Что за чертовщина! Оба беглеца стояли, словно статуи, по сторонам лестницы, сжимая в руках карабины.

Может быть, они переоделись… Прибежали вниз другой дорогой… Но какого черта они оказались наверху? Два болвана из караульной охраны во дворце губернатора!

Такого еще не бывало. Сержант бросился в караулку.

– Разводящий!

Меланхоличный русский капрал поднялся ему навстречу.

– Докладывайте!

– В порядке.

Слово «все» он, по своему обычаю, сэкономил.

– Где находились смененные с постов солдаты?

– Здесь.

И сейчас трое солдат вытянулись по стойке смирно при виде сержанта. На столе шашки, газеты, чай.

– Разводящий! Вы уверены, что никто из прошлой смены не покидал помещение?

– Уверен.

– Вы были здесь с ними?

– Так точно…

Сержант расстегнул верхнюю пуговицу кителя, чтобы не задохнуться от бешенства.

День выдался беспокойным. Не прошло и получаса, как вновь прозвучал голос начальника караула:

– …Zarm!

Это должно означать «aux armes» – «в ружье!». Вошел коренастый капитан.

– Все в порядке? Ну, тогда отдыхайте, ребята… Что это за ром? Напитки заграничного происхождения приносить запрещается…

– Это французский, mon commandant.

– Ну, ну… Проверим…

Он выпил для пробы с полстакана.

– Да, французский. Стало быть, английского рома у вас нет?

– Ни капли…

– Жаль. Ну, не беда… Где снаряжение караульных? А?

– Вот здесь их вещевые мешки и полевая форма. Капитан придирчиво осмотрел все вещевые мешки и вышел.

Никто не заметил, как он сунул что-то в вещи Альфонса. Все это происходило, пока мы стояли на посту.

В три часа ночи пришла наконец смена, и мы вернулись в караулку. Войдя, мы сразу же сбросили парадную форму и начали натягивать грубые полевые гимнастерки. – Погляди…

В своих вещах Альфонс нашел записку, к которой была приколота еще одна небольшая синяя бумажка.

«Немедленно приходите в „Рогатую Кошку“. Ч. Х.» Вторая бумажка была напечатана на машинке.

– Zarm!

Перед нами стоял сержант. Глаза его, словно две иглы, вонзились в нас, кончики усов были угрожающе задраны.

– Где вы были между сменами?

– В этой комнате.

– Так… Кто сказал часовому, чтобы он по временам выходил к внешней стене?… А? – он посмотрел на меня.

– Не знаю.

– Пойдете со мною.

Альфонс, вытянувшись в струнку, вмешался в разговор.

– Невозможно, господин сержант.

– Что-о-о?…

– Приказ.

Он показал сержанту синюю бумажку.

«Рядовые номер 9 и 45 выделяются для выполнения особого задания. Командир батальона.» Подпись… Печать…

Потриен глубоко-глубоко вздохнул. За этот день он пережил больше неожиданностей, чем за все годы своей службы.

– Можете быть свободны… вы и вы… Мы еще встретимся…

Бедняга Потриен не подозревал, что «капитан» разыскал на балу командующего гарнизоном и попросил, чтобы, поскольку других людей сейчас под рукой нет, в его распоряжение выделили двух сменившихся часовых. Ему необходимо побывать в порту и не хотелось бы отправляться туда в одиночку. Из-за ранения в голову…

…Наконец – то мы с Альфонсом оказались на улице.

– Теперь рассказывай, – сказал я.

– О чем?

– Кто эта женщина? Альфонс нахмурился.

– Она – дочь генерала Фредерика де ла Рубана.

Я присвистнул. Так вот как она оказалась во дворце! Имя Фредерика Рубана в армии было известно каждому. Он руководил всей огромной военной машиной Французской Африки.

– Я в Оране дольше тебя, да и о Ламетре знаю больше твоего. Капитан Ламетр помолвлен с дочерью генерал-лейтенанта Рубана, Люси де ла Рубан. Об этом я знал, когда встретился с тобой в коридоре. Я поспешил уйти, чтобы быть рядом с Чурбаном, если вдруг появится капитан, десяток шагов – и я наткнулся на ту красавицу, которую мы освободили на яхте. Тогда-то я понятия не имел, кто она такая. Можешь, однако, представить себе, что почувствовал я себя не совсем ловко. «Значит… вы лгали мне тогда, – сказала она взволнованно. – Услужливый рыцарь! Но только на услугах у маркиза де Сюрена… Вы освободили меня, чтобы скомпрометировать моего отца! Только вы ошиблись!..» – «Мадмуазель, – ответил я, – дело обстоит совсем не так. Я стою на посту у входа во дворец и пробрался сюда по одному чисто личному делу. Я говорю вам это откровенно, потому что считаю вас благородной женщиной и не боюсь, что вы выдадите меня – после того, как мы с товарищем так предупредительно обошлись с вами.»

– Ты все это просто замечательно сказал, – искренне восхитился я, потому что очень уважаю всякое красноречие.

– Не знаю почему, но я решил довериться этой девушке и откровенно рассказал ей обо всем. Когда она услыхала, что Ламетр здесь, переодетый в твой мундир, то чуть в обморок не упала. Потом она провела меня в Синюю комнату. Остальное ты знаешь и сам.

– А как она очутилась на яхте?

– Отец запер ее там, потому что она хотела, невзирая ни на что, открыто защищать своего жениха перед всем миром. Глупость, конечно. Уже после того, как мы ее освободили, отцу удалось переубедить ее.

– Ну, а как очутился в высшем свете Хопкинс? С его-то манерами?

– Он и сам не знает. Он сидел на барже и дожидался, когда ты принесешь ему одежду. Потом почувствовал удар, еще услышал звук выстрела, а когда пришел в себя, то лежал на белой постели и склонившийся над ним военный врач спрашивал: «Вам лучше, капитан?» Он был в гарнизонном госпитале. В его кармане нашли удостоверение на имя капитана Мандера. Кормежка и уход ему очень понравились, и тогда он придумал свою сказочку… Не дурак парень.

– Что еще за сказочка.

– Ну, для капитана у Чурбана слабовато с образованием и, ляпнув какую-нибудь глупость, он начинал немедленно хвататься за затылок там, где у него была рана. Он не помнил ни имен, ни откуда он взялся в Оране. Ранение в голову. Его пробовали лечить электричеством, давали лекарства – все напрасно. В конце концов пришли к выводу, что пуля задела какой-то важный нерв на затылке капитана, отчего он потерял память, а заодно и хорошие манеры.

– А каким образом он впутался в дело Ламетра?

– Когда он поправился, его сразу допросили в военной прокуратуре, потому что этого самого капитана Мандера уже пару недель ждали из Юго-Западной Африки. Он должен был стать важным свидетелем в деле Ламетра. Хопкинс и там заявил, что ничего не помнит. Ламетр, который утверждает, что против него ведется организованная травля, – и это, действительно, так, – решил, что показаниями капитана руководят все те же невидимые руки. Так или иначе, последней надеждой Ламетра было то, что капитан даст показания в его защиту. Узнав, что этого не произошло, он пришел в ярость и чуть не прикончил Чурбана.

– И теперь все мы оказались в самой гуще дела, которого не знаем и к которому не имеем ни малейшего отношения.

– Поживем – увидим, что из этого получится. Пока ничего страшного нет.

– Только Чурбан влип по уши.

– Ничего – вывернется.

Мы шли по узкому, извилистому переулку глубоко в портовых кварталах.

Именно тут находилось заведение под названием «Рогатая Кошка», в котором нам была назначена встреча.

Квастич, сидевший с опухшим лицом за пианино, играл и одновременно дремал. В этом у него был немалый опыт.

Когда мы вошли, хозяин показал на занавес за стойкой:

– Туда…

Там находилась небольшая комнатка, где мы в свое время не раз встречались с наводчиками, скупщиками и прочими собратьями по ремеслу. Сейчас нас ожидал там Чурбан и…

Люси де ла Рубан!

Она, хоть и была одета в потрепанный костюм горничной, все равно резко выделялась из окружающей ее обстановки – так же как Чурбан, несмотря на сверкающую форму, совершенно не подходил к залам губернаторского дворца и к его гостям. Сейчас, впрочем, Хопкинс имел уже обычный, донельзя опустившийся вид. Сдвинутая на затылок крошечная шляпа, потухшая сигара в углу рта, на широченной груди вязаное трико, пиджак наброшен на плечи, на клетчатых брюках – треугольное зеленое пятно. Такой излишний предмет туалета, как носки, вызвал бы у него только пренебрежительную усмешку. Он сидел, опершись локтем о стол и уставившись на стакан с бренди.