И, конечно, не землянка.

   Эта женщина была первым невоенным сторком, которого Серёжка увидел. В длинном странноватом платье - правда, рваном и погоревшем кое-где, но всё равно красивом, с грязным молодым лицом, рыжеволосая, растрёпанная, она бережно несла на руках и чуть покачивала, напевая, какой-то свёрток. Ребёнок, подумал Серёжка. У соседки, тёти Люси, был малыш. Серёжка видел в тот день, как соседка выбежала из огня, неся вот так же того малыша. Серёжка не помнил имени, хотя они справляли его первый и последний день рожденья всей улицей. А вот, то, как она...

   ...она бежала, несла ребёнка - и они оба горели - вот это он помнил. А потом они упали. Женщина и ребёнок.

   - Стой, - сказал Серёжка онемевшими губами. Оттолкнулся от ограды плечом. Встал на дороге. И сжал рукоять ножа на поясе. Без стрельбы. Два удара. Сначала этого... гадёнка на руках, потом - её. Чтобы больше никогда не рожала гадов и убийц. Не родит - и они не сожгут ничей дом. Никогда. Не вырастут, не станут сильными и жестокими, которых убивать намного трудней. Не...

   Женщина остановилась. Перестала петь. Посмотрела на заступившего ей дорогу земного мальчика-солдата спокойным долгим взглядом. Каким-то нехорошим, не угрожающим, а именно нехорошим - но Серёжка не успел понять, в чём она - эта "нехорошесть". Сторкадка что-то сказал тихо и вдруг улыбнулась. Непонятно приговаривая, протянула - по-прежнему с улыбкой, широкой, гордой - свёрток на руках Серёжке и бережно откинула тонкое покрывало, расшитое какими-то знаками.

   И Серёжка ощутил запах...

   ...и бесконечную вечность стоял, глядя в то, как медленно и деловито одновременно копошатся в проваленных маленьких глазницах черви. Он видел и ещё что-то такое же страшное - шрам на шее, грубый шрам там, где оторванную головку пришили к плоти руки матери - но запомнил только червей и голос. Голос женщины, который радостно что-то говорил - тихо, чтобы...

   ...чтобы что? Не разбудить?!

   А если... если это сделало орудие его, серёжкиного, полка?!

   Потом Серёжка увидел, как сторкадка с улыбкой наклонилась, нежно поцеловала то, что было губами когда-то, посмотрела на Серёжку - во взгляде было приглашение разделить гордость матери за своё дитя.

   Серёжка не закричал, потому что знал: если закричит - то сойдёт с ума. Он сглотнул полный шипов твёрдый комок и сказал:

   - Тётенька... пойдёмте со мной... чего вы тут ходите одна с... с... с маленьким? - он взял сторкадку за руку и повёл за собой. И она доверчиво пошла, что-то тихо напевая ребёнку на руках.

   В её мире не было места войне, ужасу, смерти... Наверное, и Серёжка виделся ей кем-то совсем не тем, кем он был...

   ...К его удивлению в лагере никто даже не попытался обидеть сторкадку. Не то что делом - словом или взглядом. А он-то уже собрался защищать её - почему-то это казалось самым важным. Её накормили, указали место в отгороженном по-быстрому углу одного из кунгов, где можно отдыхать. Пробовали взять труп, но она с удивлённым смехом отказывалась, глядя недоумённо - мол, зачем мне его вам отдавать, он же мой и он со мной?

   Смотреть на это было тяжело. Но настаивать и возражать - хотя тяжёлый запах быстро заполнил помещение - никто не пробовал. А полковник Жильцов сказал, что до завтра он решит, что делать с женщиной. Наверное, надо будет отвезти её в лагерь и лечить. Там есть специалисты, это точно...

   ...Серёжку разбудили собственные рыдания - такого с ним давно не было. Во сне он откапывал маму - и находил то, что от неё осталось. Он тряс её окровавленными, обожжёнными пальцами, целовал и просил: "Мамусенька, встань, бежим скорее, мамусенька, бежим, ты сгоришь, мамусенька!" - и просыпался, когда их накрывал огонь...

   ...Что это?! Рука?! Женская рука - наяву?! Что это?! Это...

   - ...ма-ма... - простонал Серёжка. - Мамочка, не уходи... мне страшно... - и услышал тихое:

   - Чишшшш... чишшш... - и тёплое дыхание поцелуя в лоб. - Чишшш... с эйта мам, тай'в мам, за'ни... сиипт, сиипт, за'ни... чишшш, сиипт, ал'та силле... чш, чшшш...

   Он хотел сесть и оттолкнуть руки - это была не мама, конечно - но почему-то не смог. Было темно и никто не видел, что происходит.

   И он закрыл мокрые глаза и, всхлипывая устало, но уже без страха, начал засыпать, слушая негромкое, защищающее ото всех - самых страшных! - бед пение. Слова были непонятными, но Серёжка их понимал всё равно, потому что все матери Вселенной желают своим детям перед сном одного и того же, одними и теми же словами...

   ...Он проснулся утром, ещё до общей побудки. Ночь была очень-очень хорошей, хотя ему ничего не снилось. Но первое, что он сделал - бросил взгляд на отгороженный угол.

   Там никого не было.

   Серёжку тряхнуло неожиданным беспокойством. Он вскочил, стал быстро одеваться (кто-то сонно цыкнул на него). И уже на выходе, на бегу обувая второй сапог, наткнулся на командира полка.

   - А где... то есть, товарищ полковник, где... - тяжело дыша, начал Сергей. Жильцов вздохнул:

   - Около кухни под навесом... Скоро отправим её.

   - Я... - Сергей козырнул, хотел проскочить мимо, но задержался. Жильцов ждал - внимательно глядя на барабанщика. И Сергей решился. - Товарищ полковник... я ещё вчера думал... а что если, это мы... убили... убили её... - он смешался, тяжело замолк.

   - Нет, - покачал головой Жильцов. - Сам подумай - когда мы могли, где? Это во время орбитальных бомбардировок... но понимаешь, Сергей, не важно это. Всё равно ребёнка убили мы. И ещё знаешь сколько? Не меньше двадцати тысяч сторков убили, когда били с орбиты. По городам били.

   - Но тогда какая разница?! - шёпотом закричал Серёжка, забыв, что перед ним целый полковник, человек, которого он, Серёжка, любил и уважал, как отца. - Какая разница?! Он был маленький, а она его любила! Она его до сих пор любит, он до сих пор для неё живой! И что теперь?! Сколько их там, под развалинами?! По всей планете?! Что теперь-то?!

   - Разница в том, что не мы начали такую войну, - тихо сказал Жильцов. - Не мы, Серёжка. Понимаешь, не мы её начали... А это ты запомни, то, что видел. И если будет хоть малейшая возможность - щади.

   Сергей замолк. Опустил глаза, тяжело дыша. Потом - вскинул их и тихо, решительно сказал:

   - Я буду. Мы их победим, но я всё равно никого... и никогда.

   Полковник притянул к себе за шею слабо упирающегося мальчишку и прижал к жёсткой обтянутой тканью кирасе. На миг. Потом - оттолкнул и сухо приказал:

   - Иди навести её. Думаю, это нужно...

   ...Женщина плакала. Плакала тихо, бессильно, чуть покачиваясь над свёртком, лежащим на её коленях. И Серёжка понял, что безумие её оставило.

   Это же сказали ему и вскинутые на него - подошедшего - глаза. Глаза, на которых в миг выкипели в раскалённой ненависти слёзы. Глаза, полные зелёной холодной ярости.

   - Ших'ан-ролл[15]! - раздалось шипение из узких красивых губ. Серёжка не успел даже дёрнуться - из левого рукава выскочил тонкий длинный нож...

   ...и не ударил, хотя мальчишка и не думал защищаться. Женщина остановила удар всего в ладони от шеи мальчика. Растерянно, беспомощно вгляделась в его лицо. Тонкое лезвие задрожало.

   - Не надо, тётя, - тихо сказал Сергей и встал на колени, протягивая руки. - Его не вернёшь, а у меня папка есть. И брат. И тётя... ну, родная тётя есть... она меня растила, когда маму... ваши убили. И ты ещё родишь детей... А его давай отпустим. Не держи его. Ему же тяжело так.

   Губы сторкадки задрожали вслед за стилетом. Потом разжалась рука, и оружие упало наземь. Сергей взял женщину за запястья, она хотела рвануться, напряглась... но потом обмякла и покачала головой. Высвободила правую руку, коснулась лба, глаз, губ земного мальчишки. Вздохнула и поникла головой.