Если я хотела выжить в этом новом мире, то должна была встать на сторону преступника, что кажется непостижимым человеку, никогда не попадавшему в такую экстремальную ситуацию. Но я до сих пор горжусь тем, что сумела сделать шаг навстречу человеку, отнявшему у меня все. Так как этот шаг спас мне жизнь, несмотря на то, что для поддержания такого «позитивного подхода» к Похитителю мне понадобилось много сил и энергии. Потому что он постепенно превращался в рабовладельца и диктатора. Но я никогда не отступала от своего плана.

Маска благодетеля, желавшего сделать мою жизнь в заточении наиболее приятной, пока держалась. Жизнь и впрямь начала принимать некие будничные формы. Через несколько недель после похищения Приклопил принес в подвал садовый столик, два складных стула и кухонное полотенце, которое я могла использовать как скатерть, а также кое-что из посуды. Когда Похититель приходил к обеду, я накрывала стол полотенцем, ставила на него два стакана и аккуратно раскладывала вилки рядом с тарелками. Не хватало только салфеток — для этого он был слишком жадным. Потом мы садились вместе за складной стол, ели приготовленную заранее пищу и запивали ее фруктовым соком. Тогда он еще не начал экономить, и я наслаждалась тем, что могу пить сколько душе угодно. Создавалось некое подобие уюта, и постепенно я начала радоваться совместным трапезам с преступником. Они скрашивали мое одиночество. Они стали важны для меня.

Эта ситуация была до такой степени абсурдна, что не подходила ни под одну категорию из моей прошлой реальности. Мое внезапное заточение в маленьком темном мирке не подпадало ни под какие обычные стандарты. И мне не оставалось ничего другого, как создать свои собственные. Может быть, я попала в сказку? В место, рожденное в фантазиях братьев Гримм, далекое от любой реальности? Разумеется! Разве Штрасхоф не был давно окружен аурой зла? Ненавистные родители мужа моей сестры жили в одной его части с названием «Серебряный лес». Ребенком я всегда боялась встретиться с ними в квартире моей сестры.

Название места и недоброжелательная атмосфера в этой семье привели к тому, что еще до моего похищения «Серебряный лес», а с ним и Штрасхоф превратились в нечто подобное колдовскому лесу. Да, определенно, я попала в сказку, но не уяснила ее потайной сути.

Единственное, что не совсем вписывалось в сюжет злой сказки, были вечерние водные процедуры. Я не могла вспомнить, читала ли уже что-то подобное. В подвале был только двойной умывальник из нержавеющей стали и холодная вода. Водопровод с горячей водой, который провел Похититель, еще не работал, поэтому он приносил мне вниз пластиковые бутылки с теплой водой. Я должна была раздеться, забраться в один из умывальников, а в другой поставить ноги. В первое время он просто обливал меня теплой водой. Позже мне пришла в голову идея сделать маленькие дырочки в бутылках. Таким образом, появилось нечто вроде душа. Из-за недостатка места Похититель должен был помогать мне при мытье. Для меня это было непривычно — стоять голой перед ним, совершенно чужим мужчиной. Что творилось тогда у него внутри? Я неуверенно поглядывала на него, но он драил меня, как автомобиль. Его действия не имели ничего общего ни с нежностью, ни с непристойностью. Он обходился со мной как с предметом домашнего обихода, за которым нужно ухаживать, чтобы содержать в исправности.

Именно в те дни, когда злая сказка уже накрыла собой действительность, полиция наконец решила отреагировать на показания девочки, видевшей мое похищение. 18 марта слова единственной свидетельницы были обнародованы вместе с оповещением о том, что в течение ближайших дней будут опрошены все 700 владельцев белых автофургонов. У Похитителя оставалось достаточно времени для подготовки.

В Страстную пятницу, на 35-й день моего заточения, в Штрасхоф прибыла полиция и потребовала у Вольфганга Приклопила показать машину. Загрузив ее строительным мусором, он объяснил, что использует пикап для ремонтных работ. А 2 марта, сказал Приклопил для полицейского протокола, он провел дома. Свидетелей нет. У Похитителя не было ни малейшего алиби — факт, который еще в течение нескольких лет после моего освобождения старательно скрывался полицией.

Удовлетворившись этим, полицейские не стали осматривать дом, что им якобы радушно предложил Приклопил. Пока я сидела в подвале, надеясь на спасение и пытаясь не сойти с ума, они только пару раз щелкнули «Полароидом» машину, на которой я была похищена, и приложили фотографии к актам по моему делу. Сидя под землей в подвале, я в своих фантазиях представляла поиски так: криминалисты прочесывают все окрестности в поисках следов ДНК или мельчайших кусочков ткани от моей одежды. Но наверху картина выглядела совсем по-другому — ничего подобного полиция делать не стала. Они извинились перед Приклопилом и удалились, не удосужившись более тщательно осмотреть машину и дом.

О том, что Похититель находился на волосок от разоблачения, подойди полиция к делу немного ответственнее, я узнала только после освобождения из темницы. А то, что я больше никогда из нее не выйду, мне стало понятно уже примерно через неделю.

Пасха 1998 года выпала на 12 апреля. В Пасхальное воскресенье Похититель принес мне корзинку с пестрыми яйцами из шоколада и большого пасхального зайца. Воскрешение Христа мы «праздновали» в холодном свете голой лампочки за маленьким садовым столиком в моем затхлом застенке. Я радовалась сладостям и всеми силами пыталась отогнать мысли о внешнем мире и тех Пасхах, которые мы праздновали раньше. Трава. Свет. Солнце. Деревья. Воздух. Люди. Мои родители. В этот день Похититель «признался», что потерял надежду получить за меня выкуп, так как мои родители до сих пор не дали ему ответа. «Видимо, их не очень интересует твоя судьба», — сказал он. А дальше последовал приговор. Пожизненный. «Ты видела мое лицо и знаешь меня слишком хорошо. Теперь я не могу выпустить тебя на свободу. Я никогда не передам тебя твоим родителям, но попытаюсь, насколько возможно, позаботиться о тебе здесь».

В день светлой Пасхи все мои надежды окончательно рухнули. Я плакала и молила его отпустить меня на свободу. «У меня вся жизнь впереди, ты же не можешь запереть меня здесь навсегда. Что будет со школой? Что будет с моими родителями?» Я клялась Богом и всем, что мне свято, что не обмолвлюсь о нем ни одним словом. Но он мне не верил — на свободе я быстро забуду все свои обещания или сдамся под давлением полиции.

Я пыталась втолковать ему, что он же тоже не хочет остаток своей жизни провести рядом с жертвой преступления в подвале, и просила его отвезти меня куда-нибудь очень далеко с завязанными глазами — тогда я точно не смогу найти этот дом и назвать имена, чтобы полиция смогла выйти на его след. Я даже придумывала для него планы бегства. Можно переехать за границу — жизнь в другой стране будет в любом случае лучше, чем рядом со мной, запертой в подвале, и в постоянных заботах обо мне. Я скулила, молила и в конце концов начала орать: «Полиция все равно меня найдет! И тогда тебя посадят. Или расстреляют! А если нет, тогда меня найдут мои родители!» Мой голос сорвался. Приклопил же оставался совершенно спокойным. «Ты их совсем не интересуешь, забыла? А если они даже появятся здесь, я их убью». После этого, пятясь, покинул комнату и запер дверь снаружи.

Я осталась одна.

Только через десять лет, когда уже прошло два года после моего побега, в ходе полицейского скандала, разгоревшегося вокруг ошибок следствия и укрывательства фактов, мне было суждено узнать, что в те Пасхальные дни, не подозревая о том, я второй раз стояла на пороге спасения. В Пасхальный вторник, 14 апреля, полиция опубликовала показания других свидетелей, которые указывали на то, что утром в день похищения видели автофургон с затемненными стеклами недалеко от общины, где я жила. Номера машины указывали на Гензерндорф.[15]

Показания же другого свидетеля полиция не обнародовала. В тот же день, 14 апреля, проводник служебно-розыскных собак из венской полиции позвонил в полицейский участок. Дежурный части дословно записал следующие показания: