Однако, несмотря на ужасное положение принцессы Саксонской, мы на время покинем ее и вернемся в Гамбург, где Фридрих вместе с графом готовится к дальнему пути, дабы соединиться со своей супругой, кою столько людей желает с ним разлучить.

Завершив приготовления и взяв с собой оружие, правитель Саксонии вместе с графом Мерсбургом и оруженосцем Питреманом отправился в путь.

— Друг мой, — обратился он по дороге к графу, — признаюсь тебе, что картины, виденные нами в доме некроманта, крайне меня беспокоят. «Она там» — гласила надпись на башне… Кто посмел присвоить себе право запирать в темницу мою жену? Что она могла сделать, чтобы с ней так жестоко поступили?

— Однако колдун, которому вы столь доверяете, показал вам принцессу и за пределами башни!

— Увы, вы правы, а следовательно, мы по-прежнему не знаем, где ее искать, и нам остается лишь бродить по свету, призывая Аделаиду.

— Государь, — произнес граф, — быть может, вам лучше вернуться в свои владения? Там вы во всеуслышание объявите о ее невиновности и велите всем, кто что-либо о ней узнает, немедленно сообщать вам.

— Такое объявление может навредить ее репутации, ибо тогда все узнают о ее проступке. Не стоит напрасно возбуждать людей: тайные поиски наделают меньше шума.

— Что ж, тогда продолжим их, — вздохнул Мерсбург.

И оба достойных рыцаря решили продолжить поиски на землях Швабии и Франконии.

Приблизившись к Франкфурту-на-Майне, они увидели крепость, принадлежавшую императору. Фридрих пребывал в ссоре с этим государем, однако решил, что раз он переодет простым рыцарем, значит, он может проникнуть в крепость, и там его никто не узнает. Ведь если верить некроманту, ему следует искать жену в крепостях и замках. Поэтому, подойдя к стражникам и назвавшись Рыцарем — Защитником Порядка и Прекрасных Дам, он попросил пристанища. Солдаты доложили коменданту, и тот, поспешив к ним навстречу, проводил их в большой зал. Вскоре, следуя обычаю, пришли оруженосцы и помогли прибывшим рыцарям снять доспехи. Близился час трапезы, и комендант пригласил гостей откушать. Во время обеда беседа зашла о трудах и тяготах благородного ремесла двух отважных рыцарей, почтивших своим посещением замок. Вечером оруженосцы проводили гостей в отведенные им комнаты.

— Мне кажется, — сказал Мерсбург принцу, — здесь мы вряд ли что-нибудь узнаем об Аделаиде.

— Боюсь, ты прав, — ответил Фридрих. — Тем не менее предлагаю несколько дней попользоваться гостеприимством достойного коменданта: быть может, мы сумеем направить беседу в нужное русло и узнаем то, что нас интересует.

На следующий день, как и накануне, рыцарей окружили заботами и вниманием; после обеда же беседа плавно перешла на вопросы политики, кои и принц, и Мерсбург, и комендант обсуждали особенно живо.

— Слабость Генриха может стать роковой для германских правителей, — изрек Фридрих. — Принимая императорскую корону, он не имел ничего, что помогло бы ему удержать ее; похоже, он согласился на нее лишь затем, чтобы объединить против себя всех князей империи.

— Возможно, — не стал возражать комендант. — Впрочем, храбрость его всегда превосходила его состояние.

— Ему следовало бы улучшить нравы свои, — произнес Мерсбург, — и не окружать себя хороводом любовниц, кои лишь ослабляют его тело и дух.

— Разумеется, — начал комендант, — монарх обязан подавать пример своим подданным, однако вряд ли найдется властитель, который бы не исповедовал мораль своего времени; а вам нынешние нравы, полагаю, прекрасно известны… Содействуя возвышению епископа Пармского, император разжег ревность Папы Александра II, который в конце концов изгнал своего конкурента. Полагаю, вы согласитесь, что твердое соблюдение нравственных принципов не совсем согласуется с подобного рода действиями.

— Государю следует вмешиваться в дела церкви только в том случае, если глава церкви посягает на авторитет этого государя, — ответил Фридрих. — Генрих покусился на авторитет церкви и тем самым разжег войну почти во всех землях Германии. Саксония, например, только что расставшаяся с язычеством и принявшая учение святых отцов, на подрыв авторитета церкви могла ответить только смутой.

— Краеугольным камнем любого способа правления должны являться принципы религии и морали, — промолвил офицер, — хотя это весьма некстати, ибо политика крайне редко пребывает в согласии и с первой, и со второй.

— А вы знаете, отчего так происходит? — спросил Фридрих.

— Я пытаюсь это понять.

— Дело в том, — начал принц, — что политические принципы всегда противоречат морали и религии. К несчастью, отсюда следует, что правитель, обязанный проводить политику во благо своих подданных, бывает вынужден нарушать законы чести, соблюдение коих также, бесспорно, способствует счастью народов. Правление Генриха дает яркий пример сего противоречия. Расставшись с женой, дочерью маркиза Феррарского, не сумевшей родить ему ребенка, он возит с собой любовниц, нанося, таким образом, вопиющее оскорбление нравственности. Однако одна из любовниц наверняка подарит ему наследника, дабы тот обеспечил его дому власть в империи и, как следствие, счастье подвластных ему народов. Итак, с одной стороны, вы видите, что мораль, без сомнения, противоречит политике. С другой стороны, посадив на святой престол собственного Папу взамен избранного церковью, он выступил против церковных законов, чтобы, следуя законам политики, посредством подвластного ему понтифика обеспечить мир у себя в землях. И мы видим, как религия вступает в противоречие с политикой. Поэтому следует признать, что политика не согласуется ни с религией, ни с нравственностью; если же мы станем искать еще примеры, то найдем их множество, и в разных веках! Но, несмотря на извечное противостояние между политикой, моралью и религией, побуждающее государей совершать преступления во имя спокойствия своих народов, долг каждого правителя не забывать про заслоны, что следует ставить на пути сего противостояния.

— А знаете ли вы, какой государь надобен Германии? — задумчиво произнес комендант. — Государь отважный и мудрый, наделенный гением доблести и обладающий богатством, достаточным для поддержания своего положения. Став повелителем разрозненных земель, он ради процветания всего края уничтожит власть мелких князей, постоянные разногласия которых омрачают и раздирают наш край. Оправившись от поражения, князья эти — уже под его эгидой — станут одновременно и грозой, и надеждой своих народов. О государь желанный и могучий, увенчав себя славой, скорее верни в лоно Истории народы, разлагающиеся от анархии! Лишь твоей помощи не хватает им, чтобы одержать победу! Так поспеши же на сияющем челе своем явить знаки властелина мира, дабы овеянное славой воина и политика имя твое, запечатленное в сердцах малых и больших народов, начертали золотыми буквами в храме бессмертия, воздвигнутого на веки веков! Когда же на разрушенные троны воссядут те, кто, проявив мудрость, заключат с тобой союз на благо всего мира, бледная звезда, озаряющая Германию, засияет ослепительным блеском для тех, кто пребудет под властью тройной короны героя, коего святой из святых пошлет, быть может, с берегов Иордана, как сына своего, дабы возродить мир!

— Вы правы, — промолвил Фридрих. — Хотя мне не следует соглашаться с вами, но слова ваши мудры, и я не стану им противоречить.

— Счастье, о котором я мечтаю, возможно, когда-нибудь и придет в Германию, — произнес комендант, — однако пока я нахожу, что Генрих выказал слишком много слабости в отношениях с Саксонией.

— Вы так полагаете? — изумился Фридрих.

— Еще бы! — воскликнул комендант. — Разве его отступление от саксонских границ единственно на основании письма, направленного ему Фридрихом, не является признаком слабости? Согласен, для самого Фридриха письмо сие возымело досадные последствия, тем не менее Генриху следовало бы вторгнуться во владения его, а не отступать единственно под воздействием письма. Впрочем, желая отомстить, император издал указ, однако он, скорее всего, никогда не будут исполнен.