А вот тут меня толкнуло.
Я думал, что она просто не знает, что со мной. Биопротезы - они же в точности как руки, да и не видно их толком под пижамными рукавами. Мало ли, какое у человека ранение, почему он руками не двигает? Я и сказал: "Слушай, ты что, не видишь, что у меня нет рук? Это протезы." Грубо сказал. Резко так. Думал, она разговор потихоньку вежливо свернёт, уйдёт, ну и всё. Зачем ей парень без рук? Я так подумал, и сами протезы, на которые я столько возлагал надежд, показались мне отвратительными... никчёмными совершенно.
...А она посмотрела мне в глаза, подняла свои руки и начала пальцы загибать. И говорить, кто у них в семье где и когда погиб. Много людей. Почти как у меня. Пальцев на руках ей не хватило... Перечислила всех и дальше сказала: "Я не воевала. И уже не успею, наверное. А ты воевал. Ты ИХ сюда не пустил. Неужели ты думаешь, что я такая дрянь и..." - и не договорила. Просто обняла, носом в нос уперлась и шепчет: "Когда ты выздоровеешь, я поеду с тобой. Никто не будет против, все будут рады. А когда нам будет по шестнадцать - мы поженимся. Я тебе клянусь морскими волнами, лунным светом и бортами нашего баркаса."
Я обалдел. Не знал, что сказать, даже не поцеловал её. А потом подумал - а почему нет? Я согласен. У нас будет много детей, и мы их будем называть в честь её родни - и моей. В честь тех, кто погиб...
...В общем, так мы и решили. Отца у неё убили, приходила вместе с ней несколько раз мать. Мы ни о чём таком не говорили, но я по глазам увидел - мать знает. И по тому, как она со мной обходилась, понимал ещё - мать рада.
Вот в это утро мы с ней нагулялись. И нацеловались. Она всё хихикала, что я пока очень удобный парень - целуюсь, а руками никуда не лезу - и это не было ничуть обидно, а правда смешно. Ещё я начал хвастаться про войну и про свои медали, и мы опять целовались, но нас спалила уборщица из соседнего корпуса - энергичная такая бабулька - и разогнала шваброй. Ей-то не докажешь, что ты герой, а, между прочим, без рук и бегать неудобно тоже.
Ну ничего. Науманн сказал - недолго осталось подождать.
В общем, в нашу палату я вернулся в самом что ни на есть хорошем настроении. Тодди спал. А Франтик...
Франтик сидел на краю постели сторка, пождав одну ногу. И что-то весело болтал на смеси русского, английского и родного чешского. А сторк слушал. Внимательно.
Услышав меня, Франтик явно смутился. Опасливо поспешил сказать:
- Тодди спит... а я чтобы не скучно было... ничего же?
- Ничего, - ответил я. И посмотрел в глаза сторка.
Я раньше много раз видел глаза врагов. Враги были разные, разных рас, и, если у них вообще были привычные глаза, то я читал в них ярость, страх, ненависть - что угодно, но только не это. только вчера я понял, что они могут быть и другими. Так вот. Сейчас - глаза сторка были извиняющимися.
- Нье ру'атт, - шевельнулись его губы. И я понял, что он просит не ругать Франтика.
- Болтайте, болтайте, - я сел на кровать. С трудом удержал себя от желания пошевелить руками - Науманн настрого запретил это делать, даже пытаться делать. А Франтик, кстати, до самого вечера на меня посматривал опасливо. И к сторку больше не подходил. Но, когда был отбой и погасили свет - я уже начал дремать и вдруг услышал рядом:
- Можно я к тебе?
Это был Франтик. Я чуть подвинулся и спросил тихонько (Тодди и сторк спали):
- Давай... приснилось что-нибудь?
- Не... - он забрался ко мне, устроился удобней и вдруг сообщил: - Его Хевирт зовут.
- Ко... а, ясно, - кивнул я. - Ну и хорошо.
- Я знаю, что он враг, - Франтик засопел мне в плечо. - Ну... я просто забыл. Тодди спит, ты ушёл... а я... я ему просто сказку ту пересказывал... А он слушал... Знаешь, он немного по-русски понимает! И говорит... немного. Только смешно.
Ну ещё бы, подумал я. У них многие понимают русский. Даже учат. Перепугали мы их здорово, как ни крути. И, насколько мне известно, наших раненых они не содержат в своих госпиталях... Но сказать это Франтику я не мог - и не хотел. Да и не было у меня на сторка по имени Хевирт никакого зла, вот вы как хотите. Вместо этого...
- Франтишек, - тихо сказал я. - Когда мы выздоровеем и кончится война... поехали ко мне? Жить. Ты, я и Мари. Я вечером тёте Тане визитировал, она обрадовалась, говорит, что по мне очень скучает... и тебе будет рада. Очень-очень.
И тут Франтик... заплакал. Тихо, радостно. Тёрся носом о моё плечо, чтобы стереть слёзы, хлюпал и даже тихонько подвывал. Я обмер. А он, кажется, ничего и не замечал, только ревел и шептал:
- Спасибо, ты знаешь, такое спасибо... я бы обязательно... я бы с тобой... только меня тётя Ирма зовёт, из столовой которая - у неё никого не осталось, и она чешка, говорит, мы в наши места полетим, она хочет с Земли улететь... Она уже и согласие написала и передала... и я подписал... Ты знаешь, на свете столько-столько хороших людей... и ты к нам прилетай, ты обязательно к нам... ой! Ты обиделся?! - он пружинкой распрямился над моим плечом, в голосе был ужас. - Ты чего... молчишь?!
- Франтик... - с трудом сказал я. - Фратик, ты плачешь. У тебя слёзы текут.
Он замер. Тихо сказал "ой" и взялся за лицо. Я рыкнул на него, но он не убирал рук и снова плакал, только на секунду и унялся...
Почти тут же, как по волшебству, появился Науманн и увёл ревущего Франтика с собой. Я ждал-ждал их обратно - но так и не дождался. Уснул. А когда проснулся - было утро, и Франтик сидел на своей постели, скрестив ноги - и рассматривал, держа на коленях, небольшую, но красивую шахматную коробку. Рядом валялись небрежно и поспешно разбросанные клочки упаковки.
Он сразу почувствовал, что я уже не сплю - и быстро вскинул голову. Весело улыбнулся и нерешительно сказал:
- Доброе утро.
У него были зеленовато-серые глаза. Удивлённые, словно Франтик никак не мог перестать поражаться тому, что вокруг. И осторожные немножко - он ведь никогда раньше не видел ни меня, ни вообще кого-то из нас.
- Доброе, - искренне согласился я.
Науманн сказал правду.
Биопротезы не руки, конечно. Во-первых, ты всегда помнишь, что они - не руки. Во-вторых, есть ощущение... ну, как бы... что руки эти-не руки немного затекли. Чуть-чуть. И в третьих - если рукой ты просто что-то берёшь и всё, даже без мыслей - то с протезом надо подумать, что хочешь делать. И тогда рука это делает.
Но, понимаете ли, если ты несколько месяцев жил без рук вообще - тут уж не до привередства, подумал я, рассеянно крутя в пальцах только что "взятого" у Франтика чёрного конька. Победить мне, впрочем, всё равно не светило - Франтик, оказывается, играл, как взрослый мастер. Я не знаю, откуда Мишка про это узнал и где добыл старинный набор, в котором фигурки были сделаны в виде древних воинов. Но вот узнал. И Франтик теперь буквально замучил всех, кого мог, таскаясь со своей доской по госпиталю. По-моему, у него никто так и не выиграл ни разу.
Тодди, полусидя на своей кровати, сопел - делал гимнастику для ног. Ноги у него ни черта ещё не двигались, но пальцы начали шевелиться. Шахматами он не интересовался в принципе - я подозреваю, что этот принцип на него нашёл после первой игры, когда Франтик поставил ему трёхходовой мат... А Хевирта в очередной раз уволокли на процедуры. У него дела тоже шли на лад - освободили руки, и он уже разлил по постели и полу два стакана, пытаясь начать пить самостоятельно. Но стаканы для него были пока что явно тяжелы. А вот фигурки в шахматах он переставлял сам. Игра ему очень понравилась - я так понял, что на Сторкаде есть какая-то похожая. Название - "Высокий замок" - мы поняли, а вот объяснить правила Хевирт так и не смог - не хватало слов пока. Хотя вообще мы разговаривали часто. Только не про войну... Потому что на войне мы были враги, а я например от этого устал. Лучше слушать, как Хевирт рассказывает про своего накьятт по кличке - нет, по имени, на "кличку" Хевирт обижался - Белое Крыло и про то, как однажды сбросил большой пакет с мусором во двор вредному учителю истории. Ну, или вспоминать, как недавно я опробовал на Мари свои новые руки. Она была совершенно не против, только потом сказал: мол, это был чисто научный эксперимент и она пострадала ради знания. Я спросил, так ли уж сильно она пострадала, Мари подумала и сообщила, что не очень и, пожалуй, вынесет ещё несколько испытаний...