Ну а что теперь? За именье одно беспокойство. Хорошо еще, что урожай там сроду не собирали, да и имущества там особого нет — коль пожгут все, убытки не велики. Хуже, что людей те разбойники погубить могут. А по нынешним временам люди — ценность немалая. Обезлюдела земля от голода и войн, некому казну пополнять стало, так что недаром суровые законы появились, намертво людей к земле прикрепляющие, да еще срок на беглых крестьян отменившие.

Оставил Егорий в починке трех стрельцов, да они тоже ленивые — им лишь бы брагу да пироги жрать, да мягких баб деревенских щупать. Какая от них защита? Может, увести баб в другое место? Очень уж хороши для развлечения, пригодятся еще. А можно засаду постоянную там оставить, да вот только стрельцы для других дел нужны. Кто будет пожары тушить да по ночам покой в городе охранять?

Починок показался, когда солнце склонилось за лес и земля готова была отойти ко сну. Когда отряд подъехал к терему, управляющий уже стоял у ворот, а из избе интересом выглядывали немногочисленные селяне. Рядом с управляющим Ефимом стояла Варвара, державшая в руках хлеб-соль.

— Ты, Варвара, все краше становишься, — уныло улыбнулся губной староста, спрыгивая с коня. В его движениях чувствовалась молодая сила, хоть годов ему было уже за сорок.

Варвара потупилась, щеки ее покраснели.

— Готовь, Ефимий, баньку да веники получше. Отдыхать буду…

Орудовать березовым веником управляющий умел отменно, и губной староста только покряхтывал с удовольствием от сыпавшихся на него хлестких ударов.

— Ох, хорошо!

Какой русский человек не любит хорошую баньку! Если ты два раза в неделю в ней не попарился, означает это лишь одно — что вовсе ты и не православный, а самый наипоследний басурман.

— Уф, хватит! — простонал Егорий.

На покрытом красной скатертью столе уже была водка, блины, икорка. Хоть большим аппетитом Егорий не отличался, но поесть любил вкусно. Он хватанул водки, удовлетворенно крякнул. Усталость, дурные мысли начали отступать,.и казалось, что нет такой силы, которая вновь заставит тяготиться ими. Губной староста и думать не хотел о делах, но тут управляющий начал такой ненужный сейчас разговор.

— Про чего я тебе, Егорий Иванович, сказать хочу. Опасно у нас жить стало. Никогда так опасно не было.

— Не боись, не тронут тебя. Кому ты нужен-то? Вот меня разбойники с удовольствием в огне спалили бы, да только руки коротки.

— Разворошил ты муравейник, злы они на тебя. Изловил бы ты их, Егорий Иванович.

— Правильно советуешь, — губной староста хлопнул еще водки и вцепился крепкими зубами в гусиную ножку.

— Чтоб всех изловить, нужно хотя бы одного для начала заполучить.

Губной староста покосился на управляющего. Да, неглуп Ефим. Он только что чуть ли не в точности повторил то, о чем говорил староста и воевода.

— Ох, никакого продыха нет, все ты с делами лезешь да причитаниями бабьими. Опасно, поймать… А как ты его поймаешь?

— Сдается мне, что кое-кто из селян дружбу с разбойниками водит.

— Чего?

Выслушав все, Егорий нахмурился, но потом лик его просветлел, и он удовлетворенно погладил бороду.

— Ну что ж, давай сделаем так…

Картанаг возлежал на резном ложе красного дерева, облокотившись на мягкие подушки. Рядом с ним на полу сидела глухонемая белокурая рабыня, и он гладил пальцами ее шею. Иногда пальцы твердели и сжимали «шею рабыни — девушка в страхе расширяла глаза. Она знала, что однажды эти пальцы могут не разжаться. И она знала, как немного стоит ее жизнь, принадлежащая такому хозяину, как советник Императора. Перед ложем на коленях сидел Пантеомон.

— Ты узнал, куда направился корабль с принцем? — спросил Картанаг.

— Нет. Принц никому не сказал ничего внятного. Но я знаю, что куда-то на юг.

— На юг, — задумчиво повторил Картанаг. Он отпихнул ногой рабыню, так что та упала на камни, встал, прошелся по комнате, подошел к окну с прозрачным стеклом, откуда открывался вид на парк. При солнечном свете он производил не менее жуткое впечатление, чем при луне. Вроде бы ничего особенного, но строения и деревья были расположены таким образом, что пробуждали самые глубинные страхи. Сумасшедший архитектор был гениален.

— Что у нас там на юге? Провинция Саат? — произнес недовольно Картанаг.

— Да. Самая южная провинция Атлантиды. Но чтобы доплыть дотуда — необязательно брать столько воды и продовольствия. Они готовились к дальней дороге.

— Ты уверен в этом?

— Наши люди сообщили, что видели галеру принца, уходящую за Мальканские острова.

— Юг. Огромные пространства без единого клочка суши. Неужели они пошли к холодному континенту?

— Вряд ли. Что делать там? Смотреть, как все большие пространства захватывают льды? Люди ушли оттуда тысячелетия назад.

— Тогда что?

— Может быть, Клебос?

— Остров великанов, — Картанаг зло посмотрел на Пантеомона. — Ты говоришь всерьез?

— Я предполагаю.

— Парпидас. Они самоубийцы?

— Вряд ли.

— Парпидас, — Картанаг задумался, потом кивнул. — Что ж, вполне возможно.

— Они ищут там амулет амулетов?

— Там нет Саамарита. Нет, исключено.

— Так, может, они ищут там нечто, что поможет найти амулет амулетов? — предположил Пантеомон.

Картанаг заметался по комнате. Он мерил несколько минут ее шагами, как ягуар клетку. Потом упал на подушки.

— Да. Скорее всего у великана есть ключ.

— Но это не значит, что они его получат, — усмехнулся Пантеомон.

— Ты недооцениваешь Видящего мага.

— Видящий или невидящий, но с Клебоса еще никто не возвращался.

— Они вернутся. Видящий маг любит принца, как сына. И он не двинулся бы в путь с ним, если бы надежда на успех была мала. Они вернутся и привезут нечто. Мне нужно знать, что именно. Я хочу проникнуть в их планы. И сделаешь это ты, мой верный слуга.

Пантеомона передернуло. Он вспомнил, как помогла проникнуть в планы Видящего мага тоже верная советнику Элимонора. Пантеомон не даст сотворить с собой такого. Хозяин ошибается, если думает, что у него выйдет это надругательство.

Но у советника были другие планы.

— Когда они вернутся, ты змеей проползешь в дом нашего врага:

— Как? Хакмас видит людей насквозь. И он не допустит постороннего в свою обитель.

— Он видит насквозь явления, предметы, потоки судеб. Но не людей. И он слаб. Знаешь, какая главная его слабость?

— Какая, хозяин?

— Слабость сострадания…

Жилистый, крепко сколоченный, разозленный Лука размахнулся и врезал Герасиму Косорукому по уху. Тот упал с каким-то крысиным писком на землю, но тут же вскочил, и в его руке блеснул нож.

— Неправильно кости кидаешь! Жулишь! — истошно орал Лука.

— Это ты жулишь, пакостник! Неправильно смотришь. Счас я тебя вспорю!

Махонький, тщедушный Косорукий повел перед собой ножом. Владел он им мастерски, как никто другой. Притом не только резал и колол, но и, обученный басурманским премудростям, мог метать его так, что тот входил в тело, как в масло.

На лице Луки на миг промелькнул испуг, он отскочил назад, прижался к дереву, но тут рука его нащупала прислоненную к стволу дубину, он воспрянул духом и бойко заорал:

— Ну, пентюх, подь сюда! Дубинушка-то моя прогуляется тебе по хребту!

На морщинистом, как печеное яблоко, лице Косорукого заиграла зловещая улыбка.

— Счас вспорю.

— Отдай деньгу! — крикнул Лука.

— Накось, выкуси! — продемонстрировал Косорукий Герасим кукиш, а потом со свистом еще взмахнул своим здоровенным ножом.

Назревала кровавая свара — дело привычное. По злобе своей лютой разбойники давным-давно извели бы друг друга, пожрали бы, как дикие звери, но на то существует атаман, чтобы лишних смертоубийств не допускать и от самоуничтожения шайку оградить. Но сейчас атаман был в отъезде, и вот-вот должна была пролиться кровь.