Она спустила со шляпы вуаль и завязала ее бантом под подбородком. Затем вышла на палубу, под порывы яростного ветра. Издавая негромкие гудки, пароход отчалил от пирса, развернулся кормой к нью-йоркской гавани и двинулся вверх по Гудзону. Гребные колеса вспенивали дорожку в его кильватере, на расходившихся волнах раскачивались суденышки меньшего размера. Охваченные предгрозовым возбуждением чайки парили над рекой, пристраиваясь к мощным воздушным струям.

Всевозможные речные суда — баржи, паромы, барки, буксиры, парусные шлюпки — с потешной целеустремленностью сновали взад-вперед, каждое занималось своим делом. Ветер разрумянил щеки Камиллы. Она наслаждалась влажным воздухом с особым, резким соленым запахом.

Кроме нее, только один пассажир разрумянил выбраться на палубу. Это был мужчина, стоявший спиной к Камилле, навалившись грудью на перила и глядя на нос парохода, который, как большой белый лебедь среди мелкой водоплавающей птицы, разрезал серую речную зыбь. Всецело поглощенный своими наблюдениями, мужчина ничего не замечал, так что Камилла смогла удовлетворить любопытство и рассмотреть его, не опасаясь быть замеченной.

Они так и стояли у перил неподалеку друг от друга, когда на палубу неожиданно выскочил ребенок лет четырех. Маленькая девочка, смеясь, побежала к борту парохода; Камилла ожидала, что за ней появится мать, но никого не было видно. Тогда она кинулась за ребенком, опасаясь, как бы с ним чего не случилось. Но мужчина услышал топотание детских ножек и повернулся как раз вовремя, чтобы успеть подхватить девочку на руки. Тут он увидел подбегавшую к ним Камиллу.

— Открытая палуба — опасное место для ребенка, — сердито заметил он, передавая девочку Камилле.

Его ошибка была естественной, и Камилла восприняла ее без обиды; она приняла ребенка из его рук и направилась к двери в кают-компанию, из которой в этот момент выбежала мать девочки и растерянно заметалась по палубе.

— Девочка здесь! — окликнула женщину Камилла. Та поблагодарила ее и вместе с дочерью поспешила обратно, в безопасное место. Камилла, улыбнувшись, заняла прежнее место у перил и заметила, что мужчина наблюдает за ней.

Он снял кепи, и ветер тут же растрепал его густые каштановые с матовым блеском волосы.

— Извините, — сказал он. — Я подумал, что это ваш ребенок, и чуть не прочел вам лекцию о воспитании. Во время моей последней поездки на этом самом пароходе серьезно пострадал малыш, вот я и невзлюбил беззаботных матерей.

Камилла дружески кивнула и подошла к нему поближе, рассматривая вздымавшиеся впереди крутые скалы. Ее радовало, что мужчина заговорил с ней. Теперь она могла поддержать беседу.

— Вы хорошо знаете Гудзон? — спросила она для начала.

Он снова натянул кепи низко на глаза.

— Неплохо. Я прожил на его берегах всю жизнь и несколько раз проплыл по нему от истоков до устья.

— Как это чудесно! — воскликнула она. — Странно подумать, что, прожив столько лет в Нью-Йорке, я ни разу не поднималась вверх по течению Гудзона. Сейчас я чувствую себя исследователем. Мне бы хотелось добраться до самого Олбани.

Он никак не отозвался на ее слова, продолжая смотреть вдаль, и Камилле оставалось только надеяться, что он не замкнулся в себе окончательно. Последние события выбили ее из колеи; пожалуй, она готова была заговорить с кем угодно, но этот мужчина властно завладел ее вниманием; его лицо с волевым подбородком, прямым носом и твердо очерченными надбровными дугами внушало доверие. Возраст с трудом поддавался определению; возможно, ему было лет тридцать пять. Он казался несколько грубоватым, размах мускулистых плеч выдавал в нем человека действия, совсем не похожего на кабинетного отшельника, каким был ее отец. Она смотрела на его руку, лежавшую на перилах, — широкую в кости, но с длинными пальцами. Рука свидетельствовала не только о мускульной, но и о жизненной силе.

— Я еду до Уэстклиффа, — пустила она пробный шар.

Он посмотрел на нее внимательней, чем прежде, и она отметила, что его глаза были такими же серыми, как вода, омывавшая пароход; серыми и широко расставленными под густыми темными бровями.

— Значит, мы с вами сходим на одной пристани, — признался он, но воздержался от разъяснении.

Ветер усилился; Камилле казалось, что он целенаправленно пытается сорвать с нее шляпку, подвязанную вуалью, но ему удалось только поиграть черными локонами, выбившимися из-под ее полей. Камилла безмятежно запрокинула голову и засмеялась. Было что-то упоительное в противостоянии первозданной мощи стихии. Конечно, она всегда предпочтет грозовые облака белому потолку и серым стенам, гарантирующим безопасность, но не позволяющим дышать живительным воздухом бури и житейских треволнений.

— Я рада, что вы тоже направляетесь в Уэстклифф, — сказала она, без колебаний доверяясь собеседнику. — У меня будет, по крайней мере, один знакомый на всю округу. Я не знаю ни души там, куда еду. Вам известно место под названием Грозовая Обитель?

По его лицу нелегко было догадаться, о чем он думает, однако Камилла ощутила, что на этот раз задела за живое. Его рот сжался еще плотнее, взгляд серых глаз стал тяжелым и напряженным.

— Я… вы считаете, что я совершаю ошибку, направляясь в Грозовую Обитель? — спросила она.

Он ответил, не встречаясь с ней взглядом:

— Зачем вы туда едете? Вряд ли вы рассчитываете получить там работу.

— Вы правы. Я гувернантка, а в имении, насколько мне известно, в настоящее время нет детей. — Она запнулась, поскольку никогда прежде не говорила о своем родстве с семейством Джаддов. Затем призналась с оттенком наивной гордости в голосе: — Оррин Джадд — мой дед. Моя мать Алтея была младшей из его дочерей. Я Камилла Кинг.

Ощутив оттенок враждебности в реакции мужчины, Камилла решила, что произошла какая-то ошибка, и собеседник неправильно истолковал ее слова, хотя в них, кажется, не было ничего непонятного или допускающего кривотолки.

— Мой дед тяжело болен, — поспешила добавить Камилла. — Возможно, я застану его на смертном одре. Несколько дней назад у него был сердечный приступ.

Он переспросил с неподдельным изумлением:

— Сердечный приступ? Он действительно недомогал в течение некоторого времени, но… откуда вы это знаете?

— Поверенный дедушки, мистер Помптон, недавно нанес мне визит и сообщил, что дед хочет меня видеть. Мистер Помптон заказал билет, чтобы я смогла выехать с первым же пароходом.

Собеседник Камиллы несколько овладел собой, но она видела, что новость его потрясла, теперь он с нескрываемой враждебностью буравил ее взглядом.

— Значит, вы еще один член семьи, — повторил он, ясно давая понять, что гордиться тут нечем.

Его грубая предвзятость не только больно ранила, но и разозлила Камиллу. Она приосанилась с тем величавым достоинством, которому обучилась, служа в чужих домах, где требовала и умела добиваться уважительного отношения. Но прежде чем она успела окончательно посрамить нового знакомого каким-нибудь в меру едким замечанием, грозовые тучи разверзлись над ними и обрушили на палубу лавину дождя. Мужчина попытался взять се за руку, чтобы проводить в каюту, но Камилла уклонилась от этой чести и, легко подбежав к двери, укрылась от непогоды в теплом пристанище салона; ее собеседник пересек палубу и исчез за другой дверью.

Она устроилась на сиденье у окна; дождь хлестал в стекло, ничего нельзя было разглядеть, но Камилла делала вид, что всматривается в грозовую круговерть. Она, без достаточных на то оснований, чувствовала себя разочарованной. Ведь она готова была проникнуться симпатией к новому знакомому, даже, может быть, подружиться с ним. Но имя Джадда подействовало на него словно красная тряпка на быка; осознав это, Камилла ощутила, как смутное беспокойство сводит на нет то радостное возбуждение, которое охватило ее в начале поездки. Теперь она жалела, что не ответила ему так или иначе, не потребовала, чтобы он, по крайней мере, объяснил, почему вдруг заговорил с ней таким пренебрежительным тоном. Она добьется ответа при первой же возможности. Если Джадды пользуются здесь плохой репутацией, к ней это отношения не имеет.