Затем он вдруг сказал:

— Оказывается, это весьма опасно. Пожалуй, то же самое, как пытаться создать человека в том виде, в каком вы хотели бы его видеть, то есть пытаться подчеркнуть хорошее… и скрыть, убрать злое и недоброе.

— Я думала только о картинах. Это единственный предмет, о котором я могу говорить с достаточной уверенностью.

— А ваш энтузиазм показывает, что вы являетесь настоящим экспертом. Скажите, а каковы успехи моей дочери в английском языке?

— Они просто замечательны.

— А вы не считаете, что забота о картинах и занятие с моей дочерью являются для вас слишком большой нагрузкой?

Я улыбнулась:

— И то и другое доставляет мне огромное удовольствие.

— Я очень рад этому. А то я боялся, что жизнь у нас покажется вам весьма скучной.

— Ни в коем случае. И еще — я должна поблагодарить вас за разрешение пользоваться конюшней.

— Не за что. Теперь жизнь в замке стала более тихой и спокойной, чем прежде. — Он взглянул куда-то вдаль и добавил холодно: — После смерти моей жены мы больше не развлекаемся, как бывало. Может быть, что-нибудь изменится после женитьбы моего кузена, когда его жена станет хозяйкой замка.

— Или если вы сами, женитесь, — импульсивно вставила я и была уверена, что услышала прозвучавшую в его голосе горечь, когда он спросил:

— А что заставляет вас думать, что я могу жениться?

Поняв, что допустила бестактность, я, как бы себе в оправдание, промямлила:

— Ну, это вполне естественно, что со временем…

— Полагаю, что вам известны обстоятельства смерти моей жены, мадемуазель Лоусон?

— Да, я слышала… разговоры, — ответила я, ощущая себя при этом так, будто угодила одной ногой в трясину и должна как можно скорее отступить обратно, пока меня не засосало.

— О, — усмехнулся он, — разговоры! Находятся люди, которые считают, что я убил свою жену.

— Уверена, что вы не обращаете внимания на подобный вздор.

— Вы смущены? — спросил он с недобрым блеском во взгляде. — Это свидетельствует о том, что вы вовсе не убеждены, что слышали вздор. Вы считаете меня способным на самые темные поступки. Ведь так?

Мое сердце бешено забилось в груди.

— Вы, конечно, шутите, — сказала я.

— Это как раз то, что можно было бы ожидать от англичанина, мадемуазель Лоусон. Малоприятная тема для разговора, и мы больше не будем обсуждать ее тему. Лучше верить в то, что виновата сама жертва.

Он вновь обрел спокойствие, причем так же быстро, как за мгновение до этого стал вдруг резким и злым.

— А вы, мадемуазель Лоусон, просто восхитительны. Вы же понимаете, что в данных обстоятельствах я никогда не смогу снова жениться. Вы, наверное, удивлены тем, что я обсуждаю с вами свои взгляды на брак?

— Да, действительно, удивлена.

— Вы такой благодарный и сочувствующий слушатель, так откровенно демонстрируете здравый смысл и искренность, что эти качества толкнули меня на столь неблагоразумный поступок, как обсуждение с вами моих личных дел.

— Я даже не знаю: благодарить ли мне вас за комплименты или извиниться за то, что втянула вас в такое искушение.

— Поступаете, как всегда — или почти как всегда, — говорите то, что думаете. Именно поэтому я хотел бы задать вам вопрос, мадемуазель Лоусон, Сможете ли вы ответить на него откровенно?

— Я постараюсь.

— Прекрасно, тогда я спрашиваю: считаете ли вы, что я убил свою жену?

Я была потрясена. Его глаза были наполовину прикрыты веками, но я знала, что он внимательно и настороженно смотрит на меня, пока я в течение каких-то секунд не отвечала на его вопрос.

— Благодарю вас, — коротко сказал он.

— Но я еще не ответила.

— Нет, ответили. Вам потребовалось время, чтобы найти слова для тактичного ответа. Но мне не нужен такт. Мне нужна правда.

— Но вы должны позволить мне сказать, раз уж поинтересовались моим мнением.

— Хорошо.

— Я ни секунды не верила в то, что вы дали своей жене смертельную дозу опия, но…

— Но…

— Возможно, вы… разочаровали ее… Я имею в виду, что она, по всей вероятности, чувствовала себя в браке глубоко несчастной и, чтобы не мучиться больше, решилась на отчаянный шаг.

Он смотрел на меня с кривившей его губы улыбкой. Я чувствовала, насколько он несчастен, и меня вдруг охватило непреодолимое желание сделать его счастливым. Это был абсурд, но я ничего не могла поделать с собой. Я была уверена, что за показным упрямством, самонадеянностью и безразличием к людям скрывается живой, тонко чувствующий человек, которого я не сумела разглядеть.

Казалось, что он прочитал мои мысли, ибо на его лице появилось суровое выражение:

— Теперь вы знаете, мадемуазель Лоусон, почему я не испытываю желания жениться. Даже вы считаете, что я косвенно виноват в ее смерти, и вы, такая мудрая молодая женщина, без сомнения, правы.

— Лучше считайте меня глупой, нетактичной, неловкой… кем угодно…

— Я считаю вас свежим ветром, мадемуазель Лоусон. И вы знаете об этом. Но мне кажется, у вас, англичан, есть поговорка: клевета, что уголь — не обожжет, так замарает. Правильно? — Я утвердительно кивнула. — Оклеветать кого-нибудь — простое дело. Ну да ладно! В обмен на преподанный вами урок по реставрации картин я поведал вам кое-что из семейной истории. А сейчас я собираюсь сказать вам, что сразу же по окончании Пасхи мы с кузеном уедем в Париж. Я не вижу причины откладывать свадьбу Филиппа. Мы с ним примем участие в обеде по поводу подписания брачного контракта в доме невесты, а затем и в самих церемониях. После медового месяца они возвратятся в замок, и мы здесь тоже отпразднуем это событие.

Как он мог так спокойно говорить о предстоящей свадьбе? Зная о его роли во всей этой истории, я очень злилась на него за такое поведение, а заодно и на саму себя за то, что была готова так легко забыть все его отрицательные качества и принимать его таким, каким он казался в настоящий момент.

А граф тем временем продолжал:

— Как только они возвратятся в замок, мы устроим бал. Новая мадам де ла Таль непременно захочет этого. Еще через два дня мы устроим бал для тех, кто имеет какое-нибудь отношение к замку… работников виноградников, слуг, словом, всех. Это старая традиция, которую соблюдают каждый раз, когда женится наследник замка. Надеюсь, вы примете участие в обеих церемониях?

— Я хотела бы принять участие только во второй — для работников виноградников, ибо не уверена, что мадам де ла Таль захочет видеть меня на балу.

— Этого хочу я, а значит, так тому и быть. Моя дорогая мадемуазель Лоусон, я — хозяин замка. И мое положение может изменить только моя смерть.

— О, я не сомневаюсь в этом, — ответила я.

— Вот и замечательно. А теперь не смею вас более задерживать. Я вижу, как вам не терпится вернуться к своим картинам.

И он ушел, оставив меня в замешательстве и породив во мне ощущение, что меня все глубже и глубже затягивает в зыбучие пески, вырваться из которых с каждым днем становится все труднее и труднее. Не затеял ли граф этот разговор только для того, чтобы предупредить меня об опасности?

Граф и Филипп уехали в Париж на следующий день после страстной пятницы, а в понедельник я отправилась навестить Бастидов. Ив и Марго играли в саду. Они увидели меня и тут же позвали посмотреть пасхальные яйца, которые нашли в воскресенье — какие в доме, какие за его пределами; их было столько же, сколько и в прошлом году.

— Вы, наверное, не знаете, мадемуазель, — сказала Марго, — что церковные колокола летают для благословения в Рим, а по дороге роняют яйца специально для того, чтобы потом их могли найти дети.

Я созналась, что никогда об этом раньше не слышала.

— У вас в Англии нет пасхальных яиц? — изумился Ив.

— Есть… но в качестве подарков.

— Эти яйца тоже подарки, — сказал он. — Колокола в действительности их не роняют. Но мы же их находим, видите? Хотите одно?

Я сказала, что с удовольствием отнесла бы одно яйцо Женевьеве, которой такой подарок доставит радость. Яйцо было тут же тщательно завернуто и торжественно вручено мне. Я сказала детям, что теперь повидаюсь с их бабушкой. Они обменялись взглядами.