Вязов удивился:

— Зачем нам земные картинки, коль скоро сами там будем? Натуру увидим. Никитенок на настоящее дерево забраться сможет.

— Смогу, смогу! Видишь, как я летаю.

— Там не полетаешь, — заверил отец.

Надя, как всегда, настояла на своем, и они втроем поплыли по знакомым переходам с этажа на этаж, пока не оказались в желанном отсеке. Надя поколдовала около маленького пульта, и они чудом оказались на лесистом берегу реки, где под ногами виднелся не металлический пол, а как бы настоящая трава.

Вязов узнал «место», где сыграна была их с Надей «космическая свадьба» еще на пути к неведомой планете, и понял, почему Надя привела его с сыном сюда.

Все трое, держась за «землю», чтобы не взлететь, уселись на «траве». Мальчику все хотелось сорвать стебельки, но это никак не удавалось. Пальчики проходили сквозь них.

— Подожди, скоро будешь бегать по настоящей травке, — утешал его Никита.

— Почему эта не настоящая? — капризно спросил малыш.

— Потому что игрушечная, — с улыбкой ответил Вязов.

Малышу этот ответ показался убедительным. Игрушечное — это понятно. Но он продолжал допытываться:

— А почему на эти деревья нельзя залезть? Ведь на игрушки можно забираться.

— Потому что это картинки.

— А там, внизу, когда мы к рыбкам прилетим, река будет не на картинке?

— Она будет мокрая.

— И рыбки мокрые?

— Конечно, — улыбнулась Надя и притянула к себе мальчика. — Ах ты, рыбка моя!

— Я — птичка, а не рыбка, — запротестовал Никитенок.

— Орленок, — заметил Вязов.

— Сын орла, — загадочно вставила Надя.

— Значит, ты орел, — заключил разумный малыш, смотря на отца.

— Верно! — лукаво подхватила Надя. — Видишь, как он летает?

Никита почему-то вдруг взмыл вверх и отлетел к реке, повиснув над ее гладью.

Мальчик восхищенно смотрел на него.

Надя грустно улыбалась каким-то своим мыслям.

В браслетах личной связи раздался сигнал общего сбора.

В самом низу многоэтажного жилого модуля хранился спусковой модуль-космолет, способный летать и в атмосфере, и в вакууме.

Звездонавты переходили в него по галерейному переходу, пробираясь через люки. Задраить последний люк выпало Никите Вязову. Надя, прижимая к себе малыша, висела с ним вместе над мужем.

— Неужели придется отдраить его и вернуться в наш звездный дом? — спросила она.

— Не возвращается только прожитое время, как мудро заметил наш философ Федя Федоров, — отозвался Никита.

— Что-то нас ждет впереди? — вздохнула Надя.

— Спустимся — побачимо, — голосом Бережного произнес Никита.

Надя улыбнулась.

Космолет внутри оказался куда более тесным, чем оставленный модуль: без уютных кают, скрашивавших годы полета, без отсеков отдыха, переносящих скитальцев на далекую родную Землю. Он напоминал, скорее, пассажирский воздушный лайнер старых добрых времен. В салоне стояли удобные кресла, где и разместились звездонавты, за исключением двух командиров, занявших места пилотов в головной кабине перед пультами управления.

Никитенок был горд тем, что ему, как большому, как папе с мамой и другим дядям, досталось большое кресло, правда, великоватое. Жаль только, что его привязали к нему ремнями и нельзя снова вообразить себя птичкой.

И еще досадно было малышу, что все, кроме него, оделись не в маленькие, как на нем, а в красивые серебристые костюмы со шлемами за спиной, которые можно надеть на голову и стать похожими на рыцарей с любимой его картины: рядом с ними на коне красовалась воительница, которую Никитенок продолжал называть мамой.

Когда все станут выходить, как объяснила настоящая мама, Никитенка «засунут в ящик» (как игрушку) и крепко закроют крышку. И никак мама не хотела ему сказать, как же он сможет из ящика подружиться с рыбками и птичками.

Но пока что его в ящик не засовывали и можно было прильнуть лицом к окошечку, расплющив носик о толстое стекло, и смотреть, как шероховатая стена отодвигается, превращаясь в огромный волчок, похожий на тот, который смастерил ему для забавы папа: он мог долго крутиться, но когда все смогли летать, волчок уже не запускался, а тоже летал.

Мама с папой и дяди стали теперь почему-то очень серьезными, не играли с Никитенком и даже ничего не рассказывали.

Малыш стойко все терпел, радуясь, что он еще не в ящике, который называли контейнером.

Мальчик вертелся в кресле. Заглянуть бы в переднюю каюту, где виднелись дяди-командиры. Когда они там что-то сделали, стена стала отодвигаться от окошка, превратилась в волчок, а потом уменьшалась, уменьшалась и стала совсем такой, как папина игрушка. Но он не крутился, потому что к нему привязана ниточка, идущая к звездам, а на конце этой ниточки, как объяснила мама, еще один волчок, только он так далеко, что его не видно. Это, однако, было выше понимания Никитенка, как и то, зачем его закроют в ящике, хотя, как настоящий звездолетчик, он готов был все вытерпеть.

Не только юный звездолетчик смотрел на удаляющийся модуль покинутого корабля. Никто из взрослых не мог подавить в себе горькое щемящее чувство при прощании со своим так славно послужившим домом.

Только пилоты космолета Бережной и Крылов целиком были заняты переводом аппарата на спиральную трассу спуска, рассчитанную еще в незапамятные времена прадедом космонавтики К. Э. Циолковским, тем самым, который, по словам Бережного, учил детей в школе считать, а научил людей в космосе летать.

А крохотному звездолетчику так хотелось выскользнуть из ремней, попасть в рубку управления, чтобы помочь главным дядям вести корабль. Но воспользоваться тем, что мама, папа и дяди смотрели в окошечко, малышу все же не удавалось, и командиры остались без его помощи.

И пришлось им самим начать торможение, чтобы войти в плотные слои атмосферы с уменьшенной скоростью, избежав перегрева аппарата.

Предстояло, облетев Землю несколько раз, опуститься точно в выбранном для посадки месте.

Спираль приближалась к концу.

Командиры предложили всем надеть шлемы, укрыть мальчика в контейнере и приготовиться к выходу.

Они первыми надели шлемы, и за прозрачным их забралом трудно было уловить на их лицах тревогу. Отвечая перед собой, перед товарищами, перед человечеством, к которому вернулись, за благоприятный исход всего их путешествия, они, естественно, волновались.

Но они не знали о том, что их ждет впереди.

Перед пловцом стали проступать в утреннем тумане очертания великого нагромождения исполинских зданий Города. Они зубцами и всплесками поднимались и как бы тонули во мгле, символ дерзости и величия земной цивилизации.

Трудно было поверить, что это творение рук человеческих; виделись не замки в облаках, а облачные нагромождения в виде замков. Недаром на языке пловца ближнее здание на островке посередине реки звалось «Домом до неба».

Когда пловец, по имени Анд, вышел на берег островка, туман почти рассеялся.

Юноша, худощавый при его немалом росте, мускулистый, бронзовокожий, попрыгал то на одной, то на другой ноге, помотал мокрой кудрявой головой. Потом, запрокинув ее, взглянул на самый верх здания, надел короткую куртку, широченные брюки из бесцветного домотканого подобия холста, ощупал оттопыренный карман и бодро зашагал к центральному входу.

Мало кто рискнул бы, подобно ему, преодолеть так, один за другим, все семьдесят два этажа. На каждом виднелись проемы бывших дверей в бездонные колодцы, где двигались когда-то хитроумные подъемные устройства — лифты. Он даже не заглядывал туда.

Недюжинная сила молодости и умелое размеренное дыхание помогали ему в этом беспримерном, но, видимо, привычном восхождении.