— Они ненастоящие, — сказал Харпер.

— Знаю, — ответил Белимай, не отрывая взгляда, — Но галлюцинация очень убедительная.

Он казался до странного спокойным. Харпер не знал, то ли дело в усталости или же галлюцинации были Белимаю далеко не в новинку. Он понаблюдал ещё немного: Белимай продолжал прожигать взглядом стены, словно винил их за то, что видел.

— А знаешь, что самое плохое? — спросил он, не переводя глаза на Харпера.

— Что?

— То, что они идут из моего собственного сознания. — Белимай выдавил из себя по-напускному широкую улыбку. — Эти уродливые тельца выползают из уродливого меня.

Он по-прежнему смотрел вперёд. Харпер начал волноваться.

— Я раньше и не осознавал, насколько хорошо знаком с личинками, — продолжал Белимай. — Такие белые и мягкотелые. Их влажные ротики никогда не перестают жевать. Они лоснятся.

— Постарайся о них не думать. Спи. — Харпер мягко перехватил руку Белимая и стащил с него рубаху. Мокрую от пота. Он отбросил её в сторону. Кожа на груди Белимая была мертвенно-бледной, а шрамы от молитвенных машин — тревожно покрасневшими.

— Я не хочу закрывать глаза, — сказал Белимай. — Не хочу видеть их у себя в голове.

— Они исчезнут, обещаю.

Харпер снял с Белимая остатки одежды. Каждый раз, когда его руки касались кожи, Белимай делал резкий короткий вдох. Жёлтые глаза шарили по дальней стене. Харпер уложил его обратно на спину.

— Тебе нужно поспать, Белимай.

— Нет, не нужно, — прошептал тот. Но смотрел он даже не на Харпера, его широко раскрытые глаза были устремлены в пустоту слева.

Он так долго держал их открытыми, что в уголках наметились, а потом пролились по щекам слёзы.

— Белимай, — мягко сказал Харпер. — Закрой глаза.

— Сам закрой, — прошипел он.

— Зачем?

— Не хочу, чтобы ты меня таким видел. — Белимай оторвал взгляд от потолка и уставился прямо на Харпера. — Закрой глаза.

Харпер зажмурился.

Он услышал, как завозился в одеяле Белимай.

Харпер самую малость приподнял веки, только чтобы разглядеть смутную фигуру напротив. Белимай согнулся на дальнем конце кровати. На секунду он замер, а затем наклонился вперёд и его вырвало в стоящий у изголовья таз для умывания. Харпер вновь зажмурился, чтобы дать Белимаю хоть какое-то уединение. Несколькими минутами спустя показалось, что в комнате стало слишком тихо. Он открыл глаза: Белимай стоял на коленях на полу. Затем согнулся, втиснулся под маленькую кровать и отключился.

Перенося Белимая обратно на одеяло, Харпер с тревогой заметил пятна крови, окрасившие его грудь. Слова Писания, выцарапанные на теле Белимая, кровоточили. Прямо на глазах у Харпера кожа на плече лопнула по тоненькой линии, и на ней начали набухать ярко-красные бусины. Буква за буквой открывались, словно чей-то фантомный клинок заново проводил по каждому из насквозь пропитанных офориумом шрамов, оставленных молитвенными машинами.

Харпер нагнулся, чтобы стереть кровь носовым платком. Глаза Белимая распахнулись, а в следующую секунду он вскричал:

— Нет!

И прежде, чем Харпер успел среагировать, с силой ударил его кулаком в грудь. Он успел перехватить руку и, когда Белимай попытался садануть в челюсть, поймал вторую. Инстинктивно потянулся за наручниками и за несколько секунд приковал Белимая к спинке кровати. Сделать это оказалось несложно, но он ненавидел, что пришлось прибегать к таким мерам. Связывать Белимая именно так, как научила Инквизиция, казалось предательством.

Тот яростно пытался высвободиться, крича и пинаясь. Он дёргался и извивался, пока не растёр запястья до крови, и тогда, окончательно лишившись сил, кульком повалился обратно на постель.

Харпер попятился назад и сел на пол. Он уставился на нарисованное на потолке оранжевое солнце. В детстве оно казалось ему настоящим, словно в сказке. Весь мир был тогда таким же бесхитростным, как этот рисунок. Его жизнь проходила в череде ясных голубых дней и глубоких сонных ночей, а родители окутывали неизменным ощущением умилённой любви. Харперу хотелось и сейчас уметь чувствовать себя таким абсолютно счастливым.

Он не был уверен, когда именно дал той жизни утечь сквозь пальцы. Его невинность размеренно подтачивала одна мелкая разъедающая ложь за другой. Он узнал, что папа — это, оказывается, приёмный отец, а Джоан — только сводная сестра. И часто врал про это, иногда даже себе самому. Откликался на два разных имени: Фостер в церкви и Харпер дома. Надевал перчатки, как и сестра с отчимом, чтобы скрыть Блудную сущность, которой у него не было. Он до сих пор их носил. А иногда, в юности, смотрел на свои облаченные в выделанную кожу ладони и забывал, что не один из них.

Он врал о семье, о том, во что верит, и даже о себе. А спустя годы такой жизни уже не мог вспомнить правды.

Когда отчим спросил, почему он вступил в ряды инквизиторов, Харпер не решился дать ему честный ответ. Он залился краской от стыда, зная, что им двигало одиночество. Харпер горел желанием быть с Блудными. Изнывал от жажды ласкать их тела, целовать их рты. Но только инквизиторы могли долгое время находиться в обществе сынов дьяволов без подозрения в ереси. Ему хотелось найти себе любовника-Блудного и не отправиться за это на виселицу. Он даже не знал, как сказать о таком. Его желания были спрятаны в тени страха и стыда.

Тогда он в итоге выпалил целую гору лжи, заявив, что хочет отомстить за отца. Произнес пламенную речь о семейном наследии — восемь поколений, служивших Кресту. Отвесил отчиму глумливых комментариев и высказал свое недовольство Блудными из Подземелий Преисподней. Слова вырвались из него раскрасневшимся потоком сумбурной страсти. И в какой-то момент он перешёл черту того, за что еще можно простить. Харпер до сих пор помнил боль на лице приёмного отца.

Сейчас он посмотрел на свои голые руки. Чистые белые руки священника. Казалось, они вообще не должны принадлежать ему.

— Мастер Уильям? — нарушил его мысли тихий женский голос. Из-за приоткрытой двери ему улыбалась миссис Кейтли. Она не была по-настоящему привлекательной, но тёплая улыбка наделяла её неприметные черты красотой.

— Джайлз передал, что вы приехали с другом, — сказала она, пройдя внутрь. — Я хотела спросить, какую комнату мне проветрить… — Увидев Белимая, она замолкла.

— Он сильно болен, — сказал Харпер. — И бредит.

Миссис Кейтли закрыла за собой дверь и подошла поближе к прикованному к кровати и лежащему без сознания Белимаю. Она нахмурилась, но в едва заметной и сдержанной манере, присущей многим слугам.

— Мне позвать доктора? — спросила она в итоге.

— Нет, он должен поправиться сам, если дать ему отдохнуть и отъесться.

— Хорошо.

Миссис Кейтли все не отрывала взгляда от Белимая. Её бесстрастное вышколенное выражение лица сгладило любые возможные личные впечатления. Харпер наблюдал за ней, зная, что свобода Белимая зависит от её согласия пойти навстречу и держать язык за зубами.

Он всякий раз удивленно отмечал, что на самом деле она куда моложе, чем помнилось. Когда миссис Кейтли только начала работать в усадьбе, то была вдвое старше Харпера и беременна. Ему, ребёнку, она — взрослая — виделась тогда очень старой женщиной. А разделявшие их годы — бесконечностью. Теперь же десять лет казались ничем.

Миссис Кейтли взглянула на брошенные горкой в стороне испорченные пальто с рубашкой и штанами.

— Ему нужно подыскать что-нибудь из одежды.

— Да, — согласился Харпер.

— Он похож на предыдущего мистера Харпера, правда? — вдруг спросила она.

— Да.

Харпер знал, что кровь Блудного от неё уже не скрыть. Многие люди, всю жизнь прожившие в деревнях, понятия не имели, как выглядит Блудный, но детство миссис Кейтли прошло в столице. Она перебралась за город, только когда обнаружила, что у неё будет ребёнок и не будет мужа.

Отчим нанял её и настоял, чтобы к ней обращались «миссис», как к любой порядочной женщине. В ответ миссис Кейтли никому не рассказывала о нём и Джоан. Харпер надеялся, что она не откажется хранить и секрет Белимая.

Миссис Кейтли медленно кивнула своим мыслям и вновь перевела взгляд на Харпера.

— Пожалуй, вашему гостю стоит остаться в этой комнате, пока не пойдёт на поправку. В других может продуть сквозняком. Я скажу кухарке, чтобы сварила для него суп. Будем надеяться, это его желудок примет. — И вновь уголки её губ чуть дрогнули в сомнениях. — Нам с вами придётся ухаживать за ним самим, пока он не оправится достаточно, чтобы случайно не выдать себя.

— Я о нём позабочусь, — сказал ей Харпер.

— Вам нужно и спать когда-то, — ответила миссис Кейтли, не возражая, а скорее делая для себя пометку. — Я попробую найти для него какую-нибудь одежду, а вам понадобится что-то, на чём сидеть, кроме пола, — отвесила она ему красноречивый взгляд.

Харпер встал, внезапно осознав, как глупо, должно быть, выглядел. Последний раз он сворачивался в несчастный комок на полу ещё в детстве. Теперь же, выпрямившись во весь рост, возвышался над миссис Кейтли. Ей пришлось запрокинуть голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Я принесу еды, как только будет готово, — сказала она и направилась к выходу.

— Спасибо вам за всё.

Миссис Кейтли оглянулась и внезапно наградила его широкой улыбкой.

— Хорошо, что вы вернулись, мастер Уильям.

— Я рад снова быть дома, — ответил он и впервые за много лет понял, что не врёт.

Глава шестая: Наручники

Белимай много спал, и снилось ему страшное. Харпер смотрел, как раз за разом он резко просыпался, захлебываясь криком. На пятый день сквозь крики прорвался демонический рёв. Голос Белимая взрезал воздух и разнёсся, словно раскат грома. Стёкла в двух окнах разбились вдребезги, а сам Харпер ничком рухнул на пол, чтобы уклониться от разрывной волны.

Когда он поднялся, Белимай лежал на боку с до сих пор прикованными к изголовью запястьями. Он открыл глаза и медленно попытался опустить ладони вниз. Нахмурился, а затем бросил взгляд на Харпера.