– Сделай, Саша, чтобы дотянул! – по-мальчишески, умоляюще прошептал Николаич. – Сделай!

– Надеюсь…

Николаич отвернулся.

– Что вы можете, доктора!

– Пока немного, друг мой, но наше «немного» – это тоже кое-что.

– Кое-что… – Николаич махнул рукой. – Эх ты, наука!.. Иди, Саша, я с ним побуду.

– Николаич, Веня…

– Знаю, допросил Дугина.

– Скажи Вене два слова…

– Уже сказал. Сегодня такой день, когда все грехи списываются. Ладно, Саша, иди.

– Помогите-ка мне встать, – послышался голос Андрея Иваныча. – Навалили тут центнер одеял… Пошли к ребятам, там веселее.

В кают-компании шло чаепитие. Валя щедро выставил на стол всю свою «заначку»: копченую колбасу, несколько банок крабов, шоколад и вишневое варенье.

– Когда я в первый раз шел в Антарктиду, – прихлебывая чай, басил Нетудыхата, – соседи пытали Оксану: «Куда это твой собрался?» «Куда-то, – говорит, – вниз, на самый юг». А они: «Смотри, на юге завсегда баб много!»

– Хочешь, подарю из моей галереи? – Веня окинул любовным взглядом красоток в бикини, насмехавшихся над нами со стен. – Похвастаешься!

– Разве это девки? – Нетудыхата пренебрежительно отмахнулся. – Ноги как ходули. Вот у нас в селе девки так девки, от одного бока до другого ходить надо.

– Иван Тарасович, – Пухов поморщился, – разве можно оценивать женщину на вес?

– Тише, – воззвал Костя, – послушаем настоящего знатока!

– Какой я знаток, – заулыбался Пухов, – уступаю эту честь Вене. Лично я превосходно обхожусь без их общества. Вот доктор подтвердит, что отсутствие раздражителя, каковым является женщина, вносят особый колорит в жизнь полярников.

– Не подтвержу, – честно глядя на Пухова, возразил я.

– Как так? Ведь это ваша точка зрения, вы ее сами развивали!

– В начале зимовки.

– Ну, знаете ли, – возмутился Пухов, – на мой взгляд, принципы должны оставаться неизменными в течение всей зимовки.

– Только не в отношении женщин.

– Оставьте, доктор, я всерьез.

– Вы когда-нибудь видели меня несерьезным, Евгений Палыч?

– Простите, Саша, тысячу раз. Вот и сейчас вы серьезное обсуждение вопроса о женщинах превращаете в балаган.

– Разве я шучу? – Я мысленно представил себе Нину, услышал топот ее каблучков по асфальту причала и продолжал с веселым вдохновением: – Женщина! Ведь это же прекрасно, Пухов! Разве вы не чувствуете себя другим человеком, когда в вашу жизнь входит женщина? Разве в эту священную минуту вы не осознаете себя сильнее, умнее, красивее? Разве у вас не появляется ощущения, что вам под силу великие дела и гениальные открытия? А какие замечательные порывы рождаются в вашей душе рядом с женщиной, какие слова приходят на ум, какие мелодии! Скажите мне, что это не так, и я возьму свои слова обратно, Пухов!

– Демагог вы, доктор, – проворчал Пухов и добавил под общий смех: – Никогда больше не буду вступать с вами в серьезный разговор.

– Вот вам и «особый колорит», – передразнил Веня. – Может, для вас, Палыч, это колорит, а для нас сплошная мука. Андрей Иваныч, а долго будет это безобразие продолжаться?

– Какое безобразие? – Андрей Иваныч явно повеселел, ожил, и я порадовался, что мы привели его сюда.

– Ну, мужской континент и этот самый колорит.

– Долго, Веня. Давай сначала обживем Антарктиду, а потом уже пригласим сюда наших жен. Придет время, и мы построим здесь дома, школы, больницы…

– Пингвинам аппендиксы вырезать, что ли?

– Смотри шире, Веня, смотри шире! Человечество не столь богато, чтобы швыряться четырнадцатью миллионами квадратных километров суши. Когда-нибудь на месте наших крохотных станций вырастут города, и наши потомки вспомнят о тех, кто обживал этот материк, кто был первым. Вспомнят тебя, Веня, и помянут тихим, добрым словом.

– Меня – сомневаюсь, – Веня хохотнул, – а вот Костю наверняка. На тысячелетия память о себе оставил.

– Брось трепаться, – испуганно пробурчал Костя.

– Когда мы пришли на озеро Унтерзее, – продолжал Веня, – пообедали, гляжу: Костя куда-то исчез. Пошел искать. Слышу стук какой-то, иду на шум: стоит Костя, от усердия язык набок свесил и зубилом на скале высекает: «Здесь был Костя Томилин!»

Из радиорубки высунулся Скориков, пошарил по кают-компании глазами, кивнул Николаичу. Тот спокойно встал и не торопясь пошел в рубку.

Мы переглянулись. Никто ничего не сказал, но лица у людей вытянулись. Мы стали необыкновенно чуткими к нюансам. Ну, позвал Димдимыч начальника на связь: что здесь такого? Раз самолеты летят, связь должна быть непрерывная… Погода отличная, полоса – как танцплощадка, хоть пляши на ней! Ничего вроде бы произойти не может, а лица вытянулись, улыбки замерзли.

В коротком кивке Димдимыча, в спокойной, даже чересчур спокойной походке Николаича мы уловили тревогу.

Веня хотел было повторить свой фокус – подсунуть под дверь рукавицу, но Андрей Иваныч сказал:

– Не надо, Веня. Потерпи, скоро узнаешь.

– Кто еще чай пить будет? – излишне бодрым голосом спросил Горемыкин. Ему никто не ответил.

– Чего они там? – не выдержал Пухов.

– Наверное, играют в шахматы, – попытался пошутить Груздев.

Семёнов тщательно прикрыл дверь и взял микрофон. Слышимость была хорошая, и разговор шел по радиотелефону.

– Слушаю тебя, Петрович, прием.

– «Аннушки» в полете, Сергей, «Аннушки» в полете… Машина Крутилина барахлит, машина Крутилина барахлит… Настраивайтесь на УКВ, на их волну… Настраивайтесь на ультракороткие… В случае чего примите возможные меры… возможные меры…

– Понял тебя, Петрович, понял… Что с Крутилиным?

– Что-то с двигателем, Крутилин теряет высоту, теряет высоту… Трудно отпускает Антарктида, Сергей, трудно… До связи.

До чего ж она тонкая и ненадежная – ниточка, на которой раскачивается человеческая судьба! Как подумаешь, от каких случайностей она зависит, – даже весело и страшно становится. Ну, бывают обстоятельства, которые сильнее нас и против которых не попрешь – скажем, такие явления природы, как ураган, цунами, землетрясения и тому подобное: здесь от тебя требуется только надеть чистое белье (если успеешь) и верить в счастливую звезду. Но ведь случается, что от пустяка – от взгляда, одного лишь вскользь брошенного взгляда, судьба зависит! Покосился налево – одна судьба, направо посмотрел – совсем другая…

Летел я однажды на ЛИ-2 из Хатанги в Певек и приземлился на ночлег в Чокурдахе. Устроились мы в летной гостинице, пошли ужинать и услышали в столовой разговор: где-то в районе Хромской губы на берегу Западного залива попала в беду группа геологов, с которыми три недели назад прервалась связь; летал туда ПО-2, но сел на вынужденную, еле вытащили экипаж; много раз летали другие, но не нашли. А шесть человек геологов недели две сидят без продовольствия и топлива, если еще живы, конечно. Послушали мы, переглянулись и единодушно решили влезть в эту историю: во-первых, потому, что был у нас не какой-нибудь «кукурузник», а ЛИ-2, а во-вторых, район Хромской губы я знал, как свою биографию: два сезона проработал там с изыскателями и так им угодил, что одному озеру, в котором было рыбы больше, чем воды, присвоили мое имя. Геологическое начальство чуть не в слезы: «Братцы, родные, выручайте!» Запросили разрешение, изучили обстановку, полетели.

Э, думаю, провожают нас объятиями и поцелуями, а как встречать будут? Знал-то я Хромскую губу в марте–апреле, а нынче на дворе декабрь – очень, товарищи, большая разница. Полярная ночь, луна светит на все конфорки, а внизу темень, глухая и непробиваемая. Полетали часов пять, запас осветительных ракет истребили, все глаза проглядели – никого и ничего, а ведь если б услышали геологи самолет, костер бы развели, на то весь расчет был… А может, не из чего им тот костер жечь? Делали поисковые галсы до последней копейки, а когда бензина в баках осталось прилететь домой, взяли курс на Чокурдах. Летим в отвратительном настроении, рычим друг на друга, и вдруг мне померещился внизу светлячок. Круто развернулся, прошел обратно – тусклый, крохотный, но светлячок! Запустили последнюю ракету – они! Бегают по берегу, руками размахивают – показывают, куда мне садиться. Ракета погасла, пошел на посадку почти что вслепую, машину затрясло, стало швырять туда-сюда, ну, думаю, погубил самолет. Плохо дело, но зато рация имеется, неприкосновенный запас продовольствия, как-нибудь выкрутимся и людей спасем. Сделал два десятка «козлов», удержал машину, глянул на след – батюшки! Камни, выбоины, ропаки – на что садился?