— Отец мой, без отца Бернара я сделать этого не могу, — возразил Раймон. — Мы собирались проводить дознание.

— Это подождет, — сказал я. — Вы закончили писать показания Бертрана Гаско?

— Еще нет.

— Тогда заканчивайте. Я позову вас, когда вы мне понадобитесь.

Спуск наш по узкой и тускло освещенной лестнице оказался долгим, и лишь достигнув благополучно моего стола, у дверей в тюрьму отец Августин заговорил:

— Я хочу спросить вас откровенно, брат: эти люди — надежны?

— Раймон? — удивился я. — Надежен ли он?

— Им можно доверять? Кто их назначил?

— Отец Жак, разумеется. — Как говорит блаженный Августин, есть вещи, в которые нельзя поверить, не поняв их, а есть вещи, которых не понять, не поверив. Но сейчас я понимал — и все равно не верил. — Отец Августин, — сказал я, — вы прибыли, чтобы чинить инквизицию над инквизицией? Если это так, скажите мне об этом прямо.

— Я прибыл, дабы не позволить алчущим волкам терзать святую веру, — ответил отец Августин. — И для этого я должен удостовериться, что все бумаги Святой палаты находятся в надежных руках. Записи — наше важнейшее оружие, брат мой, и враги Христовы понимают это. Они пойдут на все, лишь бы заполучить их.

— Да, я знаю. Авиньонет. — Любой, кто служит делу Святой палаты, носит в своем сердце имена инквизиторов, убитых в Авиньонете в прошлом столетии. Но немногие знают, что их реестры были похищены и проданы позднее за сорок су. — И Кон. И Нарбонна. Каждое нападение на нас сопровождается хищением и сжиганием захваченных у нас бумаг. Но это здание хорошо охраняется, и все наши реестры имеют копии. Вы найдете их в библиотеке епископа.

— Брат, самые сокрушительные поражения терпим мы от изменников, — ответил отец Августин. Тяжело опершись на посох, он продолжал: — Тридцать лет назад инквизитор Каркассона разоблачил заговор, целью коего было уничтожение некоторых документов. Я видел показания преступников — их копии имеются в Тулузе. Двое из них были людьми, нанятыми Святой палатой, один посыльный, а другой писарь. Мы должны сохранять бдительность, брат, — всегда. Берегитесь каждый своего друга и не доверяйте ни одному из своих братьев[19].

И снова я был сбит с толку. Я не нашелся, что сказать, и спросил только:

— А зачем вам дела тридцатилетней давности?

Отец Августин улыбнулся.

— Старые записи расскажут вам не меньше, чем новые, — сказал он. — Вот почему я хочу проверить реестры отца Жака. Найдя имена всех, кто запятнал себя ересью и признался в этом, сопоставив их со списками обвиненных и осужденных, я узнаю, не избежал ли кто наказания.

— Это могло произойти, если они умерли до вынесения приговора, — заметил я.

— В таком случае, как и предписано, мы извлечем их останки, сожжем их кости и разрушим их дома.

Ярость Господа Саваофа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня[20]. Я не решился возразить ему, но, признаюсь, мне всегда казалось, что преследовать мертвецов — излишне. Разве не находятся они в руках Господа — или дьявола?

— Горожане не одобрят нас, отец мой, если мы станем откапывать покойников, — заметил я, снова вспоминая происшествия, о которых я говорил выше: нападения на Святую палату в Коне, Нарбонне и Каркассоне. И случай, описанный братом Гийомом Пелгисо в его «Хрониках», когда брат Арно Каталан, инквизитор Альби, сжигавший кости еретиков, был до смерти забит озверевшими людьми.

Но отец Августин твердо отвечал:

— Мы здесь не для того, чтобы обзаводиться друзьями, брат.

И в его взгляде промелькнуло осуждение.

Среди многих достойных книг, хранящихся в обители Лазе, находится и «История альбигойцев» Пьера из Во-де-Серне. Сия хроника содержит отчет о делах, которые наверняка преданы были бы забвению, когда бы не божественный дар письменности, ибо немного найдется охотников вспоминать те кровавые времена и прискорбные причины произошедшего. Может быть (кто знает?), лучше было бы вовсе забыть о них. И конечно, постыдная история увлечения провинции ложными учениями, — это не то, что мне хотелось бы предавать широкой огласке. Замечу лишь, что если вы обратитесь к «Истории альбигойцев», вы получите полное представление о дремучем безбожии, навлекшем на нас, южан, гнев христианского мира. Не стану пытаться хотя бы вкратце передать рассказ Пьера, который, сам будучи спутником Симона Монфорского, оказался свидетелем многих сражений и осад, когда армии крестоносцев опустошали наши горы и разоряли наше наследие. Та война имеет, однако, мало отношения к моей скромной повести. Я упоминаю здесь труд отца Пьера лишь потому, что он правдиво оценивает ту меру, в которой «гнусное поветрие еретического разврата», учение новых манихейцев или альбигойцев (известных также как катары) поразили моих соотечественников, прежде чем против них начали объявлять крестовые походы.

И разбрелись они повсюду, и бродили без дорог по пустыне безверия, как сказал Пьер. И даже знатные люди в этой земле «почти все стали защитниками и укрывателями еретиков». А куда знать, туда, как вы сами понимаете, и простой народ.

И почему же это случилось? Почему они отвернулись от света? Иные винят в этом саму Святую Апостольскую Церковь, ее алчность и высокомерие, спесь ее священников и продажность понтификов. Но, оглядываясь вокруг, я вижу лишь гордыню, я вижу невежество — в корне всех расколов. Я вижу чернь, которая домогается не только духовного сана, но и мантии пророка. Я вижу женщин, которые имеют дерзость проповедовать, и крестьян, которые называют себя епископами. (Не сейчас, благодарение Господу, но во время оно у катаров были и епископы, и церковные соборы.)

Таковым было наше положение сто лет назад или около того. Сегодня, благодаря усердию Святой палаты, эта зловредная болезнь протекает скрытно, она уже не так видна, как язвы прокаженного, но все еще таится в темных углах, в лесах и горах, прячась под личиной добродетели, под овечьей шкурой. Насколько я могу судить после совещаний с Жаном де Бьюне из Каркассона и Бернаром Ги из Тулузы (а также с новым епископом Памье Жаком Фурнье, который недавно сам повел наступление на лжеучения в своей епархии), последняя вспышка этой болезни описана была в сочинениях Пьера Оти, некогда служившего нотарием в Фуа — преступника, сожженного в 1310 году. Пьер и его брат Гийом, примкнув к еретическому учению в Ломбардии, в конце прошлого века вернулись домой в ранге совершенных[21] (так называют еретики своих епископов), дабы увеличивать число своих приверженцев. По оценкам Бернара Ги, они обратили в свою веру не менее тысячи человек. В общем, они посеяли семя, которое дало богатые всходы, цветки и новые семена, так что все склоны и ущелья Пиренеев теперь заросли этими вредоносными сорняками.

Отсюда и крестьяне из горных селений, заключенные нашей тюрьмы, — заблудшие души, которые были бы достойны жалости, если бы не их нелепое упрямство. Как они цепляются за свои глупости, утверждая, к примеру, что если у кого нет хлеба в желудке, у того нет и души! Или что души злодеев не следуют в ад после Судного дня, но бесы низвергают их со скал. Или даже что те, кто размахивает руками при ходьбе, совершают великое зло, ибо так они прибивают души умерших к земле! Сомневаюсь, чтобы манихейские совершенные учили их подобным нелепостям, ибо вера их хотя и ложна, но не лишена извращенной логики. Нет же, эти невежды сами измыслили этот вздор и поверили в него. Научившись у совершенных все подвергать сомнению, они создают собственные догматы. И что далее? А далее появляются безумцы вроде Бертрана Гаско.

Бертран родом из горной деревушки Сейра, полной еретиков и овцеводов. Поскольку совершенные учат, будто совокупление, даже мужа и жены, греховно (в первой части «Истории альбигойцев» автор сообщает, что, согласно их учению, «…священное супружество есть не что иное, как разврат, и если кто плодит сыновей и дочерей в браке, тому не будет спасения»), поскольку, говорю я, это один из манихейских принципов, Гаско применил его на свой лад. Приземистый, угрюмый, с лицом землистого цвета, этот бедный и неграмотный прядильщик смог тем не менее совратить немалое число женщин — сколько всего, я пока не выяснил, — включая нескольких замужних, и двух своих сестер — родную и единокровную. Совокупление с мужем называл он большим грехом, чем с любым другим мужчиной, хотя бы с братом. Почему? Потому что жена не догадывается, что грешит, когда муж познает ее! Так же он говорил, что Господь не запрещал жениться на сестрах, ведь после сотворения мира братья познавали своих сестер. В этом я тотчас же почуял влияние более образованного, чем Бертран, человека, и мне удалось выпытать имя — имя совершенного: Адемар де Роаксио. Самого Адемара тоже удалось задержать, и он был заключен в темницу вместе с Бертраном.