На матово-черную плоскую поверхность медленно выползала жестоко изгрызенная кратерами Луна.

Гравитацию включили не сразу — сперва несколько часов кувыркались. Александр этого не любил. Сто лет назад, когда выход в космос был доступен только состоятельным людям, поболтаться в невесомости, наверное, хотелось каждому первому. Теперь это развлекало разве что малых детей. Погребняк давно вышел из того возраста, когда нехитрые открытия и новые впечатления вызывают восторг и доводят до экстаза. Он с удовольствием встал бы на ноги, но на орбите притяжение врубать было не принято. Дескать, там оно только мешает. Другое дело — полет.

В технические нюансы Александр не вдавался, но знал, что для человеческой физиологии в полете включать гравитационную систему, нагнетающую силу тяжести было просто необходимо. И это радовало.

Вообще для физиологии необходимо было много чего включать. Человеческий организм оказался на удивление непригоден для жизни где-либо, кроме поверхности Земли. И если высоту он еще как-то худо-бедно переносил, то на глубине, например, начинал сбоить, ловить галлюцинации или просто отключаться. А в безвоздушном пространстве и вовсе происходили вещи несуразные, рядом с которыми глубоководные галлюцинации казались сущей ерундой.

Проблемы всевозможных перегрузок всплыли с первыми межпланетными перелетами. Нагрузки и перегрузки способны были покалечить даже подготовленных космолетчиков, а освоение космоса требовало перемещения на другие планеты не только астронавтов, но и простых смертных, специалистов в своих областях, не имеющих ни опыта ни подготовки.

Тема физических, психических и психологических перегрузок мгновенно обрела популярность. Развлекательная индустрия с присущим фанатизмом развела вокруг нее истерию. Появилась куча фильмов, игрушек, перфомансов, герои которых оказывались на борту крошечного космолета, летящего сквозь черную холодную недружелюбную вселенную. Эти герои, как правило, либо сталкивались с неведомыми науке ужасами, которые должны были уничтожить если не все человечество, то команду астронавтов, либо сходили с ума, кидались друг на друга и на стены, накладывали на себя руки, или устраивали резню.

На волне популярности повсплывали какие-то допотопные книги. Беллетристические романчики, в которых авторами вовсе ничего не знавшими о космосе, все проблемы решались просто: команда в полете спала в специальных капсулах, спасающих от скуки, безделья, шизофрении и перегрузок.

Находились даже приверженцы такого подхода, пытающиеся реализовать фантазию в жизни. Не вышло. Во-первых, никто не рискнул перекладывать сложные задачи полностью на компьютер. Каким бы совершенным он ни был. Выходило, что как минимум три человека на борту: командир, врач и бортинженер — должны иметь возможность мгновенно включиться в работу. Естественно никто не требовал от них круглосуточной вахты, но спящий человек просыпается и приводит организм в рабочее состояние за секунды, а спящему в какой-нибудь криогенной капсуле понадобится время. Серьезное время, за которое бестолковый компьютер похоронит и космолет и команду. Во-вторых, сделать комфортным для перелетов все пространство корабля казалось более логичным и интересным для пассажиров. А на Земле уже более ста лет во главу угла ставился интерес конечного пользователя.

И официальная наука пошла другим путем. Цели было всего две. Человек должен лететь максимально комфортно и максимально быстро. Над комфортом поработали на славу. Со скоростью перелетов до недавнего времени дело обстояло много хуже. Ходили на досвете. Пока не появился Хольдерман со своим преобразователем.

Изобретение хитрого еврея перевернуло само понимание преодоления расстояний. Вот только работал преобразователь невесть как. А довести свою разработку до ума гений не успел. Склеил ласты. С гениями это случается.

Наследие Хольдермана подхватили все, кто хоть что-то смыслил в теме. Но новых гениев не нашлось, и с преобразователем возились еще годы, прежде чем что-то получилось.

Собственно еще не получилось. Как раз сейчас Александр находился на первом в мире космолете с доведенным до ума преобразователем, который должен был не просто зашвырнуть их в глубокий космос, куда бог пошлет, а забросить в определенную точку с заданными координатами. А потом еще вернуть обратно, чего прежде не случалось ни разу.

Предполагалось, что теперь все сложится, и Погребняк на это очень рассчитывал. Вот только преобразователь о возложенных на него надеждах не знал и вел себя как обычно — дурил.

Думать об этом не хотелось. Александр поднялся с кресла, потянулся с хрустом и поглядел на подопечных. В рубке ему сейчас делать было абсолютно нечего. Погребняк кашлянул, привлекая внимание.

Баркер и Кадзусе повернули головы. Капитан зыркнул исподлобья. Мацуме не услышал, а может, услышал, но пропустил мимо ушей. Младший носитель японской культурной традиции был полностью поглощен скачущими по экрану графиками, диаграммами и пульсирующими столбиками меняющихся показателей.

— Ну, коллеги, раз инопланетной угрозы по-прежнему не наблюдается, значит, я могу идти спать. Конечно, если я никому не нужен.

— Мне будешь нужен, — сообщил Кадзусе. — Но немного позже. Я зайду к тебе.

— Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит, — ухмыльнулся Баркер.

— Кстати, Кларк, — повернулся к Баркеру Кадзусе, — у тебя учащенный пульс. Есть хорошее средство. Успокаивает. При этом не сказывается на работе мозга и не дает сонливости. Таблетка под язык, рассасываешь и через пять минут спокоен как удав. Правда есть побочный эффект — язык немеет.

— Я и без таблеток спокойнее удава.

— Тогда просто прикуси язык, — желчно подытожил японец и добавил уже Погребняку: — так я загляну к тебе позже, Алекс.

Александр кивнул и направился к двери.

— И я, — догнал голос Игоря.

Погребняк обернулся, с интересом посмотрел на капитана. Тот мотнул головой, разрешая выйти.

В каюте думалось спокойнее. Четыре стены, мягкий свет, все статично и предсказуемо. Никаких отвлекающих моментов, цепляющих глаз деталей. Не мелькали картинкой экраны, не было иллюминаторов, в которые так или иначе тянет заглянуть, даже если заранее известно, что ничего не увидишь. Не подтрунивали друг над другом спец по безопасности с доктором. Не приходилось следить за каждым своим движением, думая о том, как выглядишь со стороны. И ловить на себе неприятный взгляд Богданова тоже не приходилось.

Капитан был предельно вежлив, обращался, как и прежде, исключительно на «вы», но смотрел волком, и взгляд этот касался не окружающей действительности вообще, а его, Погребняка, персонально. Александр заметил это сразу и достаточно наблюдал за Богдановым, чтобы увериться в своей правоте.

Игорь мог восторженно пялиться на «Зарю-120» или с улыбкой наблюдать, как подкалывают друг друга Баркер с Кадзусе, но стоило ему только посмотреть на Погребняка, как взгляд становился злым, лицо каменело, а губы вытягивались в тонкую нитку.

Обижен капитан. В руках себя держит, конечно, но обида внутри кипит и выхода просит. Интересно, сорвется или нет?

По большому счету, Александру было наплевать, какие отношения у него сложатся с капитаном. Инструкция в его случае рекомендовала наладить доверительные отношения с членами экипажа, но не требовала этого напрямую.

Подлизываться и заигрывать с капитаном не хотелось категорически. Вообще Богданов со своей, абсолютно лишенной прагматизма романтизацией всего от космической пустоты до отношений с бабами его злил. Человечество слезло с дерева, развилось и продвинулось в космос благодаря рациональному взгляду на вещи, здоровому цинизму и полному наплевательству на то, что приносится в жертву прогрессу. В этом Погребняк был уверен. И Богданову, по его мнению, в космосе делать было нечего. Таких надо держать под замком, давая пописывать стихи, пускать розовые сопли, счастливо страдать и рефлексировать. И если б не профессиональные качества капитана…