Тело Бурги сожгли на монастырском дворе, а пепел сложили в урну и закопали в подножии субургана — поминального надгробия ламаистов. Вещи, принадлежавшие настоятелю, остались в его келье, которую никто не посещал после смерти Бурги.

Косой лама умер, так и не узнав, что Шанчур обманул его. Аристарх Веденский был жив, и не его вина, что он не выполнил обещание, данное Бурге. События, охватившие Россию, были столь грандиозными и неожиданными для юного стяжателя славы кладоискателей, что он со своей алчной надеждой исчез в их водовороте.

Прошло много времени, и Аристарх Веденский, успевший к шестому десятку лет приобрести специальность букиниста да еще одну фамилию — Корольков, отчаялся овладеть таинственным кладом священной ниши. Бурга умер, и искать книги или рукописи Андронова не было смысла. Аристарх все равно не знал дорогу к нише. Во время Великой Отечественной войны потомок урянхайского купца постарался избежать службы в армии, но в самом конце войны, обзаведясь документами на имя Петра Семеновича Королькова, предложил свою помощь госпиталю освобожденного Таллина. Там он пробыл до победы, уезжая в Москву с блестящей характеристикой и полным сознанием исполненного гражданского долга. «У нас на фронте…» — любил он повторять при каждом разговоре. Вскоре бывший санитар Корольков стал заведующим букинистическим отделом одного из крупных книжных магазинов Москвы.

Трудно сказать, когда Корольков-Веденский вспомнил о священной нише и ее богатствах. Тогда ли, когда ему попалась среди купленной библиотеки видного историка книга Андронова «За Саянами» и на двадцатой таблице он обнаружил рисунок, часть которого ему дал Косой лама. Или же тогда, когда одно иностранное посольство попросило разыскать эту же книгу для своей библиотеки, а он, разослав запрос во все города страны и получив четыре экземпляра ее, собственноручно сжег их вместе с первым. Во всяком случае за последние десять лет домосед Корольков переменился. Он охотно и надолго выезжал в командировки в Ленинград, а во время отпуска летом или осенью не раз приезжал в Туву. Он, как маньяк, уничтожал книгу Андронова, если она ему попадалась на полках букинистов, или вырывал двадцатую таблицу в библиотечных экземплярах. За все десять лет он ни разу не прочитал в книге ни одной строчки. Он считал себя полноправным наследником Косого ламы и боялся, что его кто-то может опередить. Он никому не хотел доверить своей тайны и был так же далек от цели, как и десять лет назад. Может быть, ничего не изменилось, если бы через десять лет не пригнел вторичный запрос от того же иностранного посольства в букинистический отдел о книге Андронова.

Кенин проснулся от шума и скрипа двери, ведшей в молельню храма. Он приподнялся и в серых сумерках рассвета увидел старческую фигуру, входящую во внутрь. Сон прошел моментально. Хотелось броситься за пришедшим, но стоит ли? Можно напугать или обидеть старика, и тогда не рассчитывай на его помощь. Кенин решил подождать, когда он выйдет. Вставало солнце, высыхала роса на траве, и утро обещало быть ясным. Вряд ли пришедший откажется побеседовать с человеком, так рано оказавшимся на дворе хурэ.

Старик пробыл в храме никак не меньше двух часов; на его иссеченном морщинами лице не появилось удивления, когда он заметил Кенина, поклонившегося ему в знак приветствия. Старик спокойно подошел к юноше и медленно спросил:

— Почему ты ночевал здесь? Ты сбился с пути?

Кенин ответил, что желание узнать историю Оин-хурэ и его настоятеля Косого ламы привело его сюда. Старик задумался; казалось, он силился что-то вспомнить.

— Несколько зим назад меня спрашивал о Косом ламе один приезжий — русский, но я ничего не знаю о нем. Я, когда был таким, как ты, служил в этом хурэ, но я не видел Косого ламы. Говорили, его душа переродилась в волка, а тело было сожжено, и пепел лежал под надгробием — субурганом. Теперь давно нет того субургана. Ты человек нашего племени. Скажи, зачем тебе нужно знать о прошлом?

— Понимаешь, старик, мой дед — Монгуш, которого в степи прозвали Балбалом…

Кенин не успел договорить, так как старик удивленно замахал руками и быстро переспросил:

— Твой дед Балбал из рода Лопсан?

Кенин кивнул, не понимая, что так удивило собеседника.

— Твой дед Балбал? Очень давно я слышал, как говорили люди о вражде Балбала из рода Лопсан и Косого ламы. Говорили, что настоятель Бурга потому стал волком, что его путь не был справедливым. Я ничего сам не знаю, но старше меня никого нет в живых. Я знаю только, что келья, которую ты видел закрытой, принадлежала Бурге. Он умер там, и никто после его смерти не заходил туда. Ты внук Балбала — ты можешь зайти.

Кенин почти бегом пролетел весь полутемный коридор и остановился перед дверью с массивным замком. Старик, не поспевавший за ним, крикнул:

— Ты внук Балбала, дерни дверь, она наверняка рассыплется!

Кенин дернул, и замок с лязгом упал на пол. Густая паутина и толстый слой пыли закрывали свет, падавший в келью из крошечного окна. Фонарем из полумрака были выхвачены сначала бесформенная груда, напоминавшая постель, затем какие-то запыленные сундуки и книги, упавшие с полки. На стене висели истлевшие шелковые хадаки и всевозможных размеров ламаистские иконы. Спертый воздух перехватил дыхание, и, если бы старик не разбил окно, можно было задохнуться. Вместе со звоном стекла в сумрачную обитель ворвался солнечный луч. Дневной свет охватил всю обширную келью, вещи в которой превратились в тлен и прах. Стоило коснуться крышки сундука, как она тут же рассыпа́лась и превращалась в груду источенных жучком и плесенью опилок. Содержимое сундуков истлело, сохранились только медные сосуды и фарфоровые чаши. Но это не интересовало Бенина.

Он стал осторожно поднимать с пола книги — ксилографические издания ламаистских сочинений. Листы от сырости слиплись и пожелтели. Книг было немного. Ничего нельзя было узнать из них об истории Косого ламы. Такие книги Кенин не раз встречал в библиотеке университета. Молитвенные и нравоучительные тексты издавались немалым тиражом, хотя их и печатали с деревянных досок.

Через три часа он кончил детальное обследование последнего обиталища Косого ламы. Оно ничего не дало для разгадки истории деда Балбала. Правда, оставалась еще постель, но чувство отвращения удерживало Кенина.

Все-таки надо подойти и к ней! Старик, который постоянно посещает развалины монастыря, чтобы принести ароматические травы, внимательно следил за юношей; видно, ему тоже интересно хоть что-то узнать о Бурге, превратившемся в волка.

Кенин поднял палку и ткнул в постель. То, что могло быть одеялом, не рассыпалось, а расслоилось на несколько больших кусков, прилегающих один к одному. Кенин скинул их, сбросил подстилку и у изголовья нашел книгу в деревянном переплете. Видно, шерстяное одеяло и подстилка как-то предохранили еще одно ламаистское сочинение. Оно не подмокло, листы его сохранили почти нормальный вид. Это было сочинение о жизни и деяниях Майтреи — Будды Будущего…

Но где хоть какие-нибудь свидетельства жизни Косого ламы и его связей с легендарным Балбалом? Даже эта закрытая сорок лет келья ничего не прибавила, никак не приоткрыла тайны прошлого. В руках только сочинение о Будде Будущего…

Вторичный запрос посольства о книге Андронова привел Веденского в замешательство. Его удивило и испугало желание приобрести тридцать экземпляров. Невольно приходила мысль, что тайна, которую он оберегал всю жизнь, стала известна, что чужие руки протянулись к наследству, оставленному ему по праву Косым ламой.

События в стране, утверждавшей приоритет общественного блага, интересовали Веденского лишь в той мере, в какой они могли касаться лично его. В его сознании даже не возникло сомнения, что клад священной ниши не может быть личным достоянием. Он жил, не отвергая и не принимая существующее общество. Скорее всего, как обыватель, он смирился с его неизбежностью и отдавал ему столько времени, сколько требовалось по закону. Большего он никогда не делал, меньшего делать не позволял закон.