— Я уже вчера послал за инструкциями, — тихо возразил хозяин.

— Я вам привожу их. Прикажите запереть все двери, так как мы должны говорить глаз на глаз.

— Нет надобности отдавать подобного приказания, потому что мы здесь в полной безопасности.

— В таком случае не будем терять времени. В каком положении находятся дела? Что слышно? Опасаетесь ли вы чего-нибудь? Нужна ли помощь? Говорите и посоветуемся заранее.

Гуарини задумался, взвешивая слова, которые намеревался сказать.

Хотя гость и был одет в штатское платье, тем не менее хозяин тихо сказал ему:

— Преосвященный отче, состояние двора вам так же хорошо известно, как и мне. Королевич очень ревностный католик, королева тем паче. Первый фаворит, Сулковский, тоже католик. Почти все, что их окружает, исповедует нашу веру.

— Но Сулковский? Я слыхал, что в его руки должна перейти власть. Королевич добрый, но слабый, ленивый, подчиняющийся, не любящий труда; поэтому кто-нибудь должен править вместо него. Если Сулковский, то можем ли мы ему доверить?

Гуарини задумался, взглянул в глаза прибывшему, приложил руку к губам и покачал головою.

— Он католик, — промолвил он, — но холодный, самолюбивый. Самолюбие у него стоит выше религии; его влияние, если бы оно продолжилось, было бы для нас, для католицизма и дела обращения гибельным. Нет сомнения…

— Однако, — прервал гость, — нет никакой возможности повалить или обойти его. Довольно ли сильна королева?

— С ее личностью и характером! — прошептал падре. — Неужели вы думаете, что в этом спокойном, добром и честном королевиче не отзовутся кровь и страсти Августа Сильного? Разве это возможно? Какое же значение будет иметь тогда королева? Сулковский заменит ее другими, чтобы через них управлять.

Гость сморщил брови.

— Вы рисуете очень печальную картину. Но как бы там ни было, необходимо искать выход.

— Я уже раньше думал об этом, — начал Гуарини, усаживая гостя на диван и садясь в ближайшее кресло. — Нам необходимо иметь при королевиче человека, который бы принадлежал нам всецело, служил бы нам и зависел бы от нас. Фридрих — неженка, поэтому следует ему устроить мягкое ложе, приготовить его любимые увеселения, дать ему оперу, охоту, картины, а может быть и еще что-нибудь.

Говоря последние слова, он вздохнул, а прибывший опять сдвинул брови.

— Очень печально и горько, когда в столь великом деле нужно пользоваться столь низкими и отвратительными средствами; печально…

— Cum finis licitus, etiam media sunt licita (Цель оправдывает средства), — тихо продекламировал падре Гуарини. — Средства нельзя ограничивать, в каждом отдельном случае приходится употреблять другие.

— Я понимаю, — сказал гость, — дело наше слишком велико, чтобы нам останавливаться даже перед клеветой. Тут дело идет о спасении душ и о том, чтобы удержаться в том центре противной ереси Лютера. У нас есть оружие и выпустить его из рук, ради каких-нибудь предрассудков, было бы грешно. Лучше погубить одну душу, чем целые тысячи.

Гуарини покорно слушал.

— Отец мой, — тихо промолвил он, — я уже говорил себе это не раз и поэтому-то я и сужу и служу как умею в этом оплеванном платье и без него, не всегда как руководитель и исповедник, но часто в роли шута королевича, в роли импрессарио за кулисами и в роли советника, там, где нужен совет. Если необходимо взять крепость, а нельзя этого сделать силой, то овладевают ей хитростью: media sunt licita.

— Нам незачем говорить это, — сказал гость, — откройте мне ваши планы.

— Мы должны поступать осторожно, — начал Гуарини, — и нам не раз придется вздохнуть над нашей превратностью; но как же идти со слабыми людьми, если не вести их посредством их собственных страстей?.. За королеву я ручаюсь, и первой нашей задачей должно быть охранять ее и сохранить ее влияние. Но эта святая женщина, простите меня за выражение, совсем не сносна в семейной жизни; король же нуждается в развлечении и без него он не в состоянии жить. Если его мы ему не дадим, он бросится в наиболее запрещенное, он готов…

Падре Гуарини не закончил и, помолчав немного, снова сказал:

— Сулковский не будет слушать никого, он для своего "я" принесет все в жертву и ни перед чем не остановится, чтобы удержать короля в своих руках; он даст ему все, чего только тот захочет. Мы никогда не можем на него рассчитывать, и поэтому необходимо его свалить с ног.

— Но каким образом?

— Провидение дало нам в руки превосходное оружие: у нас есть человек — это Брюль.

— Протестант, — прервал гость.

— В Саксонии и открыто — да, но в Польше и дома он католик; мы должны допустить это; вы знаете, что наши великие руководители допускают и одобряют это. Брюль будет или, пожалуй, смело можно сказать, уже стал католиком. Мы дадим ему жену католичку, которую оп получит из рук королевы и наших; кроме того, мы поможем ему свалить Сулковского, и тогда с ним мы здесь хозяева. Никто не станет нас подозревать в участии, потому что явно мы не могли бы держать заодно с протестантом против католика.

— Но уверены ли вы в нем?

Падре Гуарини улыбнулся.

— Он будет в нашей власти и будет зависеть от нас; если он подумает сегодня об измене, завтра же он падет; для этого у нас много средств.

— План великолепен, не спорю, — подумав, заметил незнакомец, — но выполнение его кажется мне сомнительным.

— Сегодня или завтра его, конечно, невозможно привести в исполнение, — отвечал падре Гуарини. — Очень возможно, что нам придется работать год, два, может быть, и больше, но победа так верна, как только может быть верен расчет в человеческих делах при милости Божией.

— Вы все основываете на характере курфюрста?

— Именно, — отвечал Гуарини, — но я в качестве исповедника много уже лет нахожусь с ним, при нем, могу даже сказать, "в нем". Я его знаю как дитя, которое вынянчил на своих руках.

— А королева? — спросил гость.

— Святая и честная женщина, но Господь совершенно не дал ей женственности, никакой привлекательности, никакой власти. Для такого государя ее недостаточно.

— Ради Бога, ведь вы не допустите, чтобы он бесился как отец, подавал дурной пример и бросился в необузданный разврат?

— Нам незачем даже удерживать его, — заметил Гуарини, — его удержит от явного, но не от тайного разврата, сама его натура. Страсти его будут скрытые, невидимые, но непобедимые. Мы должны будем многое перенести, со многим примириться и на многое закрыть глаза, чтобы удержать его в нашей вере.

Гость сложил руки и печально покачал головой.

— Горе, горе тем, которые для своего дела должны работать в грязи! Да и как здесь не испачкаться, как остаться чистым!

— Нужен же кто-нибудь, который бы принес себя в жертву, как я несчастный, — вздохнул Гуарини, принимая шутливое выражение лица. — Многие мне завидуют…

— Только не я, не я! — возразил с поклоном гость.

— Итак, наши планы? — спросил падре.

— Пойдут на рассмотрение совета, — возразил гость, — но вы не переставайте действовать, мы вас уведомим, как можно скорее.

— Брюль удержится. Королевич, обливаясь слезами, клялся жене, что такова воля его отца. Сулковский будет только мнимым властителем, он же настоящим, а затем…

— Не думаете ли вы, что сумеете его удалить? — спросил гость.

— Мы в этом уверены, мы все заодно действуем против человека, у которого нет ни малейшего предчувствия, ни мысли об угрожающей ему опасности. А тщеславие Брюля составляет для нас надежное оружие.

— А что это за человек? — спросил незнакомец.

— Это сатана в человеческом теле, но сатана, который молится, повергшись на пол, а на другой день готов задушить человека как муху и не почувствует никакого угрызения совести. При этом он в высшей степени мил, любезен и привлекателен.

Они замолчали, незнакомец прижался в угол дивана и задумался.

— Не могу ли я быть чем-нибудь полезен? — спросил падре Гуарини.

Но вопрос этот остался неуслышанным, и только после продолжительного молчания гость спросил: