– Всенепременно, – кивнул Терехин. – Надеюсь, и Измаил достанется нам малой кровью… Скажу вам, как только граф Суворов-Рымникский принял нашу тридцатитысячную армию у генерала Гудовича в день апостола Андрея Первозванного, у нас всех сразу появилась уверенность – быть славной победе! Сразу же граф Александр Васильевич приказал строить с флангов батареи, заготовлять штурмовые лестницы, делать фашины. Вся эта работа закончилась как раз в день прибытия гренадеров-фанагорийцев и мушкетеров-апшеронц ее. Они прибыли в тот же день, что и вы…

– Как думаете, турки могут сдаться без боя? – поинтересовался я.

– Поживем – увидим, – вздохнул капитан. – Кстати, скажу по секрету, – в лагерь доставлена конкретная карта минных подкопов Измаила, сделанная под началом французов. Я ознакомлю вас с ней. Таков приказ командующего. Эти подкопы не плохо было бы обезвредить перед самым штурмом… Ну да ладно, о делах потом. Скажите-ка, дорогой друг, что с вами? Я вижу, вас что-то гнетет.

Терехин заметил, как изменилось выражение моего лица. После его слов о секретной карте минных подкопов в моей памяти всплыли слова загадочных участников ночного сборища. Они ведь тоже говорили о какой-то карте. Ну что же, все подтверждалось, дело приобретало все более серьезный оборот, и я ясно понял, что без помощи Терехина мне не обойтись.

– Не знаю, как и начать, – пробормотал я. – Вот что, друг мой, в нашем лагере действуют шпионы противника.

– Эка удивили! Я же говорил вам – их здесь пруд пруди.

– Вам не знаком кривоногий, низкорослый драгунский офицер, барон?

– Мало ли среди драгунов кривоногих?.. В общем-то, я неплохо их знаю – там есть немало моих знакомых. Какие-нибудь приметы…

– Он немного картавит и делает рукой вот так. – Я продемонстрировал, как ходит барон, будто помахивая при этом несуществующим прутиком.

– Кажется, я догадываюсь, о ком вы говорите. Вы что, всерьез собираетесь заподозрить его в шпионаже?

– Собираюсь, – кивнул я.

– Не знаю, какие у вас основания говорить так, но я могу сказать, что это отважный офицер, хорошо проявивший себя на поле брани. Расскажите мне все, я чувствую, что вы попали в какую-то историю.

– Попал. И пусть мои подозрения остаются при мне.

– Конечно, я мог бы и обидеться, видя ваше недоверие, но это было бы глупо. Думаю, что у вас есть основания вести себя подобным образом. Все равно рассчитывайте на мою помощь…

Хотя моя голова и была забита разными тайнами, но это не означало, что я больше ничем не интересовался. В тот день, сразу после обеда, я получил возможность присутствовать при зрелище волнительном и торжественном – встрече фанагорийцев со своим командующим. Меня оно тронуло до глубины души. Прежде всего, обращением командующего. Так тепло и сердечно мог относиться к солдатам только настоящий отец-командир. Хотя немудрено – ведь этот полк создал сам Суворов, когда еще возглавлял кубанский корпус на Тамани.

– Готов первым доложить великому князю о победе в Измаиле, – без тени улыбки отрапортовал командующему полковник Золотухин – крепыш с лихо закрученными усами.

Суворов тоже не улыбнулся, хотя лучше Золотухина знал, что до штурма оставалось еще несколько дней.

– Исполняйте.

И только после этого они обнялись и рассмеялись, вспомнив, должно быть, как Потемкин послал год назад Золотухина в Петербург, чтобы доложить матушке-императрице Екатерине Второй о Рымникской победе, которой к тому времени еще не было и в помине.

Поздоровавшись с фанагорийцами, Суворов прошел к строю черноморских казаков, стоявших при полной боевой выкладке у своих куренных знамен и осмотрел их вооружение.

– Молодцы! – похвалил он черноморцев. – Оружие свое содержите толково.

– Наказной атаман Захарий Чепега, – представился пожилой казак в ладно сидевшей на нем полковничьей форме. – Це ж мы готовы бить супостата.

– Любезный Захарий Алексеевич, а где же давнишний атаман Антон Андреевич Головатый? – поинтересовался Суворов о своем знакомце.

– Бьет турку и в хвост и в гриву за Дунаем. Намедни отхватил Тульчу и Исакчу со всем их флотом, – и неожиданно, вовсе не по уставному, казак обратился к командующему:

– Нам бы, отец родной, вместо казачьих пик ружьишки какие ни есть да пушечки – дали бы этой турке горячую порку и тут.

Я уже не услышал, что ответил Александр Васильевич, поскольку меня отвлек разговор двух старых казаков, стоявших рядом в праздной толпе любопытных, сбежавшихся посмотреть на встречу Суворова со своим любимым полком.

– Помнишь, побратим, ту зиму, когда по слову Суворова вернулись мы с турецкой стороны из-за Дуная и Польши, из разных мест Украины и встали под знамена черноморских казаков?

– Как же можно не помнить такого?

– А помнишь, друже, как в конце февраля на плацу перед крепостью Кинбурн Суворов вручал нашему первому атаману войска Сидору Белому драгоценные регалии бывшего запорожского войска – большое кошевое знамя с лучезарным солнцем в центре и малые куренные знамена Запорожской Сечи?..

– Как же не помнить? Даже скажу, сколько знамен куренных было – тридцать восемь! Тем летом приняли мы боевое крещение при разгроме на лимане турецкой эскадры. Помнишь, как пылал адмиральский фрегат? Да еще флаг самого Гасан-паши захватили. Доброе было времечко, добрая забава…

– Да! Вот только не уберегли тогда нашего вожака атамана Белого…

– Вечная память Сидору Ивановичу – и пусть земля ему будет пухом!

– Да уж… Зато сполна отомстили мы за него под новым наказным атаманом Антоном Головатым. Взяли штурмом укрепленный остров Березань, захватили склад оружия и продовольствия. И остались турки в Очакове без всего – голы как соколы…

Взирая на монолит казачьего войска, слушая разговор стариков, я волей-неволей припоминал особую милость нашей государыни, проявленную к этому войску. Еще летом 1775 года Екатерина Вторая повелела сформировать в дополнение к уже имевшейся у нее личной гвардии – кавалергардам, еще две особые конвойные казачьи команды – Чугуевскую и Донскую. Набором в эти привилегированные команды занимался лично его светлость князь Потемкин. Григорий Александрович постарался угодить императрице и выбрал в лейб-конвойцы отменных хлопцев, всех как на подбор красавцев-удальцов. И мундиры им скроили соответствующие. Но и эти казаки, что стояли теперь перед Суворовым, были не хуже своих собратьев, служивших при дворе. Орлы!

Переполненный впечатлениями от увиденного, я вернулся в нашу с капитаном Терехиным палатку и сразу почувствовал неладное. Пахло горелым, а в углу… лежало распростертое тело моего приятеля. Наклонившись над ним, я обратил внимание на его распахнутый мундир и пропитанную кровью рубашку. Когда отвернул ворот и обнажил грудь убитого, содрогнулся. Снова, как и год назад, увидел страшную отметину – круг и полосу под ним. Метка самого дьявола. Рядом на серебряном блюде лежала кучка пепла от сожженных бумаг. И все же один из краев бумаги, обуглившись, не сгорел до конца. Я взял его и осторожно расправил в руках. Тут до меня дошло: убийца сжег карту минных подкопов у Измаила.

Вечером я, тупо уставившись на догорающую свечу, лежал в своей палатке. Мысли одолевали невеселые о погибшем товарище. Эх, Терехин, Терехин!… Ты боялся артобстрелов и имел на это полное право. Мне вновь стало стыдно за то минутное чувство презрения к нему за это. У Терехина остались в Тульской губернии мать и две сестры, которые души в нем не чаяли, гордились бравым капитаном. Для них весть о его смерти будет страшным потрясением.

Тут неожиданно полог палатки распахнулся, в проеме на фоне закатного неба возникла темная коренастая фигура. Рядом со мной лежала сабля Терехина. Успею ли я увернуться от предательского удара кинжалом или выстрела из пистолета? Если успею, тогда посмотрим, чья возьмет. Я успел ухватить ребристую рукоять сабли, и тут…

– Иван Алексеевич, что с вами?

Голос этого человека был мне знаком. Он не походил на скрипучий бас барона и принадлежал капитану Вепреву – доброму приятелю Терехина.