— Да зачем, Боже милостивый?

— Чтоб тут шляться, по любезному выражению Ивана Павловича.

— Что же случилось? — сдержанно поинтересовался Ненароков.

— На меня напали в темноте с бритвой. — Математик поднял левую руку с пластырем. — Как в позапрошлую ночь на Сашу. Вы якобы отключаете на ночь телефон, Филипп Петрович ссылается на верную подругу…

— Алиби нет у обоих, — констатировала Софья Юрьевна.

Журналист ответствовал:

— Как и у вас, мадам.

— Я-то полночи работала, Тоша подтвердит.

— Такую ахинею я даже подтверждать отказываюсь. Чтоб Софа бегала по чужому участку с бритвой…

— Замолчи! Это тебе не кино. Его действительно зарезали.

— Ручку поранили!

— Зарезали бритвой, — продолжала Софья Юрьевна упорно, полуприкрыв веками яростный блеск глаз; вдруг взглянула на математика. — Той самой?

— Похоже, да.

— Сонные артерии снабжают кровью мозг. Ее уже замыли?

— Софа, ты перенапряглась. Я лично боюсь попов, их бессмысленные и безнадежные заклинания о грехе и вечности навевают ужас.

— Страх Божий, — кивнул учитель. — Это правильно.

В наступившей напряженной паузе Анна сказал звонко:

— Я все вымыла, а потолок надо побелить.

— Ишь ты! Юное поколение сто очков нам вперед даст, без страха и упрека. — Киношник опрокинул в огромный рот серебряный стаканчик, и Саша впервые подал голос:

— Что, боитесь? Трусы!

Было сказано с презрительной надменностью и добавлено:

— Я вас не боюсь.

— Ты, значит, такой сверхчеловек вырос, — проворчала Софья Юрьевна.

— Вот такой. — Саша вдруг рассмеялся, нехороший смех, душераздирающий. — Я такой, дитя любви, в папочку! Как вы думаете, Филипп Петрович?

— Скажи мне, кто твой отец, и я скажу, кто ты.

— Вы не знаете?

— Неповинен!

— В отцовстве?

— Ни в чем.

— А вы, Николай Алексеевич?

Ответ упредила Анна, заявив враждебно:

— Не унижайся перед ними.

В этой простодушной девочке, как догадывался математик, таится сила и страстность. Словом, юное поколение без страха и упрека.

— Твой отец — чудовище. Зачем он тебе нужен?

— Не догадываешься, Анечка?

— Он уже наказан. Думаешь, легко быть убийцей?

Саша обвел взглядом враждебные, как казалось ему, лица.

— Легко? Как вы думаете, Николай Алексеевич?

— Я не убийца. — Он побагровел, как от удушья, и вдруг выговорил: — Но хочу кое в чем признаться.

Сцена достигла апогея, даже математик вздрогнул.

— Вы — отец?

— Мальчик прав, я трус. В пятницу утром Вышеславский звонил мне.

В гробовом молчании слышно было, как ядерщица наливает себе в стаканчик водку.

— Впервые за эти годы он позвонил мне накануне, в четверг, и назначил встречу здесь, в загородном доме, на вечер пятницы.

— Зачем? — резко уточнил Иван Павлович.

— Не знаю. Александр Андреевич сказал, что нам необходимо поговорить. Я, конечно, согласился. Но как раз в четверг я провожал своих в деревню.

— С какого вокзала?

— С Павелецкого.

— А, с нашего. Во сколько?

— В восемь тридцать вечера. И мы с Вышеславским договорились на пятницу.

— Ну и?..

— На другой день он отменил свое приглашение.

— Вы думаете, вам кто-нибудь поверит?

— Потому я до сих пор и молчал.

— Дедушка сказал по телефону, что будет ждать звонка! — воскликнула Анна.

— Видите ли, я сообщил, что уеду на два-три дня в деревню, но если я ему потом понадоблюсь… Он действительно сказал, что будет ждать моего звонка по приезде.

Математик констатировал:

— Однако вы не уехали.

— После того, что случилось? Помилуйте, Иван Павлович!

— Может, и помилую. Случилось убийство, дети приехали к вам за помощью, а вы заявили, что с академиком многие годы не виделись.

— Мы не виделись! Но… Саша, ты сразу сказал, что в пятницу академик разговаривал утром по телефону…

— Ну?

— Из контекста явствовало: с убийцей, который пришел к нему вечером. Да войдите же в мое положение!

— А вы вошли в положение Саши, которого преследуют?

— Вошел, потому и признаюсь.

— Ну понятно, я вас на понт взял, — пренебрежительно сказал Саша, — а вы человек совестливый, хоть и трус. — Налил себе в стаканчик водки и встал. — Несмотря ни на что, хочу объявить о нашей помолвке с Анной, мы будем счастливы и умрем в один день.

— Не надо сегодня, нехорошо, — испугался учитель, а журналист пробормотал с ужасом, который вдруг сообщился… нет, усилил властвующий на поминках (поминки-следствие) страх:

— Тринадцать лет назад именно в этом составе…

Саша прервал с улыбкой:

— Не совсем. Была ведь еще одна семья — муж, жена и ребенок. Самая таинственная…

— Это не важно. Но я человек суеверный.

— А я — нет! — Саша выпил до дна, сел и поцеловал невесту в губы. — Дедушка завещал жить будущим, а не оглядываться на прошлое соляным столбом.

Ивану Павловичу внезапно вспомнилась раскрытая Библия: небесные вестники, пришедшие в Содом к Лоту, чтобы спасти праведника… страницы запачканы кровью.

— Пить надо в меру! — приказала ядерщица по привычке, обращаясь сейчас не к мужу, а к Саше; но Иван Павлович чувствовал, что юноша вовсе не пьян, не водка привела его в безумное возбуждение, а другое, совсем другое. Неужели он догадывается, кто тут отец-убийца? Ежели так — следующее «жертвоприношение» неминуемо. И математик решил идти напролом:

— Саша, если ты о чем-то догадался, вспомнил — расскажи сейчас при всех. Назови имя или обозначь обстоятельство, которое может натолкнуть…

— Вы слышали, что сказала Анна? Быть убийцей нелегко. Он сам себя выдаст.

— Знаешь, уповать на его совесть…

— Совесть — химера для слабых, а он, судя по всему, сильный человек.

— Совесть — не химера, — не вытерпел учитель. — Не повторяй чужих бессовестных слов.

— А что? Вы нас так учили.

— Кто тебя учил?..

— Ну, не буквально, а лицемерно о совести талдычили, но ведь не закону Божьему учили, а теории эволюции, по которой выживает сильнейший. И вы все про это знаете, но ловко прикидываетесь.

— Саша, ты переживаешь страшное время…

— Я его переживаю с семи лет, когда «вышел месяц из тумана». И я слышал голоса с лужайки. Мамин и еще чей-то.

— Чей? — выдохнула Софья Юрьевна, впившись черным взглядом в лицо юноши; всеобщий ажиотаж накалялся.

— Может, жениха.

— Какого жениха? — с любопытством уточнил журналист и принял порцию.

— Такого! Который за ней в сад пошел.

Учитель сказал, страдальчески морщась:

— Я был счастлив.

— Вы слишком долго добивались своей Джоконды.

— Убийца ненормальный, спору нет, но… неужели ты подозреваешь меня, мальчик?

В конце напряженной паузы Саша вдруг произнес:

— Софья Юрьевна! Вы все еще переживаете, что о дедушке книга выйдет?

Она заметно вздрогнула.

— Не городи ерунды!

Тоша бросил на супругу настороженный взгляд и выпил водки. Саша продолжал задумчиво:

— А как он страшно сидел, весь в крови, правда?

Софья Юрьевна выпалила:

— Бредит? Давайте кончать этот садомазохизм.

— Всем сидеть! Испугались? Испугался, Чехов?

Антон Павлович обиделся:

— Не обзываться! И почему именно я?..

— Потому! Вы как чудовище из сна. Извините.

Саша потер лоб, математик хотел прийти на помощь, перехватить инициативу (мальчик изнемогает), но Саша продолжал на волне отчаяния:

— А Филипп Петрович, Филлипок вы наш, нацелился бестселлер накропать, а? Материала маловато, всего одно интервью, но оно многого стоит, правда?

— Кое-что стоит. — Журналист лихо выпил. — Дает толчок воображению.

— И чего вы там навоображали? — заинтересовался Кривошеин.

— «Жизнь замечательных людей». Читали такую серию?

— А, «хрестоматийный глянец». — Антон Павлович разлил по стаканчикам водку. — Давайте по последней за упокой убиенного — и разойдемся. А то поминки эти все больше напоминают следствие.