— Приветик.

— Привет, — отозвалась я, прислонилась к ярко-красным шкафчикам и поинтересовалась: — Помнишь, какой сегодня день?

Брук остановилась, так и не докрутив очередную цифру, и ее лицо слегка помрачнело.

— Помню, конечно. Как не помнить?

Я пожала плечами и опустила голову. Странно все это. Казалось бы, десятая годовщина исчезновения родителей должна быть мучительной, как если бы я сломала ногу или сильно порезалась бумагой. Но боль в груди ощущалась лишь легким эхом, отскакивающим от стен пустой пещеры. Утром я проснулась, а мамы с папой по-прежнему не было, как и все последние десять лет.

Поначалу их отсутствие казалось сном, но в конце концов отчаяние бабушки и дедушки убедило меня, что родители действительно пропали. Меня забрасывали вопросами. Что произошло? Что они там делали? Что я видела? Снова и снова я отвечала «Не знаю» и никак не могла понять, почему мне задают вопросы, ответов на которые у меня нет и быть не может. Однако все постоянно твердили, что я была с родителями, когда они исчезли. Полицейские нашли меня без сознания рядом с нашей машиной, причем у старых руин пуэбло за чертой Райли-Свитч. Я ничего этого не помню. Не помню, чтобы была в том месте. Помню только, как несколько дней спустя очнулась в больнице. Тело казалось таким тяжелым, что я едва шевелилась, а легкие — такими смятыми, что едва дышалось. И никто не мог объяснить почему.

Потом посыпались вопросы, которым не было ни конца ни края, пока бабушка с дедушкой, раздавленные невыносимой утратой, не велели властям прекратить и не забрали меня домой, где я могла от души погоревать. Позже я узнала, что искать маму с папой помогал весь город. Люди разделились на поисковые отряды и прочесывали окрестности день и ночь. Даже из ФБР приезжали, но ничего так и не нашли. Ни единой подсказочки, ни единого намека на улики. Знаю, звучит, как клише, но родители в прямом смысле слова исчезли без следа.

В официальном отчете говорилось, что они ушли в поход и заблудились. Но они никогда бы так не поступили. Никогда бы меня не бросили. И все-таки из-за отсутствия улик следствие велось несчастных пару недель.

А я, единственная, кто мог хоть что-то объяснить, ничего не могла вспомнить. Из-за этого я чувствовала себя виноватой, и груз вины с каждым годом становился все больше и больше, словно у меня в груди каждую секунду рос булыжник с острыми краями.

Никому я не рассказывала о том, что чувствую себя виноватой. Никому, кроме Брук.

Ее глаза наполнились сочувствием.

— Почему ты не осталась дома?

— А зачем? Чтобы в одиночку валяться в бездне отчаяния, когда я могу утащить тебя за собой? Нет уж, спасибочки.

— Дельное замечание, — кивнула подруга. — В валяниях я спец.

— А еще, — добавила я и внутренне поежилась, — я должна сознаться кое в чем ужасном.

— Серьезно? — заинтригованно встрепенулась Брук. — И насколько это кое-что ужасно?

Я еще крепче сжала в объятиях блокнот.

— Я постоянно думаю о том парне из кофейни. Уже три дня не могу отделаться от мыслей о нем и о видении.

От понимающей улыбки черты лица Бруклин смягчились.

— И поэтому чувствуешь себя виноватой?

— На все сто. Думаешь, зря?

— Еще как думаю.

— Но ведь это странно. Сегодня десять лет, как я практически сирота, а в голове снова и снова крутится то видение. Никогда в жизни ничего подобного не видела. И не ощущала, если на то пошло. Парень из видения был такой суровый и отчаянный, но мне почему-то казалось, что он не совсем человек. — Глубоко вздохнув, я заглянула в глаза подруге. — Разве я имею право думать об этом именно сегодня?

Она коснулась моей руки:

— Лор, я уверена, твои родители не хотели бы, чтобы ты так долго по ним скорбела.

— Знаю, но…

— Никаких «но». Мне даже представить сложно, каково это — обладать таким даром, как у тебя, видеть и чувствовать то, что видишь и чувствуешь ты. Но если ты меня по-настоящему любишь, то опишешь того парня гораздо подробнее и не забудешь упомянуть о том, что действительно важно. Например, об объеме груди и количестве лейкоцитов.

Я весело улыбнулась и подалась ближе:

— Я пыталась его нарисовать!

Улыбка Бруклин стала шире.

— И как?

Быстренько осмотревшись по сторонам, я убедилась, что за нами никто не подсматривает, и протянула подруге блокнот, намереваясь, так сказать, обнародовать свой последний шедевр.

Присмотревшись к рисунку, Бруклин резко выдохнула:

— Боже мой!

— Ага.

Пока парень боролся с чудовищем, мне удалось рассмотреть лишь отдельные черты. Темные глаза, сильные челюсти, густые и невозможно длинные ресницы. Не так уж много, конечно, но я нарисовала то, что сумела вспомнить.

— И этот парень из видения — тот же, кого ты видела в коридоре?

— Наверное, — ответила я. — По крайней мере с видениями всегда так было. Но как такое вообще возможно?

— А фиг его знает.

— Может быть, видение было чем-то вроде метафоры того, с чем этот парень должен столкнуться. И это должно быть что-то ужасное.

— Вроде экзаменов?

— Ага. Только с более серьезной угрозой для жизни.

В знак согласия Бруклин медленно кивнула:

— Может быть. Я знаю одно: он просто сногсшибательный красавчик. — Тут она смерила меня одобрительным взглядом. — А знаешь, у тебя получается все лучше и лучше. Пора уже продавать твои рисунки на «еБэй». Накопишь деньжат, двинешь куда-нибудь поиграть в казино. В общем, надо придумать, как получать выгоду из твоих умений.

Бруклин хорошо знает, что от моих заглядываний в «сумеречную зону» толку негусто. Я ведь не какой-то там экстрасенс. Просто иногда, прикасаясь к людям, кое-что вижу. Нет никаких гарантий, что увиденное мной было или когда-нибудь будет на самом деле.

— Я использую свою силу только во благо, — в шутку нахмурилась я.

Подруга уставилась на меня недоверчивым взглядом:

— А как насчет того раза, когда некая барышня, чье имя не стоит упоминать вслух, стукнулась задним бампером о джип директора Дэвиса? Ты увидела это за два дня до того, как это произошло.

— Ну да, было дело. Значит, почти всегда я использую свою силу только во благо. Но это видение было другим. В нем было столько эмоций, столько смятения…

— И столько обалденной мужской плоти! — добавила Брук.

Я посмотрела на рисунок и поняла, что чересчур сосредоточилась на мускулах, но ведь это практически и все, что я видела.

— Значит, целиком его лицо ты не разглядела? — уточнила Бруклин, имея в виду тот факт, что на рисунке были изображены только глаза с длинными ресницами и уголок губ.

— Нет, — расстроенно вздохнула я. — Только отдельные черты. Это прямо как пазл, который я не могу до конца собрать.

— У тебя вообще в пазлами не очень получается.

— Точно. — Пока подруга изучала рисунок, я уставилась на нее взглядом, полным раскаяния. — Извини, что вчера так поздно позвонила.

— Шутишь, что ли? Я бы взбесилась, если бы ты не позвонила. Хреново, когда за тобой следят.

Брук имела в виду, что все три дня, с самой встречи в «Ява Лофте», за мной попятам ходил Кэмерон Ласк. Причем появлялся словно из ниоткуда и без всяких причин. Стоит мне свернуть за угол или поднять голову, он тут как тут. Да еще и зыркает как-то злобно.

— Может быть, твое видение каким-то образом отразило беспокойство по поводу Кэмерона.

— Может быть.

Мне такое и в голову не приходило. Оно и понятно: жертвой преследования я стала впервые в жизни.

Брук уже открыла красный шкафчик, но снова повернулась ко мне:

— Надо хорошенько это обдумать. Ведь у тебя было видение в тот самый день, когда Кэмерон начал тебя преследовать.

Кивнув, я в сотый раз посмотрела на рисунок. Даже изображенный в моем очень и очень любительском стиле, парень с листа словно взывал к каждой клеточке моего тела, притягивал, будто магнит.

— Сколько он уже твоей тенью прикидывается? Три дня?

Я опять кивнула и провела пальцем по едва заметному на рисунке уголку губ.