За этим весьма пространным сочинением Гус написал еще трактат «О шести заблуждениях», носящий столь же яркий пропагандистский характер, здесь он разбирает заблуждения, которыми священники заразили христианство. Основные положения этого труда Гус приказал начертать «а стенах Вифлеемской часовни.

Затем последовали еще два трактата: «О церкви», где Гус изложил свое известное понимание церкви, и «Постилла», или «Изложение священных чтений воскресных», представлявшее собой, по сути дела, собрание проповедей.

Вероятно, в этот период Гус был счастливее всего и жил наиболее полной жизнью. Казалось, стены Вифлеемской часовни раздвинулись, превратившись в простор под открытым небом, простор, заполненный более многочисленными толпами, чем это могло быть в Праге; и мысли здесь рождались быстрее, чем их могло записать перо.

Но Гус не подпадал под влияние теперешнего своего настроения, каким бы убедительно радостным оно ни было. Он воспринимал действительность как нечто целое, и хотя был удовлетворен своей деятельностью в провинции, не забывал и о Праге. Он несколько раз приезжал в Прагу и поддерживал с ней постоянную письменную связь. Писал он друзьям, писал и послания, предназначенные для публичного прочтения, главным образом в Вифлеемской часовне. Одна мысль является общей для всех этих посланий — призыв к верности и стойкости. «Посему, возлюбленные, не бойтесь, и да не тревожит вас страх оттого, что некоторых из вас искушает Господь, допуская антихристовых слуг пугать вас гонениями (судебными)… Стойте твердо на правде, кою познали… Наконец прошу вас, возлюбленные, молитесь за тех, кто возвещает правду Божию, и за меня молитесь, чтобы и я усерднее писал и проповедовал против злобы антихриста и чтобы, когда настанет труднейшее время, привел меня Господь в ряды воителей своих, дабы мог я защищать правду его».

В этих писаниях Гуса нет ни слова о его личной судьбе. Он хлопочет лишь о том, чтобы выполнить свою миссию, и о том, чтобы приверженцы его не изменили общей борьбе.

В одном письме, написанном в конце 1412 года ректору Пражского университета, Гус открывает основной источник силы, на которую он опирается, и одновременно указывает слабые стороны своих противников: «Люди, ослепленные гордыней, честолюбием, величием и скупостью, позволившие отвратить себя от правды, лишены терпения, а тем самым — любви и всех добродетелей; они слабеют духом, испытывая странное смятение в сердце своем, ибо, с одной стороны, их теснит сознание правды, а с другой — страх; боятся они лишиться величия своего и отдать на смерть грешное тело. Я же пойду на смерть, если таково будет милосердие Божие, ибо не хочу жить в этом жалком мире, если мне не дано побуждать себя и других раскаяться согласно воле Божией».

Достаточно освободить эти слова от шелухи религиозных понятий, диктуемых духом эпохи, и они зазвучат как боевое оружие «Божьих бойцов» — наследников Гуса.

Уход Гуса из Праги не принес, однако, желанного успокоения для Чехии. Волнения выплеснулись за пределы городских стен, больше всех бряцали оружием враги Гуса, из них наиболее отличался бывший близкий друг Гуса — Штепан Палеч.

Итак, над головой Гуса простиралось тихое и спокойное синее небо южной Чехии, но на горизонте собирались тучи, предвещая грозную бурю. Тучи эти стягивались не только из отдаленных уголков Чехии, но и со всего мира.

В чем угодно можно было упрекать римскую церковь, только ее в забывчивости. Стоило ей однажды понять, какую опасность представляет для нее Ян Гус, и можно было не опасаться, что его процесс не будет доведен до конца. Она была упорна, но хитра. Она умела ждать, умела приостановить свои действия, но была готова к нападению в любой момент, как только ход событий позволял надеяться на успех.

Первой победы церковь добилась тогда, когда лишила Гуса поддержки короля, архиепископа и большинства в университете: тогда она выжила его из Праги. Но и в изгнании Гус не переставал быть для нее опасным. Он продолжал проповедовать, писал, но главной его виною было то, что он вообще существовал. Теперь пора было приступить к крайним мерам — к его физическому уничтожению. Но для этого нужно было, чтобы он фактически попал во власть церковного суда. Ввиду слабости Вацлава церковь не надеялась, что можно побудить чешского короля арестовать Гуса и выдать его духовным властям, тем более что этого еретика защищало чешское дворянство. Но можно было выждать, как уже не раз, удобного случая.

Этот случай представился, когда зародилась надежда на созыв нового всехристианского собора, главной целью которого было окончательно устранить троепапство и навести в церкви радикальный порядок.

В течение всего 1413 года папа Иоанн XXIII вел переговоры о созыве такого святого собора с королем Сигизмундом, который тем временем был провозглашен наследником Вацлава IV на троне Чешского королевства. При переговорах оба партнера преследовали свои интересы. Иоанн XXIII считал себя единственно законным папой и надеялся, что собор избавит его от двух пал-самозванцев; Сигизмунд приветствовал созыв всехристианского собора из других соображений: хотя он еще не был коронован германской короной в результате сопротивления своего брата Вацлава IV, но был фактическим государем Германской империи, страны, подобно льдине, рассеченной сотнями трещин, раздираемой борьбой несчетного множества антагонистических сил. Сигизмунду поэтому необходимо было усилить свой авторитет, а это могло случиться, если он будет иметь столь значительные заслуги в объединении расколотой церкви. Сигизмунд хотел возложить на себя обязанности светского председателя намечаемого собора и втайне надеялся, что в конце концов ему удастся захватить руководство собором вообще, даже против воли папы и кардиналов. Если он доведет переговоры до успешного конца и возвратит христианству его былое единство или хотя бы внесет в это дело значительную лепту, то заработает на своих заслугах изрядно и прежде всего укрепит свою политическую силу и положение в мире. А то и другое ему нужно было для того, чтобы утвердить свою власть над империей. Таким образом, римский папа и римский (германский) король нуждались друг в друге, искали один в другом опоры, хотя одновременно и стремились отнять друг у друга первенство в отношении заслуг, а главное— в отношении их материальных следствий.

После трудных, полных коварства (переговоров Сигизмунду удалось склонить Иоанна XXIII к тому, чтобы созвать собор в начале ноября 1414 года, причем отнюдь не на итальянской, а на германской территории, в городе Констанце на Боденском озере.

Созыв представителей всего христианства поставил и Гуса перед совершенно новой ситуацией, и его процесс выступал в новом свете. Пока Гуса вызывал на суд папа, он отказывался подчиниться вызову, и его возражения, как мы уже говорили, были полностью обоснованы. Теперь же в лице собора образовалась новая инстанция, где уже не папа решал дела в качестве единственного судьи, но где сошлись представители всей «видимой» части церкви, то есть в полном смысле этого слова вся церковь. А Гус никогда не переставал себя считать членом оной. К тому же этот собор провозгласил своей главной целью произвести реформу в делах церкви, то есть, другими словами, программа его совпадала с программой Гуса. Разве это не был для него подходящий случай принять участие в такого рода обсуждении? Разве не в этом была его прямая обязанность? Следовало помешать лишь одному — чтобы собор стал судилищем для Гуса. В качестве вызванного и обвиняемого Гус не мог бы даже явиться на собор. Он мог и должен был предстать перед ним не как «привлеченный» судом, а как свободный участник собора. Но и враждебная сторона считала собор удачным предлогом для того, чтобы захватить Гуса в свои руки. Теперь было очень удобно завершить затянувшийся процесс и заманить жертву в ловушку. В этом деле церковь обрела помощника в лице Сигизмунда — будущего наследника чешского трона (предназначенного Сигиэмунду еще при жизни Вацлава), а Сигизмунд сам стремился к тому, чтобы в Чехии установился порядок и были подавлены все опасные бунтарские, «еретические» элементы. Нужно было только преодолеть колебания Гуса, рассеять все его сомнения и побудить явиться в Констанц. Так началось усиленное наступление на Гуса посредством обещаний, уговоров, коварных заверений и угроз. Эту кампанию интриг, лжи и дипломатических уловок Сигизмунд начал заманчивым предложением охранять Гуса в случае, если тот отправится в Констанц. Однако вызов, сформулированный в такой необычной форме, не внушал доверия. Еще меньше доверия внушал его автор. Слишком свежи были воспоминания о том, как часто Сигизмунд нарушал свое слово, а особенно с какой легкостью он предавал родного брата, короля Вацлава. И все же Гус серьезно взвешивал предложение Сигизмунда. Если только заручиться надежной гарантией. Но Гус имел в виду большее: не только личную безопасность, но и возможность говорить перед собравшимися представителями христианского мира. Ему важно было добиться открытого разбора своего дела. В этом он видел главную цель своей поездки, если только он решится отправиться в Констанц.