Далеко до блеска мая…
Ночь холодная, немая
Смотрит мрачным палачом.
В окна вьюга бьет тревогу,
И на улицу, ей-богу,
Не заманишь… калачом.
Ночь темна. Играй хоть в жмурки.
Леденея, у конурки,
Вторит вьюге бедный пес.
Ох ты, пес мой, пес мохнатый,
Сколько ты в ночи проклятой
Злого горя перенес!
Далеко до блеска мая…
Вьюге жалобно внимая,
Встал с полатей мужичок.
От бабенки отвернулся
Почесался, потянулся
И умчался… в кабачок.
Далеко до блеска мая…
Спотыкаясь и хромая,
Утопая вся в снегу,
Лошадёнка страх — худая.
Колокольчик, "дар Валдая",
Приуныл — и ни гу-гу.
Ночь темна. Луна не блещет.
Мужичок кобылку хлещет.
Бесконечно, без числа,
У кобылки поступь шатка…
Сколько муки ты, лошадка,
В злую ночь перенесла!
Ночь светлеет понемногу.
Месяц выступил в дорогу,
Озаряя небосвод…
Небо зимнее лазурно, —
И тоскливое "Notturno"
Ведьма-вьюга не поет.
Сегодня много лет минуло нам… О Муза!
Состарились с тобой мы оба… Грустно мне,
Но я еще бодрюсь и не хочу союза
С тобою разрушать в душевной глубине.
Не обольщали нас небесные светила,
Не увлекались мы в мечтах: "Туда, туда!"
Со мной ты злилася, смеялась и грустила,
Когда царил Порок и плакала Нужда.
Как юноша-поэт, "восторгами объятый",
Я к небу не летал (царит на небе мгла).
Родимая земля с печальной русской хатой
И с грустной песенкой к себе меня влекла.
Ты не являлась мне в венке благоуханном:
Он не к лицу тебе, союзница, поверь.
Но… — грешный человек… — в мечтании гуманном,
Я верил, что для всех есть "милосердья дверь".
Как сказочный Иван, "по щучьему веленью",
Я с трепетом молил смиренно вот о чем:
"Пусть Солнце-батюшко младому поколенью
Даст в неба весточку живительным лучом.
Пусть юноша-поэт забудется, срывая
"С одежды облачной цветы и янтари".
Не так поется мне… Пою, не унывая:
"Ох, Солнце-батюшко! Весну нам подари!
Пусть скроется навек земное "горе-лихо"…
Тогда, в желанный час, мы с Музою вдвоем,
Забытые людьми, уснем спокойно, тихо,
И песню сладкую в могиле допоем".
Он был в душе прекрасен, если ночь,
Ночь темную, назвать "прекрасной" можно.
(Он на нее похож был!)… Даже дочь —
Красавицу преследовал безбожно.
Нашла она в стенах монастыря
Убежище от батюшкиной сети
И в келий, в своей сиротской клети,
Прекрасная, как летняя заря,
Потухла вдруг.
…Поминки сотворя,
Отец стонал: — "О дети, наши дети!"
Он был добряк: менял на пятачки
По праздникам для нищих рублик медный.
Толпа пред ним рвала себя в клочки,
А он вздыхал: "Как дик народ наш бедный!"
И жарко он молился… (Кстати, вы
Считаете ль молитвою живою
И чистою, младенчески-простою —
Не для себя, а для людской молвы —
Кивание злодейской головы
Перед Христом и девой пресвятою?)
Добряк в душе, оратор неплохой,
Он возглашал чувствительные тосты
За жирною, янтарною ухой:
"Брат мужичок, как высоко возрос ты!
Пью за тебя, кормилец и герой!
Ты сохранил в душе живое семя,
Без ропота несешь ты жизни бремя!"
Но про себя добряк твердил порой:
"Ах, черт возьми! Прогнал бы я сквозь строй
С охотою все хамовское племя…"
Он у судьбы аллегри вынул номер,
И спит в гробу. Звонят колокола.
Толпа ревет:
"Наш благодетель помер,
Свершив свои великие дела.
Спи, крепко спи, герой наш благородный,
И на суде последнем не робей:
Ты чист и свят, невинней голубей!"
…И к небесам стремится глас народный:
"Он бедняков любил и в год голодный
Пожертвовал…два пуда отрубей!"