— Вы это ощутили, правда? Тоску первозданной стихии. Лыжники с ней знакомы. Человек вправе гордиться собой, если ему удалось перед ней устоять.

Но я переживала и нечто большее, то же самое происходило с ним — я это знала. Обнимавшая меня рука Джулиана очерчивала магический круг, внутри которого я чувствовала себя в безопасности, и мне не хотелось из него выходить. Но это мгновение длилось недолго.

— Нам пора спускаться, — объявил Джулиан. — В такую погоду темнеет рано, а это не та дорога, по которой можно идти и во мраке.

Адрия неохотно отвлеклась от отправления обряда поклонения снежной буре; она стряхивала снег с лица своей влажной варежкой. Ее щеки пылали здоровым румянцем, она излучала счастье, словно напрочь избавившись от всего того, что томило и терзало ее в Грейстоунзе.

— Я хочу, чтобы мы никогда не возвращались! — воскликнула она.

— Могу сказать про себя то же самое, — откликнулась я; Джулиан засмеялся, и я знала, что он испытывает такие же чувства.

— Не хочу, чтобы моя дочь превратилась в Снегурочку, — сказал он, и мы начали спускаться вниз по самому крутому участку пути. — Сейчас придем домой и сядем вокруг жаркого огня. Дайте мне вашу руку, Линда.

Приятно было ощущать беснование ветра у себя за спиной и знать, что впереди тебя ждет ласковое пламя камина. Спускаться оказалось труднее, чем подниматься, но Джулиан научил меня скользить на пятках, и мы весело преодолели оставшуюся часть склона. Конечно, на лыжах можно было развить более высокую скорость, но тропинка была слишком узкой и опасной.

У подножия горы мы снова увидели мертвые деревья, между ветвей которых проглядывали крыши Грейстоунз. Чувство душевного подъема, охватившее меня на скале, стало иссякать. Подстерегавшие опасности и тревоги никуда не исчезли; я понимала, что не имею права ни на беззаботную радость общения с природой, ни на ощущение теплоты и безопасности, которое испытала, когда Джулиан обнимал меня за плечи.

К счастью, веселое настроение Адрии выветрилось не так быстро, как мое. Пока мы с ней переодевались, Джулиан разжег обещанный огонь в гостиной и распорядился подать горячий шоколад для Адрии и теплый ром для нас. Но я не изведала уюта, о котором мечтала, возвращаясь домой. Я пожелала того, что не могла себе позволить. Я ощущала на себе ищущий, теплый взгляд Джулиана, но не смела на него ответить. Слишком многое лежало между нами; скрываясь под маской, я не могла честно посмотреть ему в глаза.

Со мной в этой комнате был Стюарт, и я слышала тиканье часов — напоминание о неумолимом беге времени. Мне припомнились слова Клея о том, что, переселяясь в Грейстоунз, я вступаю на вражескую территорию. Она оказалась еще более опасной, чем я себе это представляла.

Адрия что-то безостановочно щебетала и вела себя, как самый обыкновенный ребенок ее лет. Джулиан тоже держался более естественно и пытался помочь мне освободиться от скованности. Но мне стало холодно перед пылающим огнем, и это был совсем не тот холод, который пронизывал меня на скале.

— Вы загадочная женщина, Линда, — говорил мне Джулиан. — Вы тратите свою жизнь на заботы о других. Но кто позаботится о вас? Разве вы не отвечаете перед собой за собственную жизнь.

«Я отвечаю за жизнь Стюарта», — подумала я, но вслух сказала нечто иное, заняв оборонительную позицию.

— У меня есть собственная жизнь.

— Мужчина, конечно.

Он поддразнивал меня, пристально наблюдая за моей реакцией, а я только съеживалась под его взглядом.

— Конечно, — выдавила я из себя. — Есть мужчина, на которого я работала в городе. Я полагаю, что он хотел бы на мне жениться

— Но вам этого, разумеется, не хочется.

— Для меня это не так ясно, — возразила я и обрадовалась спасительному вмешательству Адрии.

— О чем вы говорите? — спросила она.

— Мы говорим о жизни Линды, — ответил Джулиан. — То она заботится об отдыхающих в Сторожке, то о тебе. Но когда она заботится о самой себе?

«Я забочусь о Стюарте», — подумала я и вдруг увидела у себя под ногами разверзающуюся бездну — тьму, которой я не понимала и боялась. Я обязана заботиться о других, чтобы заплатить свой долг перед жизнью.

Мы уже почти допили свой ром, когда Шен спустилась вниз, медленно и плавно вошла в комнату; на ней был фиолетовый халат, расшитый желтыми цветами. Она казалась неприятно удивленной, застав нас за непринужденной беседой.

— Я не могла больше выдержать, — пожаловалась она, опустившись в бархатное кресло и протянув ноги к огню. — Наверху так одиноко. Прогноз погоды обещает настоящую снежную бурю, и достаточно посмотреть в окно, чтобы убедиться в ее приближении.

— Наверное, мне пора идти в Сторожку, пока это возможно, — сказала я. — Если погода совсем испортится, я останусь там на ночь и вернусь утром. Гости сегодня, должно быть, вернутся рано, если уже не вернулись.

— Вы плохо знаете лыжников! — возразил Джулиан.

Адрия поставила свою чашку с шоколадом на столик и подошла ко мне.

— Не ходи туда сегодня. Линда. Пожалуйста, останься здесь. Ты нужна мне. Больше всего я нуждаюсь в тебе ночью.

Я взяла ее руки в свои, тронутая и встревоженная ее мольбой.

— Если это так, я обещаю тебе вернуться сегодня.

— Не беспокойтесь, — сказал Джулиан, — я отведу вас в Сторожку, Линда, а потом зайду за вами. Но нам придется идти пешком, на машине в такую погоду не проедешь.

— В этом нет никакой необходимости, — вмешалась Шен. — Линда может переночевать в Сторожке. Адрия, дорогая, ты сегодня можешь спать в моей комнате. Мы поставим твою кроватку рядом с моей, и мы прекрасно проведем время вдвоем. И никакая буря не будет нам страшна.

Адрия повернулась к своей тете.

— Нет… нет, не хочу! Ты боишься бури и пугаешь меня. А мне ночью и без того страшно.

У Джулиана был вид человека, которому до смерти надоели женские причуды.

— Ночь ничем не отличается от дня, Адрия. Вы обе ведете себя как истерички, вот и разбирайтесь между собой. — Он встал и вышел комнаты, выдав тем самым свое собственное беспокойство.

Я снова обратилась к Адрии.

— Я пойду в Сторожку и вернусь сюда, когда Клей меня отпустит. И я приду пожелать тебе спокойной ночи, прежде чем лягу спать. Обещаю.

Шен удалилась из комнаты вслед за Джулианом, явно обиженная не только на меня, но и на брата, не принимавшего всерьез ее душевных мук. Я не испытывала к ней большого сочувствия. В ее возрасте ей не впервой переживать в этом доме снежную бурю.

— Мне пора идти, — сказала я Адрии. — Хочешь побыть в моей комнате, пока я буду одеваться?

Мы вместе поднялись наверх. Лестница находилась внутри башни, и, ступив на нее, мы оказались в другом мире. Вокруг завывал ветер, снег хлестал по окнам с яростной силой. Свистели сквозняки, и я поняла, почему дверь на лестничную площадку держали зимой закрытой.

Циннабар беспокойно бродил по холлу на втором этаже, и Адрия, к моему неудовольствию, взяла его на руки и принесла с собой в мою комнату, поместив на середину кровати. На дворе было уже темно, от этого обстановка в комнате казалась несколько призрачной. Я завесила окно, выходившее на речку с мертвыми деревьями на берегу.

Адрия засмеялась, лаская замурлыкавшего Циннабара.

— Там никого нет. Совсем не обязательно завешивать окна на ночь в Грейстоунзе. Ты ведь не такая, как Шен. Она считает, что в окна снаружи заглядывают чьи-то лица. Но их-то я не боюсь. Та сила, которая хочет сюда войти, уже и внутри. Так что окна зашторивать бесполезно.

— Я человек городской, — заметила я, стараясь говорить обыденным тоном. — И не боюсь того, что снаружи, просто комната кажется мне более уютной, когда окна на ночь занавешены, особенно когда в комнате горит свет.

— В конце концов, — продолжала Адрия, — единственный дух, который находится поблизости, поселился в Циннабаре, и от него не загородишься занавеской. — И она несколько демонстративно принялась ласкать кота.

— Ты веришь во всю эту чушь не больше, чем я, — раздраженно упрекнула я ее, и стала одеваться и причесываться, не обращая внимания на Адрию.