топором из дерева хорошо если две добрых доски выходило, а то и вовсе одна, так что на постройку лодьи топорами вытесывали доски из четырех почти тысяч строевых деревьев), остов ладили, досками его обшивали.

Потому на освящение лодей все пришли принаряженные, многие с женами, ребятишками.

Три мастера, главные именинники, казалось, и не готовились к торжеству. Они тесной кучкой стояли несколько поодаль и внимательно смотрели, как шведские корабелы копошились на высоких мостках, крепя сложной вязью перемычек крутобокие стропила.

Аникий подъехал; один из мастеров подошел к нему, помог сойти с лошади.

— Здорово, мастера! С праздником вас, с освящением трудов ваших! — Хозяин широко, с чувством перекрестился. — Ну, пойдем посмотрим, как работа удалась.

Дощаники слабо покачивались на волне, поскрипывали, свежеоструганые доски тут и там поблескивали янтарными смоляными каплями. Строгая шестиугольная форма лодей нигде не нарушалась неряшливым выступом, деревянные связи были тщательно сравнены заподлицо, а кое-где и выстраивали ладный фигурный узор.

— А и впрямь хороши. Молодцы, постарались, не забуду.

Тем временем все приготовления к молебну были закончены. Аникий Федорович подошел к священнику, склонился к его руке:

— Благослови, батюшка…

Тот степенно подставил руку, другою перекрестил склоненную Аникину голову. Строганов выпрямился, кашлянув, сказал попу:

— Начинайте, с Богом.

И, встав во главе процессии вместе с сыном и священником, совершил обход судов, окропление их…

По окончании молебна Строганов быстрым шагом направился к большой толпе людей в латаной, истрепанной одежде. То были судовые ярыжки, которых подобрали себе в команды три старых строгановских кормщика, стоявших тут же.

— Здорово, ребята! — приветствовал их Аникий. — Смотри, какие ладные дощаники вам сготовили.

— На спуске-то они все ладные, а вот ужо на мель напорются, там и поглядим — с хмурой улыбкой сказал широкоскулый кормщик.

— Ладно, не каркай, не порти праздник… Договор-то сладили?

Тут же, как из-под земли, из-за Аникиева плеча протиснулся вперед приказчик, ведавший заключением наемных документов.