Mein dunkles Herze liebt dich,
Es liebt dich und es bricht,
Und bricht, und zuckt, und vetblutet,
Aber du siehst es nicht.
H. Heine
Дней моих впечатленья так бедны,
Но пред сном я беру две руки,
И они – и покорны, и бледны,
Так изящны, нежны и тонки…
Я их медленно, тихо целую,
Одну и другую…
Одну и другую…
Сердце, сердце тогда оживает
И безумен, и радостен я…
А она далеко и не знает,
Как целую я руки ея,
Как я каждую ночь их целую,
Одну и другую…
Одну и другую…
Был тревожным и пристальным взгляд,
И измученным нервным вниманьем…
Ты когда-нибудь видел закат,
Ты следил за его умираньем?
Ах, он знал, что искала она:
Блеска, славы, таланта и силы…
Ты читал, как принцесса одна
Трубадура ждала до могилы?
Он любил ее, но… он молчал,
А она не любила – молчала.
Ты когда-нибудь ночью рыдал
Безнадежно, угрюмо, устало?
Он, злобный, вниз сползал
С безжизненных высот.
Он Бога там искал,
И там был Бог и лед.
Внизу, в селе убогом,
Не будет злой своим…
Но разве можно жить с Богом?
О, нет! Лучше быть злым.
Она устало шла
Наверх, в объятья льда.
От грубости и зла
Она бежит… Куда?
Средь льдов – покой, как в гробе,
Там некого любить…
Но разве можно жить в злобе?
О, нет! Лучше не жить.
И встретились они
И робко обнялись…
Бежали дни и дни,
Глядели двое в высь,
Где синею эмалью
Застыла глубина…
Ведь можно жить и печалью,
Если она нежна?..
Перерезали черные ели
Неподвижный, огромный закат.
Оттенить его яркость хотели
Вековечные, черные ели.
Длинный ряд…
Мхом заросший, угрюмый, горбатый,
Тяжкий камень средь сосен лежал,
И горел при сияньи заката
Тяжкий камень, угрюмый, горбатый,
Как коралл.
А у камня сидел, опечален,
С отуманенным, жалким лицом,
Гном, приползший из ближних прогалин;
Он у камня сидел, опечален,
Бедный гном.
«Умерла моя светлая фея, –
Гном шептал, – а она здесь жила»…
Гном шептал, на закате алея:
«Умерла моя светлая фея,
Умерла»…
Он ей лгал. Он смеялся, играл,
Чтоб улыбку ее увидать.
Он любил ее? Да. Но и лгал,
Чтоб не дать ей себя разгадать.
И улыбкой своей утомлен,
Он ушел в беспросветный туман…
То обман был, конечно, но он
Был безумно-бесцельный обман.
Я влюбился в глаза незнакомки,
В задремавшие в глуби их сны…
Мне казалось, глаза были громки,
Сны, бездонно, как омут, темны.
Мы летели вдвоем на площадке,
Жуткой ночью, по рельсам стальным,
И глаза, и прелестны, и гадки,
Ворожили над сердцем моим.
Сквозь мельканья снежинок, в тьме ночи,
Покорял меня отблеск в глазах…
Помню я, что такие же очи
Я на старых видал образах.
В них дремали глубокие чары;
Это – смерть, угадал я чутьем.
Эта женщина скрылась, кошмары
Мне оставив надолго потом…
Я головку нашел у скульптора,
Позабытую где-то в углу…
Завалялась средь старого сора
Та головка давно на полу.
Неокончены, начаты еле,
Чуть набросаны были черты,
Но глаза уже будто глядели,
Как в тумане, сквозь дымку мечты …
Глина ссохлась, и шрамами злыми
Змейки трещин упрямо прошли
На лице, будто свыкшемся с ними,
Ничего уж не ждавшем в пыли.
Мелко сыпалась глина сухая,
Так безжалостно, даже куски,
Равнодушно, мертво, не меняя
Выраженья спокойной тоски.
Да, головка едва выделялась,
Но прелестной, прелестной была…
Чуть родившись, она замечталась,
Статуэтка, и так умерла.
Я унес ее. Очи немые
Украшали жилище мое,
На закате носил ей цветы я,
Целовал я тихонько ее.
Я тогда был и робок, и молод,
Но тогда уже был я одним,
И мне нравился губ ее холод,
Было сладко, что я нелюбим.
Как любил я ее нерасцветшей,
Не желавшей ни мыслить, ни жить,
Не заплакавшей, молча ушедшей,
Пожимая плечом, может быть…
Я был полн величайших вопросов
И на все в ней ответ был найден.
Безбородый, печальный философ,
Как задумчиво я был влюблен…