— Кто еще живет сейчас в Грозовой Обители? — спросила Камилла. — Мама рассказывала мне о средней сестре Петиции. Она так и не вышла замуж?

— Нет. Мисс Летти живет в имении. У нее добрая душа, и она наверняка тепло вас встретит. Вы, конечно, застанете в Обители Бута Хендрикса, которого ваша тетя Гортензия усыновила десятилетним. Теперь ему, должно быть, около тридцати шести, он не женат. Кроме того, в имении живет еще один молодой человек — инженер, давний друг и помощник вашего деда. Сейчас он в Нью-Йорке по делам. Я собираюсь встретиться с ним, пока нахожусь здесь. Мисс Камилла, ведь вы хотите доставить своему деду последнюю радость? Поверьте, дело не терпит отлагательств. Он болел еще до сердечного приступа… возможно, у вас осталось совсем немного времени.

С минуту Камилла не находила слов для ответа. Ее со всех сторон обступила пустота последних лет, когда она тосковала по семейному теплу. Сколько раз она в безвыходном одиночестве мечтала о домашнем уюте, и вот теперь ей, по сути дела, предлагают обрести семью. При этом не придется выступать в роли просительницы, ибо Оррин Джадд сам позвал ее в имение. Возможно, отец вынес слишком поспешный приговор. Кроме того, она могла следовать примеру матери. Когда Оррин Джадд послал за ней, Алтея поехала в Грозовую Обитель, несмотря на возражения своего мужа. Почему же Камилла должна отказаться от приглашения?

Решение было принято, и она улыбнулась мистеру Помптону.

— Не вижу причин, которые могли бы мне помешать последовать вашему совету и отплыть на завтрашнем пароходе.

Мистер Помптон, казалось, был удовлетворен, испытывал чувство, больше похожее на облегчение, чем на радость. Он тут же встал с дивана и протянул Камилле конверт.

— Надеюсь, все оформлено как полагается. Пароход пребывает в Уэстклифф вечером. Я пошлю телеграмму, так что не беспокойтесь: вас встретят на пристани и отвезут в Грозовую Обитель. Я вернусь туда позже, когда улажу кое-какие дела в Нью-Йорке.

Камилла проводила посетителя до двери, потом стояла и смотрела, как он сходит с крыльца и садится в поджидавший его кеб. День был таким же пасмурным и ветреным, но теперь Камилле чудилось в порывах ветра какое-то веселье, предвещающее перемены. Она помчалась вверх по лестнице, чтобы сообщить новость Нетти.

— У меня есть семья! — воскликнула она. — Что ни говори, а семья у меня есть! — Камилла крепко обхватила себя руками, как бы подтверждая этим жестом реальность происходящего. — Если я понравлюсь дедушке, то смогу погостить в Грозовой Обители подольше, и пусть тетушка Гортензия лопнет от злости.

Нетти пришлось тут же сесть и выслушать всю историю, она вышла из комнаты, только когда услышала, как Ходжесы подъезжают к дому. Камилла решила уклониться от встречи со своими, теперь уже бывшими, хозяевами. Она поужинала у себя в комнате и легла в постель, но долго не могла заснуть, припоминая рассказы матери о жизни в большом доме над рекой.

Этот построенный на горе дом, похожий на средневековый замок, с детства завладел воображением Камиллы. Ей представлялись сияющие окна и башни, в которых играет свет восходящего над Гудзоном солнца. Она видела перед собой — хотя никогда там не была — квадратную прихожую, из стен которой жутковато тянулись руки, гостиную, где Оррин Джадд и его жена, любившие путешествовать, собирали диковины со всего света. Бабушка Камиллы умерла, когда Алтея была маленькой девочкой, но в памяти ее дочерей осталась восхитительная, до сих пор напоминавшая о себе эпоха дальних странствий.

Была в доме и восьмиугольная, или «октагональная» лестница, которую Камилла особенно любила — за звучание ее названия. Два лестничных пролета были обшиты резными панелями из тикового дерева, привезенными из Бирмы. На третьем этаже находилась просторная детская, где Алтея играла с двумя старшими сестрами. Камилла ясно представляла себе весело полыхавший в этой комнате камин и милую сердцу, далеко не новую мебель.

Только теперь Камилла осознала, что мать больше рассказывала о доме, чем о его обитателях. В душе Алтеи Кинг кровоточила незаживающая рана, заставлявшая избегать разговоров об отце и сестрах. Но теперь Камилла сама поедет в Грозовую Обитель и собственными глазами увидит сияющие башни, мраморные руки и восьмиугольную лестницу.

И все же главной приманкой для Камиллы служил не сам дом и не живописность его окрестностей. Она ощущала, как ее охватывает жажда любви, тепла; ей хотелось понравиться тетям и Деду, любить их и быть любимой. Что бы ни таило в себе прошлое, его горечь погребена под напластованиями минувших лет. Она не знает за собой никакой вины, так в чем же ее можно упрекнуть? Камиллу захлестнуло непреодолимое Желание быть покладистой и ласковой; родственники не смогут устоять перед наплывом подобных чувств; она их очарует — всех, даже тетю Гортензию, затаившую непостижимую злобу на свою уже умершую сестру.

Камилла заснула с улыбкой, преисполненная любовью.

На следующий день Камилла вежливо попрощалась с миссис Ходжес, поцеловала плачущих детей, испытав уже знакомый приступ боли, сопровождавший расставание с подопечными, к которым успела прикипеть душой, и вышла к поджидавшему ее кебу, неся в руке чемодан. А сундучок ей доставят через день-другой в Грозовую Обитель; должна она ведь пожить там какое-то время, как же иначе?

Камилле до сих пор не случалось путешествовать вверх по Гудзону, но река всегда присутствовала в ее воспоминаниях о матери. Иногда они вдвоем добирались в наемном экипаже до нижней оконечности Манхаттена, где образуется широкое устье, и долго стояли там, наблюдая за деловитой жизнью Гудзона. Река была для Алтеи Кинг родным домом; она рассказывала своей маленькой дочери истории о мечтателе Генри Гудзоне и его шхуне «Полумесяц». А также о Дандербергах и Кетсхиллах, о Штормовом короле и Скалистом хребте, и о мысе Энтони. Глядя на реку, Камилла представляла себе историю страны со времен индейцев до нынешних дней как неотъемлемую часть Гудзона: водная артерия служила дорогой для коммерции и содействовала процветанию и величию нации.

Но у Алтеи Кинг был и личный взгляд на Гудзон; она относилась к нему как к живому существу, знала все его переливы и настроения и любила в любое время года.

И все же после своего замужества мать Камиллы ни разу не ступала на палубу плывущего по Гудзону судна — вплоть до рокового путешествия, предпринятого по настоянию ее отца. «Я хочу вспомнить, — сказала она перед поездкой, — но не хочу проворачивать нож в своем сердце». Эти странные для слуха маленькой девочки слова не изгладились из ее памяти, равно как и материнская влюбленность в великую реку. Камилла внезапно ощутила необычайный прилив бодрости и сил: ей хотелось широко раскинуть руки и заключить в объятия простор, суливший радость и счастье. Река была живой и осязаемой частью той жизни, которую завещала ей мать.

Однако внезапно охватившее Камиллу радостное возбуждение так же внезапно и иссякло, сменившись чувством вины. Она не должна забывать, что та же река отняла у нее мать. Алтея не вернулась из своего путешествия в Грозовую Обитель — из последней поездки по Гудзону. Не обойдется ли река так же сурово и с ее дочерью?

Стоявший у причала пароход оказался одним из самых быстроходных судов, бороздивших Гудзон: четырехпалубный, сверкающий белизной, с золотистой полоской, тянувшейся вдоль борта. Туристический сезон еще не начался, но установилось бесперебойное сообщение между Нью-Йорком и Олбани; когда Камилла появилась на пирсе, многие пассажиры уже заняли свои места.

День снова выдался пасмурный. Заряженный электричеством воздух и резкий, порывистый ветер предвещали грозу; вместе с дыханием в грудь проникало разлитое в атмосфере беспокойство. Для первого дня апреля было холодновато, река встречала гостей не слишком дружелюбно, и большая часть пассажиров обратилась в бегство, ретировавшись с палуб в комфортабельные, белые с золотом салоны.

Ввиду кратковременности предстоящей поездки для Камиллы не было заказано место в каюте; сдав в багаж свой неказистый чемодан, она по большой лестнице, скользя рукой по перилам красного дерева, поднялась в главный салон, где пассажиры укрывались от капризов погоды. Оглядев помещение, Камилла поняла, что его комфортабельная замкнутость не соответствует ее настроению. Ей захотелось выйти наружу — туда, где бушует стихия.