Факел за ним излучал неяркий, неровный свет через открытый дверной проем, отбрасывая тень в пещерную черноту того, что оказалось большим залом цитадели. Только войдя внутрь, он снова остановился, прислушиваясь и изучая гулкую пустоту.

Ни звука.

Он прокрался через открытое пространство, из которого коридор вел в буфетную, кладовую и кухню. Здесь тоже все было тихо. Ни воинов, бросающих кости при свете сальной свечи, ни слуги, храпящего на столе, оставленном накрытым к позднему ужину, ни охотничьих собак, вычесывающих блох в тростнике. Все, что он увидел, была суетливая мышь, которая неслась прочь, остановившись только раз, чтобы поискать крошки на треснувшей доске для хлеба. Ничего не существовало здесь, кроме пустоты и запахов разлагающихся остатков пищи, гниющего тростника, прогорклого жира и мышиного помета.

Или было все же что-то еще, какой-то металлический, слишком человеческий запах? У Рэнда сжался желудок, когда его мозг с запозданием определил запах свежей крови. Желчь поднялась у него в горле и он сглотнул ее, выругавшись шепотом.

Отойдя обратно к входу, он снял факел с держателя. Крепко зажав его в кулаке, он с неохотой пошел по своим следам.

Жюльет д’Амбуаз неуклюже лежала у подножия лестницы, которая вела в личные комнаты хозяина цитадели прямо за возвышением в большом зале. Ее глаза были остекленевшими, голова повернута под странным углом, но она не упала из-за несчастного случая, она умерла не из-за сломанной шеи или травмы головы. Ее горло было перерезано, перерезано так жестоко, что голова наполовину отделилась от тела.

Ее волосы казались живыми, сверкая медными бликами в неровно горячем свете факела, который он держал над ней, а ее кожа отражала его розоватое сияние. Рэнд, вспоминая ее смех в начале лета, ее мужество, когда она рожала, ее радость и гордость быть матерью, почувствовал, как его горло стиснуло. Он закашлялся, почти задыхаясь от ярости и мучительного неожиданного горя. Она была такая молодая, такая веселая в ее затруднительном, неопределенном положении и прожила так мало, так мало.

Свет факела блестел также на кончиках ее распущенных волос, которые переходили в лужу крови. И хотя ее кожа все еще сохраняла слабый след тепла, это не имело значения. Он пришел поздно.

Слишком поздно.

Если только это не было бесплодной затеей с самого начала. Была ли ее просьба о помощи настоящей, тайно переправленной из места заточения каким-то образом? Или она была написана по приказу того, кто убил ее? На эти вопросы, возможно, никогда не будет ответа.

Рэнд ничего не мог сделать для этой леди. Но он мог помочь ребенку, которого она родила.

Поднявшись, переступив через тело, он начал искать комнату за возвышением. Он ничего не нашел, но не отчаялся. С непреклонным упорством и тщательностью он обошел оставшиеся комнаты цитадели, сначала на нижнем этаже, затем выше. Он не пропустил ни одной комнаты, сундука, склада оружия, вделанного в каменные стены, — ни уголка, ни щели. Он нашел разные маленькие предметы одежды младенца, грубую деревянную колыбель, которую используют вилланы в своих домах, но которая не годится для нежного грудного младенца, названного Маделин.

Когда он проходил по верхнему коридору, в дальнем конце которого находилась бойница, он мельком увидел вспышку света. Добравшись до бойницы за несколько длинных шагов, он опустил факел, встал с одной стороны и осторожно выглянул.

Отряд людей подъезжал к цитадели, их головы качались в унисон с факелами, которые они держали. Пламя отбрасывало огненное, адское зарево на пыль, которая оседала на их пятках. Они были в доспехах, так как металлические кирасы сияли медью и золотом, отражая свет, и их копья и пики ощетинились, как мех какого-нибудь большого зверя.

Древняя цитадель была действительно ловушкой и хорошей приманкой.

Рэнд отпрянул от бойницы, рванул по коридору и вниз по мелким каменным ступеням. Впрыгнув в большой зал, он зашагал к выходу.

Он был почти там, когда услышал хныкающий плач, как писк наполовину притопленного котенка. Циновка заскрипела и разорвалась под его ногами, когда он резко остановился. Подняв факел высоко, он оглянулся вокруг.

Что-то бледное под столом на козлах бросилось в глаза. Мгновенно он был на коленях рядом с ним, вытаскивая его из-под досок, которые держались на шатких опорах. Это была маленькая, твердая доска, шире вверху, чем внизу и обмотанная ярдами белой ткани. К ней был привязан слабый и несчастный младенец.

Нельзя было терять ни минуты. Вытащив нож из ножен, он разрезал льняные пеленки, вытащил из них ребенка. Жюльет, должно быть, несла ребенка, когда ее настигли сзади. Доска, обмотанная тканью, защитила маленькую Маделин от серьезных повреждений, но, возможно, она была потрясена резким падением и поэтому молчала. Или убийца не заметил ее, или оставил умирать, если никто не отзовется на мольбу ее матери.

Освободив младенца от неудобных пеленок, он засунул его в свой дублет, поморщился, почувствовав запах, который исходил от него. Поддерживая головку своим плечом, он застегнул дублет, но не до конца, чтобы попадал воздух. Возможно, тепло его тела и биение его сердца дали какое-то утешение, так как младенец прекратил плакать.

Встав на ноги со своей ношей, Рэнд затоптал пламя факела, затем в несколько прыжков достиг входа. Он простучал каблуками по каменным ступеням, чуть не упав на живот в спешке. Тень стоял там, где он его оставил. Он схватил поводья и потащил большого коня к задним воротам, которые заметил раньше механически — результат слишком многих битв против превосходящих численностью войск.

Он не сразу сел на коня, когда покинул цитадель, а повел коня вниз по набережной, на которой возвышалась внешняя стена. Используя огромную каменную глыбу как прикрытие, он пробирался через широко разросшийся кустарник и папоротник, уклоняясь от веток, цепляясь за колючки шиповника, пока не добрался до леса. Затем он сел на коня, но сдержал порыв броситься вскачь. Держась глубокой тени границы леса насколько это было возможно, он вел Тень медленным шагом. Только когда он был уверен, что отряд мужчин въехал во двор замка и был уже внутри его, он пришпорил серого и пустил галопом. Наклонившись к мощной шее коня, держа младенца одной твердой рукой, он поскакал в Лондон, в Вестминстер.

Дождь, который собирался всю ночь, начался, когда он был на полпути. Рэнд был рад ему, так как из-за серой завесы будет гораздо сложнее найти след. Он также проклинал его, так как он пресекал все его попытки услышать погоню, превратил дорогу в реку грязи, что замедляло ход, и промочил его насквозь, кроме того места, где он согнулся над ребенком. Тем не менее маленькая Маделин была более-менее в сухости и тепле, и это все, что имело значение.

Что же с ней делать? Он вряд ли мог появиться во дворце с младенцем на руках. Ее плач и потребность в кормилице привлекут внимание и вызовут неизбежные вопросы среди слуг. Генрих узнает об этом до рассвета.

Изабель узнает об этом даже раньше. Что подумает она, если он появится с ребенком другой женщины? Будет ли она рада доказательству того, что он не убивал малютку? Придет ли в ярость, когда он попросит помочь спрятать ребенка? Возьмет ли она младенца в нежные руки или поднимет шум?

Конечно, он мог передать Генриху. А если король узнает, что Маделин — дочь Леона? Что станет с ней тогда? Или Генрих уже знал это, и смерть мадемуазель Жюльет была расплатой за ее измену? Если Маделин была уже оставлена умирать, что мешало этому случиться снова?

Нет, требовалось какое-то временное убежище для этой малышки, и скоро. Должно быть, прошло несколько часов с тех пор, как ее кормили. Она не протянет дольше без этого.

Было только одно решение, которое он видел, как ни старался найти другое, пока мили грохотали под копытами боевого коня. Рэнд презирал его, чувствовал, что подводит Жюльет, рассматривая его, и все же это было лучше, чем отдать ее врагу.

Дэвид ждал у конюшни рядом с таверной, как и договаривались. Когда Рэнд обратился к нему за советом, парень сразу же назвал женский монастырь святой Терезы. Все, что мог сделать Рэнд, — выразить согласие. Трус, которым он себя в этот момент считал, отдал теплое тельце младенца в молодые руки оруженосца, затем ушел, чтобы не видеть, как его забирают монахини.