Постоянно обедать только в обществе Филиппа и Женевьевы довольно скучно. Я пыталась ему противостоять, правда, не всегда успешно, ибо он был слишком умен, чтобы не видеть меня насквозь. А поскольку я при этом вела себя слишком самоуверенно, это его забавляло, и он подвергал меня дальнейшим испытаниям и всячески старался заставить меня выпустить весь свой пар.

Он просто садист. К такому вот заключению я пришла. Он несет ответственность за смерть жены: если даже он и не давал ей смертельной дозы настоя опия, то довел ее до того, что она сама приняла яд. Какая у нее была ужасная жизнь! До какой же степени должна себя чувствовать несчастной женщина, чтобы добровольно уйти из жизни? А бедная Женевьева, ее дочь! Я должна попытаться понять девочку, стать ее другом. Она теперь представлялась мне одиноким, потерянным ребенком, который брел по лабиринту жизни в твердой уверенности, что уже никогда из него не выберется.

И я, которая так гордилась собой, считая себя практичной женщиной, тоже могла превратиться в этом замке в странное создание, ибо из века в век здесь происходили какие-то непонятные события.

Чтобы выбросить из головы этого человека, я попыталась думать о чем-нибудь другом. Каким приятным было открытое лицо Жан-Пьера Бастида! Неожиданно я улыбнулась. Удивительно: я, которая совсем не интересовалась мужчинами с тех пор, как много лет назад любила Чарлза, обнаружила теперь, что эти двое постоянно занимают мои мысли. Как глупо, укоряла я себя. Какое они оба имеют ко мне отношение?

Я взяла присланную графом книгу и принялась за чтение. Замок был сооружен в тысяча четыреста пятом году, и до сих пор сохранилась значительная часть построенного тогда. Два крыла, примыкающие к замку с обеих сторон, были пристроены позднее. Их высота превышала тридцать метров, а цилиндрические башни придавали всему сооружению внушительность и солидность. Далее проводилось сравнение с королевским замком в Лохе, и складывалось впечатление, что жизнь в замке Гайяр была организована почти в полном соответствии с жизнью Лохского замка. В Гайяре де ла Тали правили как настоящие короли. Они имели собственные подземные тюрьмы, куда сажали своих врагов. В самой старой части замка находился один из самых совершенных образцов камеры забвения.

Когда автор книги обследовал подземные тюрьмы, он обнаружил такие же камеры-клетки, какие существовали в Лохском замке. Маленькие пещеры, высеченные в камне, были настолько малы, что человек не мог стоять в них, вытянувшись во весь рост. Де ла Тали приковывали людей цепями и оставляли их умирать в этих камерах точно так же, как это делал со своими врагами Луи XI в Лохском замке. Один пленник, брошенный в камеру забвения, пытался оттуда выбраться, проделав проход в стене, который, однако, привел его в соседнюю камеру, где он и умер в безнадежном отчаянии.

Я читала книгу, увлеченная не только описанием замка, но и историей семьи. В течение нескольких веков семья вступала в конфликт с королями, но чаще всего стояла на их стороне. Некая красавица была любовницей Луи XV до того, как вышла замуж за одного из членов семьи де ла Таль. Она-то и получила от короля в качестве свадебного подарка бесценное ожерелье из изумрудов. Быть любовницей короля в те времена не считалось предосудительным, и де ла Таль, женившийся на ней после того, как она покинула двор, решил посоревноваться с королем в щедрости и подарил жене браслет из изумрудов, чтобы вместе с ожерельем они составляли гарнитур. Однако браслет стоил несколько меньше, чем ожерелье, тогда тщеславный де ла Таль добавил к нему еще диадему, два кольца, брошь и пояс, сплошь усыпанные изумрудами, — все это, чтобы доказать, что он не уступает королю. Так появились знаменитые изумруды де ла Талей.

Книга подтвердила мне то, что я уже знала, — во времена Революции изумруды были потеряны. До того момента они вместе с другими ценностями хранились в комнате-сейфе, расположенной в оружейной, ключи от которой находились у самого хозяина.

Было уже очень поздно, но я никак не могла оторваться от книги. Я подошла к главе, которая называлась «Де ла Тали и Революция».

Лотэру — графу де ла Талю тех лет — было около тридцати. За несколько лет до того, как его вызвали в Париж для участия в собрании Генеральных Штатов, он женился. Больше он в замок не вернулся. Он стал одним из первых, чья кровь обагрила нож гильотины. Его жена Мари-Луиза, которой исполнилось тогда двадцать восемь лет, была беременна и потому осталась в замке вместе с графиней, матерью Лотэра.

Я очень четко представляла себе картину: жаркие июльские дни, молодая женщина, которой приносят известие о смерти мужа, ее горькие слезы по поводу кончины Лотэра, страхи за судьбу ребенка, который должен скоро родиться. Я словно видела, как она стоит у окна самой высокой башни замка, устремив взгляд на простиравшиеся вокруг рощи и виноградники и стараясь разглядеть, не идут ли уже и за ней восставшие, или пытаясь угадать, надолго ли люди, живущие в округе, оставят ее в замке.

Эти знойные дни были полны для нее напряженного ожидания. Она боялась показываться в городке и пребывала под бдительным оком тех, кто жил в округе и обрабатывал виноградники, слуг, живущих в замке, которые с каждым днем выказывали все меньше повиновения и почтения. Я представила себе старую, полную достоинства графиню, которая отчаянными усилиями пыталась сохранить и поддерживать в замке привычный образ жизни. Боже, какие страдания выпали на долю двух несчастных женщин!

Не многим удалось избежать террора, который в конце концов докатился и до Гайяра. К замку подошла толпа, размахивая флагами, распевая новую песню, пришедшую к ним с юга. Работники, оставив виноградники, женщины и дети, покинув свои дома, устремились к замку. Мелкие торговцы и лавочники заполнили двор. С аристократами пора было кончать. Пробил их последний час! Я с содроганием читала о том, как молодая графиня покинула замок и укрылась в каком-то доме. Теперь я знала, чей это был дом, я знала, какая семья приютила ее. Но де ла Тали никогда не были друзьями этой семьи, они были патронами, хозяевами. Я очень хорошо помнила гордый взгляд мадам Бастид, когда она произносила слова.

Итак, мадам Бастид, прапрабабушка Жан-Пьера, спрятала молодую графиню в своем доме. Она так управляла своей семьей, что даже мужчины не могли ей перечить. В то время как они вместе с восставшими готовились проникнуть в замок, она укрывала жену владельца замка, приказав им держать язык за зубами.

Старая графиня отказалась покинуть замок. Она всю жизнь прожила здесь, здесь хотела и умереть. Она пошла в часовню и стала ждать там своей смерти от рук восставших. Ее звали Женевьева, и она молилась своей святой покровительнице, чтобы та не оставила ее в беде. Услышав рев толпы и раскаты хохота, графиня поняла, что восставшие ворвались в замок и сейчас начнут срывать со стен гобелены и картины и выкидывать их через окна во двор.

Некоторые из них направились было в часовню. Но передумали и решили сначала сбросить вниз статую святой Женевьевы, которая стояла высоко над входом. Кто-то из них взобрался наверх, но статуя не поддавалась. Возбужденные вином, они стали звать на помощь товарищей. Они кричали, что сперва надо покончить со статуей, а потом можно крушить уже все подряд.

А перед алтарем в часовне старая графиня продолжала обращать к святой Женевьеве свои молитвы. Рев и крики снаружи становились все громче, и она ждала, что толпа вот-вот ворвется внутрь и ее убьют.

Воставшие притащили веревки и, распевая во все горло «Марсельезу» и «Это будет», обмотали ими статую. Раздалось: «Поднимайте, товарищи, все вместе! «А потом вдруг грохот, вопли и… гробовая тишина.

Замок был спасен. Святая Женевьева, разбитая на куски, лежала на земле перед входом в часовню, а под ней — три трупа. Она спасла замок, ибо восставшие, какими бы безбожниками они ни были, усмотрели в происшедшем дурной знак и в страхе убежали. Несколько самых смелых пытались остановить их, но тщетно.