Склонный к позерству террорист скрестил руки: «Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, исполню за него». Но подался не к казакам, а в Гатчину, где ожидался бежавший из столицы Керенский.

На всякий случай премьер решил лично пришпорить по железной дороге прибытие карательных частей для «принятия энергичных мер», ибо контроль над гарнизоном Питера он уже утерял окончательно. Защищать правительство вызвались лишь юнкера и женский батальон. При наличии 200-тысячного гарнизона — это полный паралич власти.

В любом случае Керенский наступал уже на изрядно проржавевшие грабли — в феврале по этому же маршруту пытался протолкнуть «карательные» эшелоны Николай II, в августе — генерал Корнилов. Как известно, грабли имеют свойство бить только в одну точку.

Тем временем почти бескровно в полдень 25 октября отряд ВРК появился в Мариинском дворце, где шло заседание Временного совета Российской республики (Предпарламента), и попросил очистить помещение. На что один из чиновников записал в дневнике: «Предпарламент был очень вежливо разогнан. Вообще большевики пока ведут себя очень вежливо». Чуть позже также «вежливо» был взять Зимний дворец, где с женским батальоном уже не церемонились. На II Всероссийском съезде Советов большевики поставили всех уже перед свершившимся фактом — власть наша! Меньшевик Юлий Мартов (член разогнанного Предпарламента) робко предложил им поделиться властью — чтобы в новом правительстве была представлена «вся демократия». Троцкий поднял его на смех — с кем там делиться властью: «вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!».

Мрачный итог подвел философ Василий Розанов: «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три… Ничего в сущности не произошло. Но все — рассыпалось».

Переворот, как и следовало ожидать, не признал донской атаман Каледин, в тот же день выступивший с обращением, в котором объявил его преступным, и заявил, что впредь до восстановления законной власти в России Войсковое правительство принимает на себя всю полноту власти в Донской области. При этом в Новочеркасск приглашались все бывшие министры и члены Предпарламента для организации отпора узурпаторам. На Дону было объявлено военное положение, в 45 населенных пунктах разместили войска, начался разгон Советов, были арестованы делегаты-большевики, вернувшиеся со II Съезда Советов.

Приглашались и бывшие корниловцы, хотя сам атаман до определенного момента самоубийцей не был и понимал шаткость своего положения на бурлящем Дону. Если Круг и казачья верхушка были в основном за него, то фронтовики и бедное казачество, распропагандированные левыми, косо смотрели на «генералов» и «кадетов». Номинально располагая внушительными вооруженными и организованными силами (60 кавалерийских полков и конных батарей общей численностью свыше 100 тысяч сабель), Каледину на деле сложно было на кого-то стопроцентно рассчитывать. Городские гарнизоны были почти сплошь за большевиков, фронтовики — в лучшем случае пацифистски настроены и воевать за «кадетов» не собирались. Так что те 45 населенных пунктов, в которые были введены вроде как верные Каледину подразделения, еще непонятно, кому были верны.

Приходилось балансировать между уставшим от трехлетней войны казачеством, агрессивно настроенными на Дону многочисленными иногородними и городским пролетариатом и зажиточными жителями низовых станиц, крайне отрицательно относящимися как к революции вообще, так и к надеждам донских иногородних на получение казачьих земельных наделов. Иногородних и крестьян на Дону было 48 % от всего населения, и им мало было раздела 3 млн десятин помещичьей земли. Хотели переделить и казачью землю. Вместе с 10–11 % рабочих они уже составляли большинство.

В этом плане атаман крайне нуждался в надежных войсках, которыми могли бы стать корниловцы и бегущие на Дон антибольшевистски настроенные офицеры. Однако он вынужден был считаться с тем, что в самом Кругу единомыслия не было. Часть членов правительства была самостийно настроена, надеясь под революционный шумок вернуть себе древние еще допетровские привилегии, и планировала договориться с узурпаторами-большевиками о предоставлении Дону автономии. А как раз в этом плане корниловцы им очень мешали — Ленин и Ко не стали бы вообще говорить с Кругом, приютивших у себя их откровенных врагов.

Каледину приходилось быть крайне деликатным и не брать на себя лишних обязательств, приглашая на Дон явных союзников. В переписке с быховскими сидельцами и генералом Алексеевым атаман своих симпатий не скрывал, но и от всяких конкретных обязательств воздерживался. Он не возбранял появление в Области Войска Донского всех недовольных центральной властью, но честно предупреждал, чтобы особых иллюзий не питали. С Дона, конечно, выдачи нет, но и ждать от Дона ощутимой помощи тоже было бы слишком самонадеянным. Сам атаман вроде бы обеими руками за, поддерживает и цели, и методы борьбы за успокоение России, вплоть до самых жестких, только вот, пардон, это уже не 1905 год, казачки шашки и нагайки безголово использовать не хотят. Только за весьма осязаемую плату. «Диктатура пролетариата», «земля и воля», «свобода, равенство и братство» им безразличны — своего хватает на Дону, хоть заешься. Однако мир с германцем и вожделенная Воля, так, как понимается она в древней казачьей традиции, — это уже то, о чем можно торговаться. Мода на создание самостийных государств нравилась всем, тем более что в Области Войска Донского своих ресурсов хватило бы для безбедного существования любого государства — зерно, уголь, металлургия, скот, лошади, рыба, порты, транзитное географическое положение. При умном хозяйствовании было достаточно соблазнительно отделить от развалившейся империи такой роскошный ломоть территории и править им в «свой карман». В Новочеркасске быстро подхватили «парад суверенитетов» (о своей независимости объявили Финляндия и Украина, об автономии — Эстония, Крым, Бессарабия, казачьи области, Закавказье, Сибирь) и со своей стороны намеревались прирезать к Области украинскую часть Екатерининской железной дороги и Царицын с Камышином. От большевиков же хотели просто отгородиться кордонами, надеясь, что «красное колесо» не протолкнется сквозь частоколы казачьих пик.

Но время наступило такое, что казаки не только воевать уже не хотели, но и готовы были получить Волю из рук хоть союзников, хоть германцев, хоть самого дьявола. События, происходившие в Петрограде, их нимало не волновали, свой курень ближе.

Как писал известный политик Николай Львов: «атаман не имел единоличной власти, а был лишь председателем правительственной коллегии из 14 старшин, избранных каждый Кругом в отдельности. В то время как требовалось сосредоточение всех сил, не было правительственного центра; отсюда разброд и вырывание власти из слабых рук. Правительство, вместо того чтобы представлять из себя силу, само искало опоры и шло на соглашения то с иногородними, то с крестьянами, то с революционной демократией, то, наконец, и с большевиками… на Дону поднялась травля на атамана Каледина и его помощника Богаевского. Их… обвиняли, что «они держут руку помещиков и заключили соглашение с кадетской партией против народа».

Каледин понимал, что его атаманский пернач в настоящее время не только никому не защита, но уже никому и не указ.

Вероятнее всего, он был единственным реалистом среди всех отцов-основателей «Белого Дела».

Однако генерал был человеком чести и счел себя обязанным поддержать старых однополчан и союзников. Двери его атаманского дворца были открыты для корниловцев. Даже для таких, как прапорщик Завойко.

Каледин, избранный в ноябре членом Учредительного собрания (по Донскому избирательному округу), обратился в Ставку с просьбой отпустить арестованных генералов на поруки Донского правительства, определив им размещение в станице Каменской. Интересный выбор, учитывая, что именно Каменская являлась центром всех пробольшевистски настроенных казаков-фронтовиков. Впрочем, не исключено, что это был лишь маневр, чтобы таким образом замазать глаза Могилеву — похоже, что между Калединым и Корниловым существовала договоренность о том, что генералы в пути просто «потеряются», дабы не ставить в неловкое положение само Донское правительство.