Рэнд прошептал проклятие. Записка была, как и леди, немного драматичной, но вежливой и заботливой. Это было также секретное эссе, полное страха.

— Сэр?

Рэнд пересказал своему оруженосцу содержание послания, в то время как его брови сдвинулись.

— Больше ничего не было? — спросил он, — не дано никаких указаний?

— Виллан, который принес его, ждет, когда вам будет удобно. Он хрипит, а не разговаривает, но он показал, что должен вас проводить.

— Сейчас? И кому он может служить?

— Он не носит ливреи, только крестьянскую одежду, когда его спросили имя его хозяина, он не смог дать вразумительный ответ. — Дэвид покачал головой. — Это настораживает.

Рэнд был полностью согласен. Он хотел найти мадемуазель Жюльет. Да, но мысль о том, чтобы спешно уехать в ночь с проводником, которого он в жизни не видел, его не прельщала.

— Это может быть уловкой, чтобы заставить вас нарушить обещание не покидать дворец, чтобы у короля была причина послать вас в Тауэр.

— Может быть, — ответил он, постукивая пергаментом по большому пальцу, — но что, если нет?

Это был вопрос, на который его оруженосец не стал пытаться отвечать:

— Кажется, этот человек проехал много лиг. Вам нужно скоро выезжать, если вы хотите вернуться до рассвета.

До того, как его хватятся, имел в виду Дэвид. На размышления было мало времени. Он не мог игнорировать вероятность, что мадемуазель Жюльет может нуждаться в его помощи.

— Кажется, ты не мог найти меня в более подходящем месте, — сказал он с сухим одобрением, потянувшись, чтобы провести пальцами по гриве Тени.

— Тогда мы едем.

— Я еду. Ты остаешься. — Он заколебался. — Ты ничего не говорил леди Изабель?

— Нет, ничего.

Дэвид говорил обиженно, как будто его преданность ставилась под сомнение. Или это было отклонение от его обязанностей как оруженосца, что стало причиной проявления высокомерия.

— Я хочу, чтобы ты остался рядом с моей леди, — сказал Рэнд, положив руку на плечо парня. — Я не могу защищать двух леди одновременно.

Дэвид вздохнул, затем расправил плечи:

— Как вам будет угодно, сэр.

— Отлично, — сказал он, вселяя в свой голос уверенность. Но на самом деле он был совсем не уверен.

Где же Рэнд?

Изабель не видела его с тех пор, как они поговорили раньше днем. С тех пор время тянулось с тягостной медлительностью. Она уколола свой палец столько раз, пока вышивала, что боялась, что на гобелене, над которым корпели дамы королевы, навсегда останутся пятна ее крови. Мелодии, которые играли на лютне и клавикорде для их удовольствия, пока они работали, казались фальшивыми и вялыми. Она поужинала с Кейт как компаньоном по тарелке и кубку, но рассчитывала разделить трапезу со своим мужем. То, что он не появился к концу вечера, вызывало беспокойство. Изабель решила, что его не было, потому что она отказалась разделить с ним ложе, когда ему хотелось.

Когда длинные, туманные сумерки медленно перешли в темноту и он все еще не появился, она начала серьезно волноваться. Где он может быть? По приказу короля ему нельзя покидать дворец и его окрестности. Его не было в большом зале, ни на тренировочной площадке во внутреннем дворе, ни в тавернах, приютившихся внутри его просторных стен, куда она посылала Дэвида посмотреть. Он не был у Генриха, потому что все знали, что король большую часть дня заседает со своим советом. Что еще оставалось?

Рэнд должно быть ушел к другой женщине. Она не сомневалась, что любое их количество с радостью успокоят его уязвленную гордость вместе с определенными мужскими частями тела, но как он мог перейти из ее постели в их постель так легко? Как он мог раздеться и ласкать какую-то другую женщину теми же руками, губами и языком, которые использовал, чтобы останавливать ее сердце и делать ее кости таким же мягкими, как расплавленный воск?

Ей все равно, конечно, говорила она себе, шагая взад-вперед по комнате. Все же это было оскорбительно, что он не проводил различия. Она думала, что была чем-то большим, чем телом, которое он использовал для своего удовольствия. В конце концов, она была его женой.

Почему он не вернулся? Сколько времени нужно, чтобы — как это сказать? — переспать с какой-нибудь покладистой женщиной? Но нет, она не будет думать об этом. Это может занять всю ночь, как она узнала к своему изумлению. Это был не вопрос выносливости, а преданности этому делу, сознательно вызываемых реакций и бесконечных ласк, связанных с ненасытным желанием. Рэнд был таким…

Она не будет думать об этом, не будет.

Дэвид, будучи тенью Рэнда, точно должен знать о любом адюльтере. Такое невозможно было скрыть от него, даже если хозяин и хотел этого. Добавить к этому дополнительное внимание парня к ней последние несколько часов, как будто чтобы компенсировать отсутствие ее мужа, и все стало мучительно ясно.

Дворец погрузился в тишину на ночь, хотя все еще были слышны звуки попойки из городских таверн и песнопения из аббатства, когда она послала за Дэвидом. Гвинн открыла ему дверь комнаты, затем принялась чистить бархатный лиф и менять его шнуровку. Изабель стояла у открытого окна, вглядываясь в грозовую ночь, пока не стала уверена, что ее лицо приобрело спокойное выражение. Тогда она повернулась лицом к оруженосцу Рэнда:

— Где он?

— Миледи?

— Не притворяйся дурачком. Я прекрасно знаю, что ты искал его сегодня после полудня. Ты нашел его?

— Да, миледи.

— Где?

Он рассказал ей, но не добавил никаких подробностей, ничего, что могло позволить ей догадаться, что сейчас делал ее муж или что он собирался делать. Он сомкнул челюсти, когда закончил говорить, его голубой взгляд был направлен куда-то выше ее головы.

— Он покинул дворец?

Неловкость отразилась на лице парня, как будто он понимал, что любой ответ, который он даст, принесет ему еще большие неприятности.

— Я не могу сказать, миледи.

— Не можешь или не хочешь? Неважно. Почему ты не поехал с ним?

— Он сказал, что я должен остаться и приглядывать за вами.

— Он сейчас… — Она сжала зубы, пытаясь придумать, как вырвать правду из хватки преданности. — Он пошел увидеться с другой женщиной?

— Миледи…

Она пронзила его суровым взглядом:

— Да?

Он поджал губы в твердую линию, ничего не сказав. Это было так же убийственно, как любое признание.

Она не ожидала на самом деле такого от Рэнда, Она почувствовала это сейчас, когда боль прокралась, окружив ее сердце. Она думала, что он преданный и искренний, по-рыцарски верный,

добрый — само воплощение всех рыцарских добродетелей. Понять, что она ошибалась, было ударом.

Она была наивной. Она больше не повторит эту ошибку.

Ее голос заскрежетал в горле, когда она наконец спросила:

— Ты знаешь, когда он вернется?

— Нет, миледи.

— Можешь идти, — сказала она, поднимая подбородок, отворачиваясь прежде, чем оруженосец Рэнда мог увидеть слезы, которые жгли ей глаза, угрожая пролиться с ресниц.

— Ему нужно было поехать, я клянусь в этом, — тихо сказал Дэвид, — но он вернется, миледи. Он вернется.

Да, конечно, вернется. Он вернется, и она будет ждать. Он проскользнет в кровать и потянется к ней, притворяясь, что все, как раньше. Но будет разочарован.

Он будет сильно разочарован.

Багрово-серые облака покрывали вечернее небо, и воздух был сырым. Сгущающаяся темнота не была так заметна, пока Рэнд и его проводник проезжали по Вестминстеру, где были зажжены свечи и лампы. Света от таверн и домов, которые были расположены так близко, что через узкие улочки соседи могли шепотом обмениваться секретами, было достаточно. Однако к тому времени, когда они достигли открытых полей, где беспорядочно разбросанные тропинки вели с дороги к редким деревням, стало по-настоящему темно.

Ночной ветер доносил запахи созревшего зерна и сырой земли. Мелкий дождик моросил по их лицам, хотя не переходил в ливень. Время от времени гавкали собаки и мычала корова, когда они объезжали возвышающиеся формы сельских домов с покатыми крышами. Они проехали через лесистую местность, принадлежащую какому-то дворянину, где шелестящая, вздыхающая листва смыкалась над ними, как туннель. Ухнула сова, пролаяла лиса, а затем снова наступила тишина, прерываемая только стуком копыт их лошадей. Этот звук отражался от наступающих деревьев приглушенным эхом, как отдаленный звук конного отряда. Прошел час, возможно, больше. Затем впереди протянулась дорога, пустынная, хорошо протоптанная между живыми изгородями, поглощающая тени и стук копыт в мягкой грязи.