— Я преклоняю колена только пред всемогущим Богом, который послал меня исполнить Свою волю, и повторяю тебе, о царь, отпусти народ Иеговы, или новые язвы будут поражать Египет, доколе твое упорство не сломится и ты не покоришься воле Предвечного. Я только орудие в руках Его и ничего не делаю без повеления Бога из богов.

— Ты не сделаешь больше ничего, колдун из колдунов, потому что терпение мое истощилось, — с пылающим взором воскликнул Мернефта и топнул ногой. — Взять их! — прогремел он, указывая воинам на двух евреев.

Один из офицеров тотчас выступил вперед с двумя солдатами, которые держали веревки, чтобы связать виновных.

Увидев это, Мезу побледнел и сделал шаг назад. Глаза его впились в людей, готовых схватить его, и, подняв руки, он сделал странный жест, как бы бросая в лицо солдатам что-то. Мгновенно оба воина остановились, бледные, неподвижные, с застывшим взглядом, с протянутыми руками, подобно двум статуям... Спокойный, словно ничего не случилось, Мезу обратился к царю:

— Ты отказываешь? Хорошо. Ты пожалеешь об этом, — и вышел медленным, ровным шагом в сопровождении Аарона.

Несколько минут безмолвие и оцепенение царствовало в зале. Все глаза были устремлены на двух воинов с веревками в руках. Они продолжали стоять без дыхания, без малейшего признака жизни, подобные гранитным статуям.

Мернефта тяжело опустился на трон и вытер свое чело, на котором выступили капли пота. Царевич Сети опомнился первый и подбежал к окаменевшим солдатам. За ним последовали другие и обступили кругом бедных молодых людей. Но тщетно пытались пробудить в них жизнь, трясли за плечи, громко кричали в уши, — воины оставались неподвижны, бесчувственны, и никакими усилиями нельзя было опустить или согнуть их протянутые руки, которые сделались тверды, подобно камню. Царь молча следил взором за этими бесплодными попытками и наконец хриплым голосом приказал позвать мудрецов, чтоб они попробовали освободить несчастных от пагубных чар волшебника, изгнавшего их душу из тела.

Врачи и мудрецы поспешно собрались и, после долгого секретного совещания между собою, приказали принести два больших сосуда с нильской водой. Совершив над нею различные заклинания, они облили ею бесчувственных солдат и затем стали обмахивать их пальмовыми листьями, громко повторяя:

— Повелеваю тебе, такой-то, приди в себя.

Все присутствующие молча смотрели на эту сцену. Вдруг оба воина, которых мы готовы уже были принять за мертвых, затрепетали, взор их оживился, И с глубоким вздохом они опустились на землю.

Через несколько минут они объявили, что совершенно пришли в себя, но чувствуют чрезвычайную слабость и не помнят, что с ними было. Фараон приказал выдать им вознаграждение и удалился во внутренние покои, мрачный и утомленный. Пир, назначенный во дворце на следующий день, был отменен, и все разошлись озабоченные и смущенные.

Я возвратился домой, томимый чувством страха и опасений за будущее, предвидя, что над нами собирается новая беда, отвратить которую мы не в силах. Матушка и сестра выбирали ткани для приданого. Но мой рассказ омрачил их веселое настроение и отбил охоту заниматься приготовлениями к свадьбе.

Потянулись скучные, тяжелые дни. Убийство во дворце старого еврея и происшествие с двумя воинами, хотевшими связать Мезу, нагнали уныние и страх на всех жителей города. Увеселения и прогулки прекратились. Все, кого не заставляла необходимость хлопотать по делам службы или торговли, запирались в своих жилищах, подавленные смутным предчувствием недоброго. Мезу опять сделался невидим, но если б даже он стал прогуливаться по самым людным улицам Таниса, я думаю, никто не решился бы его тронуть, боясь быть превращенным в камень страшным взором могучего волшебника.

Однажды после обеда, не имея никакого особенного дела и томясь обычной душевной тревогой, я вздумал съездить к молодому мудрецу Пинехасу, моему школьному товарищу. По выходе из училища и отъезде из Мемфиса я потерял его из виду, но, переехав в Танис, не раз встречался с ним у Мены. Пинехас обладал разнообразными сведениями, а потому мог быть мне полезен в эти трудные времена. Эта мысль победила предубеждение против его матери. Мать Пинехаса Кермоза происходила из хорошей египетской фамилии, но после скоропостижной смерти мужа все ее родственники отдалились от нее, и в обществе поговаривали, что она занималась колдовством и жила в любовной связи с одним богатым евреем.

Что касается самого Пинехаса, то это был серьезный, прилежный юноша, отлично учившийся в школе и, как говорили, посвященный в таинства жрецов. Мена передавал мне, что он любил Смарагду и настойчиво домогался ее руки, но молодая девушка питала к нему антипатию. Все это вспомнилось мне на пути к жилищу Кермозы и ее сына.

Подъехав к скромному деревянному дому, я сошел с колесницы и спросил у негра, подметавшего крыльцо, можно ли видеть Кермозу и ее сына. Он отвечал утвердительно и провел меня в большую, но очень просто убранную комнату, где хозяйка дома сидела за столом, на котором стояли печенья, фрукты и объемистая кружка вина. На полу, у ног госпожи, две девочки чистили овощи. При моем приходе Кермоза встала и вежливо меня встретила.

Это была высокая, плотная женщина, с правильным, но не симпатичным лицом и большими черными глазами. Она пригласила меня сесть, но, узнав, что я желаю поговорить с Пинехасом, приказала девочке проводить меня к нему. Молодой хозяин жил в отдельном павильоне. Подойдя к дверям, маленькая служанка подняла занавес из толстой финикийской ткани и ввела меня в прохладную, хорошо убранную залу, в глубине которой у стола, заваленного свитками папируса, спиною ко входу сидел Пинехас и писал.

— Господин, к тебе пожаловал гость, — доложила девочка.

Он обернулся, по-видимому несколько удивленный, но, узнав меня, встал и подал мне руку с довольно любезным приветствием.

Пинехас был высокий, стройный молодой человек с желтовато-бледным лицом, орлиным носом и очень густыми черными волосами. Такие же густые, резко обрисованные брови оттеняли его большие темные глаза, задумчивые и глубокие, как море.

В то время как он подвигал мне кресло, я с недоумением рассматривал старого товарища, который сильно изменился с тех пор, как мы не виделись. Он очень похудел, глаза его впали, а на губах появилась складка горечи и ожесточения. Разговор наш сначала шел о маловажных предметах, потом я свел его на страшные события последнего времени.

— Я желал бы знать, как ты сам выпутался из этих бед, Пинехас, и посоветоваться с тобою. Как человек мудрый, ты, может быть, знаешь предохранительные средства и, надеюсь, не откажешь в совете и помощи своему старому школьному товарищу.

— Признаюсь тебе, Нехо, я очень мало пострадал от тех происшествий, о которых ты говоришь. Заметил только, что мать моя окуривала комнаты.

— Счастлив же ты, — заметил я. — А мы чуть не были съедены крысами, после того как их нашествие прогнало нас со свадебного пира прекрасной Смарагды.

При упоминании этого имени Пинехас страшно побледнел и судорожно сжал кулаки. Наступило неловкое молчание. Наконец молодой человек преодолел себя и сказал притворно-равнодушным тоном:

— Я знаю, что свадебный пир прекрасной сестры Мены был расстроен и что эти явления, которые всем вам кажутся сверхъестественными, сильно потрясли публику. А между тем, — продолжал он в задумчивости, — все это только действие искусно использованных сил природы. Знания показывают, что в мире происходит постоянный обмен веществ. Одни существа их выделяют, другие поглощают, и быстрота этого обмена производит и поддерживает кругооборот, основную пружину всего мироздания.

Я смотрел на него, вытаращив глаза. Заметив это, он слегка улыбнулся и продолжал:

— Боюсь, Нехо, что ты не совсем меня понял. Я только хотел сказать, что в природе существуют силы, которыми некоторые люди умеют управлять по своему желанию, конечно до известной степени. Для этого они пользуются законом противодействия или упругости. Но пример поможет лучше уяснить тебе мою мысль... Смотри.