Даже после многих лет жизни в городе бабушка оставалась деревенской женщиной со своими причудами. Она носила шерстяные юбки, поверх которых надевала цветастые фартуки, волосы завивала в кудри и распространяла вокруг себя запахи кухни и «Францбрандвайн»,[6] которые обволакивали меня, стоило мне зарыться лицом в ее юбку. Мне даже нравился постоянно сопровождающий ее легкий «аромат» алкоголя. Бабушка оставалась истинной дочерью виноделов и во время каждой трапезы, как воду, запросто выпивала большой стакан вина, при этом никогда не выказывая даже намека на опьянение.
Бабушка и в городе оставалась верна своим привычкам — готовила на старой дровяной печке и чистила кастрюли старомодной проволочной щеткой. С особой трогательностью она заботилась о своих цветах. На большом дворе позади дома стояли бесчисленные горшки, чаны и старое корыто для замеса теста, установленное на бетонных плитках. Весной и летом все это превращалось в маленькие фиолетовые, желтые, белые и розовые цветущие островки. В примыкающем к дому фруктовом саду росли абрикосы, вишни, сливы и много смородины. Этот мир составлял огромный контраст с нашим поселением на Реннбанвеге.
В годы моего раннего детства бабушка олицетворяла для меня домашний очаг. Я часто оставалась у нее ночевать, лакомилась шоколадом и нежилась с ней на старой софе. После обеда я ходила в гости к своей здешней подружке, в саду которой родители установили маленький бассейн, или каталась с другими детьми на велосипеде по деревенским улицам, с любопытством оглядывая окрестности, по которым можно было свободно передвигаться. Позже, когда родители открыли неподалеку магазин, я садилась на велосипед и за пару минут добиралась до дома бабушки, чтобы ошарашить ее своим внезапным появлением. Часто она не слышала моих звонков и стука в дверь, сидя под гудящим сушуаром. Тогда я перелезала через забор, прокрадывалась с заднего крыльца в дом и очень веселилась, видя ее испуг. С бигуди в волосах она, смеясь, гоняла меня по кухне: «Ну, погоди, вот я тебя поймаю!» И приговаривала меня к штрафу в виде садовых работ. Я обожала это наказание — вместе с ней обрывать темно-красные вишни с деревьев или осторожно ощипывать кисти смородины.
Бабушка не только подарила мне кусочек беззаботного и счастливого детства, но и научила меня находить место для чувств в этом не допускающем эмоций мире. Почти всегда, когда я бывала у нее в гостях, мы ходили на маленькое кладбище, расположенное за околицей, почти посреди обширного поля. Могила дедушки с блестящим черным камнем в изголовье находилась в самом конце кладбища, рядом с засыпанной новым щебнем дорогой, идущей вдоль кладбищенской стены. Летом, когда солнце нещадно палило, согревая могилы, здесь стояла тишина — слышен был только стрекот сверчков, птичий гомон над полями, да изредка звук проезжающей по магистрали машины. Раскладывая на могильном камне свежие цветы, бабушка тихо плакала, а я каждый раз по-детски принималась ее утешать: «Ну не плачь, бабушка! Дедушка хотел бы видеть твою улыбку!» Позже, уже школьницей, я поняла, что женщинам моей семьи, постоянно прячущим свои эмоции от других, было необходимо иметь такое место, где они могли бы дать волю своим чувствам — защищенный от чужих глаз уголок, который принадлежит только им.
Когда я стала чуть старше, послеобеденные посиделки у бабушкиных подруг, с которыми она часто встречалась на кладбище, постепенно наскучили мне. Насколько, будучи ребенком, я любила, когда старые дамы, пичкая меня пирожными, расспрашивали обо всем, так со временем сидение в старомодных гостиных с темной мебелью и кружевными салфеточками, где ничего нельзя было трогать руками, пока дамы, захлебываясь, хвастались своими внуками, перестало доставлять мне удовольствие. Бабушка очень обижалась на мое «отречение». «Тогда я найду себе другую внучку!» — объявила она мне однажды. Но когда она действительно начала одаривать мороженым и сладостями другую маленькую девочку, каждый день забегавшую в ее лавку, это ранило меня до глубины души.
Вскоре это разногласие было разрешено, но с той поры мои посещения Зюссенбрунна стали реже. У моей матери и без того всегда были достаточно напряженные отношения со свекровью, поэтому ее не особенно огорчило то, что я стала реже ночевать у бабушки. И как часто бывает со всеми внуками и их бабушками, когда я пошла в школу, мы немного отдалились друг от друга. Но бабушка навсегда осталась для меня незыблемой скалой в бурном прибое, потому что она дала мне с собой жизненный запас надежности и чувство безопасности, которых мне так не хватало дома.
За три года до моего рождения родители открыли маленький продовольственный магазин с пристроенной к нему закусочной в микрорайоне Марко-Поло,[7] всего в 15 минутах езды на машине от Реннбанвега. В 1988 году они приобрели еще одну бакалейную лавку на Прёбстельгассе в Зюссенбрунне, находящуюся всего в паре сотен метров от дома моей бабушки, на главной улице местечка. В одноэтажном угловом доме цвета увядшей розы, со старомодной дверью и прилавком с 60-х годов они продавали выпечку, деликатесы, газеты и специальные журналы для водителей грузовиков, которые делали здесь, на выездной магистрали перед Веной, свою последнюю остановку. На полках лежала целая куча повседневных мелочей, которые покупают у бакалейщика даже те, кто уже давно отоваривается в супермаркетах: стиральный порошок в маленьких коробках, макароны, супы в пакетиках, а также сладости. На заднем дворе стоял старый, покрашенный в розовый цвет дом, служащий холодильным складом.
Оба этих магазина рядом с домом моей бабушки позже стали центром моего детского мира. Я часто проводила вечера после садика или школы в магазине на Марко-Поло, и пока моя мать занималась бухгалтерией или обслуживала клиентов, вместе с другими детьми играла в прятки или скатывалась кувырком с небольших холмов, которые согласно архитектурному решению были специально насыпаны для катания на санках. Этот район был меньше и спокойнее нашего, там я могла безбоязненно передвигаться и легко знакомиться и общаться с другими детьми. Из магазина можно было наблюдать за гостями в кафе: домохозяйки, мужчины, закончившие работу, и другие посетители, которые уже с утра начинали свой день с того, что выпивали кружку пива и к ней заказывали тост. Такие закусочные относятся к вымирающему виду, постепенно исчезающему в городах. Благодаря старой традиции, в них сохранилась непринужденная домашняя атмосфера, где можно засидеться далеко заполночь, попивая дешевое разливное вино и запросто общаясь с другими посетителями. Эти заведения являются важной нишей для многих простых людей.
В обязанности отца входило обслуживание пекарни и доставка выпечки. Обо всем остальном заботилась моя мать. Когда мне было около 5 лет, отец начал брать меня с собой в поездки по доставке товара. На нашем автофургоне мы проезжали пригороды и деревни, останавливались у гостиниц, баров и кафе, у киосков с хот-догами и маленьких магазинчиков. Поэтому весь северный берег Дуная я знала гораздо лучше, чем кто-либо из моих ровесников, а времени в барах и кафе провела намного больше, чем подобает в этом возрасте. Я безумно наслаждалась временем, проводимым с отцом, и чувствовала себя очень взрослой, принимаемой всерьез. Но эти поездки по питейным заведениям имели также и свои негативные стороны.
«Какая хорошая девочка!» — эти слова я слышала, должно быть, тысячу раз. Они оставили неприятный отпечаток в моей памяти, несмотря на то, что меня хвалили и я находилась в центре внимания. Чужие люди щипали меня за щеки и дарили шоколадки. Кроме того, я ненавидела, когда кто-то вытаскивал меня на яркий свет рампы против моего желания, вызывая во мне глубокое чувство стыдливости.
В данном случае таким человеком был мой отец, который хвастался мной, как украшением, перед своими клиентами. Очень общительный, он любил распустить перья перед публикой, и его маленькая дочка в отутюженном платьице была для этого идеальным аксессуаром. У него было такое количество друзей повсюду, что даже мне, ребенку, было понятно, что все эти люди не могут быть ему действительно близки. Большинство из них просто пили за его счет, многие одалживали деньги. Дабы утолить свою жажду дешевой популярности, он охотно оплачивал чужие счета.