Fata volentem ducunt, nolentem irahum
Кто-то из стоиков
Онтогения – повторение филогении.
Гексли
Закон, как сталь солдат, для нас звучит жестоко:
Ты чуешь в нем, что надо преклониться,
Что беспощадно он за око вырвет око,
Что он мечом скрепленная страница.
Но мировой закон, веков необходимость,
Ананкэ – рок, спокойствие – Нирвана,
Которым чужды плач, прощенье и терпимость,
Пугают всех; и жаждут все обмана.
В числе их тезисов один – других жесточе,
Закон глубин таинственного рода;
Страшны, как у медуз, его тупые очи,
И, глядя в них, не знаем, где свобода.
И он, закон, гласит: мы только повторяем
Путь прошлого; все чувства в быстрой смене
Уж предначертаны; мы сами отстрадаем
И взыщется за нас в седьмом колене.
Но нам, бунтовщикам, чья грубая порода
В себе «хочу» от Каина питает,
Так всякий чужд закон, что и сама природа
Бездушием путь знания карает.
Меня в даль жизни потянули
Мечты – доплыть иль пасть.
Я спасся сам, но потонули
Правдивость, сила, страсть.
Мертвы желанья и виденья.
Лежат на берегу
Моей души… Но погребенья
Свершить я не могу.
Я знаю, песнею печальной
Я в поздних, злых слезах
Не брошу в сумрак погребальный,
Но воскрешу тот прах.
И уж не прежним, страстным роем
Виденья обоймут:
Меня обхватят трупы с воем
И, как лжеца, убьют.
Я потерял в тревогах твердость,
Мой меч упал, звеня…
Поднимут злость его и гордость,
Мой меч убьет меня!
На берегу зияют трупы.
Над ними нет креста.
Убийцы – море и уступы –
Прелестны, как мечта…
Я знал его влюбленным нежно,
страстно, бешено, дерзко, скромно.
Гоголь
Дочь Мухтара бен-Амунны
Всех прелестнее девиц:
Очи девы – трепет лунный
В мраке спущенных ресниц,
Взгляды девы сладки чары,
Как прохлады свежей сень,
Нежат пышные шальвары
Стана девственного лень…
А чадры прозрачной тканью
Не закрыть ланит огня,
Как тумана колыханью
Не затмить сиянье дня…
Много мудрости имеет
Бахр-Ходжа, мулла младой;
Бай-Эддин смельчак посмеет
Вызвать всех на смертный бой.
Бахр-Ходжа принес к Мухтару,
Как калым за дочь, Коран;
Бай-Эддин – пистолей пару
И дамасский ятаган.
Только нищий не к Мухтару
Снес калым свой, Ибрагим:
Под тенистую чинару
Снес он слезы – свой калым.
Но четвертый всех сильнее,
Ростовщик Рахматулла;
Стали все грозы темнее –
Нищий, батырь и мулла.
С первым проблеском рассвета,
От безумия дрожа,
Прыгнул в пропасть с минарета
Томный, страстный Бахр-Ходжа.
С первым проблеском рассвета,
На коне, в степи, один,
Был сражен из пистолета
В свалке батырь Бай-Эддин.
И по пыли, на рассвете,
Ибрагим шел, полный грез…
Он у каждой пел мечети
И ослеп от вечных слез.
На башне принцесса стояла,
Глядела на даль-синеву;
К ней рыцарь, не сдернув забрала,
С дороги подъехал ко рву.
И ей говорит неизвестный:
«На всё для тебя я готов!»
«Я требую, рыцарь прелестный,
Сто отнятых в битве голов…»
Стояла принцесса на башне,
Глядела на луг под собой;
Со стадом звенящим по пашне
Пастух к ней идет молодой.
И ей говорит на свирели:
«Как ей я могу угодить?»
«Мне надо не позже недели
Свирель золотую добыть…»
Стояла на башне принцесса,
Глядела, как стлался туман;
Идет к ней из темного леса
Разбойник, лихой атаман.
Взглянул он, веревку кидает,
Взобрался по ней на карниз,
Без спросу принцессу ласкает
И с нею спускается вниз.
Целуется с ним, бесшабашным,
По чащам бежит она с ним
К пещерам разбойничьим страшным
И мшистым озерам лесным.
Им машет головкой былинка,
Им зелень густая поет…
Кто знает, куда их тропинка,
Лесная тропинка ведет…
Ганс Вальтер за раненой серной.
Как серна, по камням скакал
И в зыби тумана неверной
Он девушку вдруг увидал.
Она на обрыве белела,
Недвижна, легка и стройна…
Мелодию странную пела
Насмешливым тоном она.
Видали ли вы, как светили
Искринки средь серой золы?
Глаза этой девушки были
Как искорки – быстры и злы.
Вы слышали рокот нагорный
Смеющихся, звонких ручьев?
Такой же был говор задорный,
Серебряный звук ее слов.
Вы чуяли, как замирала
У раненой ласточки грудь?
Так песня ее угасала,
Скрываясь в туманную муть…
Ползли вы, мечтая напрасно,
Орлят из гнезда доставать?
Надменных красавиц опасно,
Как этих орлят, достигать…
Ганс Вальтер под гнетом сомненья,
Пока не ушла она, ждал
И после на мху без движенья
Он целые сутки лежал.
А вставши на самом рассвете,
Собаку свою застрелил,
Спустился в долину и Грете
Он сердце свое предложил.
Он с Гретой живет неразлучно,
Имеет прекрасных коров,
Жена его ласкова, тучна,
Он весел, спокоен, здоров…
Но редко, когда заиграет
В деревне бродячий скрипач
И в звуках и ветер летает,
И гаснет трепещущий плач,
Ганс Вальтер в них чует родное,
Себя ж безнадежно одним,
И кажется, что-то большое
Навеки потеряно им…